Ложь о перемещении, о мифической родине», где евреи бы поселились и свободно жили, работали и растили детей. Волк знал: есть предел, до которого нельзя доводить людей. Если они поймут, что обречены, то будут до последнего бороться за свою жизнь. Он уже извёл и ослабил врага, заморил его голодом, отобрал дом, поставил на колени. Но даже в захудалых трущобах вроде квартала барона Хирша они оставались на виду у общественности. А на глазах общественности Волк не мог осуществить свой самый тёмный замысел, тот, что он поручил воплотить в жизнь своим генералам во время Ванзейской конференции на вилле у озера летом 1942 года.

Именно там было принято окончательное решение, касающееся не только Нико, Себастьяна, Фанни и других героев нашей истории, но каждого из одиннадцати миллионов евреев – от берегов Британских островов до горных районов Советского Союза. Это решение, принятое менее чем за два часа за закусками, коньяком и курением сигарет, можно было озвучить в одно предложение:

Всех их убить.

Конечно, для осуществления такого плана требовалось прикрытие. Зло ищет темноты. Не потому, что стыдно. Просто в темноте проще воплотить задуманное. Меньше препятствий. Меньше возмущений. На тот момент Волк уже построил места для запланированного им ужаса – лагеря смерти вроде Аушвица, Треблинки, Дахау. Но оставалась логистическая проблема: как доставить туда жертв? Какой легендой одурачить такое количество людей, чтобы они добровольно поехали навстречу собственной смерти?

Ему требовалось наваждение. Отвлекающие одежды, в которые можно было бы закутать меня с головой.

Так зародилась Ложь о переселении.

* * *

Лев впервые услышал эту ложь во вторую ночь, проведённую в трущобах барона Хирша. Он и еще несколько мужчин грелись у разведённого в бочке костра. Молодой рыбак по имени Батрус подошёл к нему и сказал, что подслушал разговор нацистского офицера с подчинёнными. Офицер сказал, что евреев из Салоников переселят куда-то на север, где они смогут жить и работать. Возможно, в Польшу.

– В Польшу? – спросил Лев. – Почему в Польшу?

– Кто знает? – ответил Батрус. – По крайней мере, нас не будут трогать.

– Но это далеко отсюда. И ближе к Германии. Если они нас так ненавидят, зачем перевозят ближе к себе?

– Может, чтобы мы были под их присмотром? – предположил один мужчина.

– Звучит логично, – добавил другой.

– Вообще-то не очень, – сказал Лев.

– Уж лучше, чем оставаться здесь.

– Как ты можешь так говорить? Ведь здесь твой дом.

– Уже нет.

– Я никуда не поеду!

– А если останемся, что это нам даст? У нас больше нет наших лавок. Нет домов. Хочешь и дальше жить в этой грязной дыре?

– Лучше здесь, чем в Польше.

– С чего ты взял?

Мужчины ещё какое-то время поспорили, а потом разошлись, так и не придя к общему мнению. Но Ложь о переселении последовала за ними в их дома и распространилась по гетто, словно ветер, бегущий по пшеничному полю.

Удо пришлось пойти на хитрость

Он сделал затяжку и уставился на свой письменный стол. Бесчисленные бумаги. Списки. Объявления. И расписания поездов до лагерей смерти. Как же их много! Каждая остановка расписана с точностью до минуты. Волк дал чёткие указания. Ничто не должно прервать движение этих поездов.

Про себя Удо размышлял: почему лидер так одержим поездами? Может, дело в их внушительных размерах? В угрожающем рёве? Какой бы ни была причина, Удо осознавал возможные последствия любой заминки. Он слышал про инцидент во Франции, где евреи на вокзале взбунтовались и сбежали. В неразберихе были убиты два немецких офицера. Волк был вне себя от бешенства.

Удо ничего подобного допустить не хотел. Ему нужно было сделать всё, чтобы подконтрольные ему евреи без возражений сели в эти поезда. В его распоряжении уже была Ложь о переселении. Но того, что его офицер рявкнул об этом на немецком, едва ли было достаточно. Удо нужно было, чтобы кто-нибудь продал евреям эту идею. На их собственном языке.

Вот где в игру должен был вступить Нико Криспис.

Мальчик по-прежнему жил с Удо в доме на улице Клейсурас. Как и сказал Пинто, он действительно оказался честным до невозможности и без колебаний отвечал на каждый вопрос Удо. Жаль, у него не было больше полезной информации – например, о том, где прячутся укрывшиеся в горах евреи, или о том, где в соседних домах могут быть спрятаны золото и украшения.

И всё же Удо со временем утвердился во мнении, что мальчик может ему пригодиться. Похоже, Нико знал многих людей из еврейской коммуны, ведь его родители активно участвовали в её жизни. Если он поможет обеспечить спокойствие и порядок на перроне, это стоило того, чтобы сохранить ему жизнь.

Нико никогда не был в здании вокзала

Он впервые побывал там спустя две недели после того, как увели его семью. Внешне здание напоминало большой жилой дом с покатой крышей и большими окнами на первом этаже. Вход обрамляли пять стеклянных панелей – две длинные и три короткие. На бледной фасадной стене нацисты повесили гигантские V – символы их победы^[4].

Нико вошёл в здание и поднял глаза на потолок. С одной стороны от него стоял Удо. С другой стороны – Пинто.

– Ты уверен, что можно доверять этому мальчику? – спросил Удо на немецком.

– Посмотрите на него, – ответил Пинто. – Он думает, что это какое-то приключение.

Нико, может, и казался погружённым в свои мысли, но на деле он усиленно вслушивался в немецкую речь мужчин. Его способность различать языки и умение говорить на греческом, сефардском, французском, иврите и немного на английском ускоряли процесс.

– Сегодня покажу тебе твою работу, – сказал Удо, кивнув Пинто, чтобы тот переводил. – У тебя когда-нибудь была работа?

– Как у взрослых, не было, – ответил Нико.

– Значит, эта будет первой. А знаешь, что ты получишь, если хорошо справишься?

– Жёлтую звезду?

Удо подавил смешок.

– Да. Дам тебе жёлтую звезду.

– И моя семья сможет вернуться домой?

– Если хорошо справишься с работой.

– Папа говорит, я хороший работник. Но мой брат трудится больше меня. Он всегда подметает в магазине. А у меня это плохо получается.

Удо покачал головой. Этот мальчик продолжал делиться всё новой и новой информацией.

Они остановились в центре зала. По приказу Удо из здания убрали всех сотрудников, так что внутри находились лишь они трое.

– В общем, так, Нико. Послушай меня. – Он через двери указал на платформу. – Завтра, когда ты придёшь, здесь будет много людей. И будет стоять поезд. Люди не будут точно знать, куда он едет. Некоторых это может смутить. Возможно, даже напугать.

– Почему напугать?

– Ну, а разве ты сам не боишься, когда не знаешь, куда идёшь или едешь?

– Иногда.

– Твоя задача – помочь им. Ты скажешь им, куда идёт поезд, чтобы они не боялись. Справишься?

– Думаю, да.

– Хорошо. Вот ещё что: если увидишь кого-то из знакомых, они могут спросить, где ты был. Говори им, что ты прятался. И что услышал, как один очень важный немец сказал, что поезда отправятся на север в Польшу. И что там у всех будет работа.

– Но я же не прячусь.

– Ты прятался, когда я тебя нашёл, так ведь?

– Да.

– Значит, это правда.

Нико нахмурился.

– Ну, наверное.

– Отлично. А теперь проверим, что ты запомнил. – Удо скрестил руки на груди. – Что ты будешь говорить людям?

– Что поезда едут на север.

– А ещё?

– Что там можно будет работать.

– И как ты об этом узнал?

– Услышал, что вы так сказали.

– Правильно. Ещё можешь сказать, что все еврейские семьи воссоединятся.

– Все еврейские семьи воссоединятся.

– Умница. – Он махнул в сторону выхода на перрон. – Теперь пойдём потренируемся.

Глаза Нико широко распахнулись. Даже в ситуации давления в детях может просыпаться любопытство, и мальчик, никогда прежде не ездивший на поездах, был искренне рад тому, что своими глазами увидит железнодорожные пути. Он выскочил в дверь.

– Давай, скажи громко, Нико! – проорал Удо. – Поезда едут в Польшу!

– Поезда едут в Польшу! – крикнул Нико.

– Там будет наш новый дом!

– Там будет наш новый дом!

– И еврейские семьи воссоединятся!

– Семьи воссоединятся!

Нико замолк и вскинул голову, словно наблюдая за тем, как его голос эхом уносится к виднеющимся вдалеке горам Пиерия.

Я тоже наблюдала. Я была свидетельницей того, как этот мальчик, который всю свою жизнь был верен мне, сошёл с пути истины, искушённый бессердечным обманщиком. В притче говорится, что Правда была огорчена, когда Господь низверг её на землю. Возможно. Но когда Нико Криспис, стоя на платформе, прокричал свою первую в жизни ложь, я заплакала. Я плакала, как брошенный в лесу младенец.

Одна пышная свадьба

В ночь перед отправлением первого поезда рядом с одной из хибар в квартале барона Хирша собрались десятки евреев. Было холодно и сыро, и собравшиеся стояли кучно, растирая друг другу плечи, чтобы не замёрзнуть. Каждые несколько минут из дверей хибары выходила небольшая группа людей.

Ранее в тот день немцы объявили, что все евреи должны подготовиться к завтрашнему раннему отъезду и иметь с собой одну сумку вещей, подходящую под определённые габариты. Помимо этого людям больше ничего не было известно. Лишь слухи, и в том числе один любопытный – о правилах, которые будут действовать по прибытии:

Женатым парам квартиры предоставят в первую очередь.

Никто не мог точно сказать, откуда пришла эта информация. Но что, если это была правда? Понимая, что позже у них не будет возможности изменить семейный статус, семьи быстро договорились о проведении бракосочетаний. Совместимость характеров не имела значения. Возраст тоже. Браки, заключаемые в любви, означают планирование будущего. Браки же, заключаемые в страхе, нужны для того, чтобы до этого будущего дожить.

В ту ночь раввин собрал в хижине сразу пять пар. При свете свечей он провёл короткие ритуалы, необходимые для того, чтобы связать пришедших брачными узами. Среди пришедших были взрослые мужчины, женящиеся на вдовах, чьи мужья погибли на войне с Италией. Были и подростки. Они повторяли за раввином определённые слова на иврите, быстро и безэмоционально бормоча их себе под нос. Никаких похлопываний по спине. Ни танцев. Ни торта. Пары обменивались кольцами – некоторые были сделаны из скрепок, – а потом выходили, освобождая помещение для других молодожёнов.

Когда пригласили последнюю группу, Себастьян волочился позади всех. Он сжимал челюсти, стараясь удержаться от слёз. Ему только что исполнилось пятнадцать – семья отметила это событие дополнительной порцией хлеба и обломком леденца. А теперь он стоял рядом с пухлой шестнадцатилетней девочкой по имени Ривка, о которой не знал почти ничего, кроме того, что её брат задирал Себастьяна в школе. В руке держал кольцо, которое дала ему бабушка. Он сжал его так крепко, что на ладони остался след.

Себастьян был категорически против этой затеи. Он сказал родителям, что ещё слишком юн для женитьбы и что эта девочка ему даже не нравится. Родители настаивали на том, что это делается ради безопасности и что, когда весь этот ужас закончится, он сможет каким-то образом выйти из этого брака, но для этого нужно делать, что велено. Разгорячённый и разъярённый Себастьян убежал, крича, что ему не нужна эта «вонючая квартира». Он бросился к баррикаде и долго смотрел на колючую проволоку, пока глаза жгло от слёз.