Её и правда можно было назвать обычной. Тело скрывал мешковатый халат, видимо, подобие униформы, но я знал, что её фигура совершенна. Волосы связаны в тугой хвост, но когда мокнут – вьются. У неё должна быть родинка на правой лопатке, небольшая, идеально круглая, тёмная и от того заметная. У неё всегда мёрзнут ноги. Я знал об этой девушке столько, что мне самому становилось страшно.

– И только?

Я кивнул. Виктор начинал терять терпение, мне даже жаль его стало.

– Сколько она должна?

– Шестьдесят пять тысяч долларов, – торопливо ответил он. – Было больше, но у неё имелась недвижимость. Ты должен понимать, что за эту сумму я её не отдам, она мне за четыре месяца нервов выпила на долбаный миллион баксов. Но, мы же друзья… поэтому сто тысяч.

– Хорошо.

Виктор опешил, видимо сам не ожидал, что я так легко и быстро соглашусь. Сто тысяч долларов это меньшее, что я мог бы сейчас отдать за невозможную девушку со шваброй, и как потом оказалось – со скрипкой.

– И та шарашка, которую ты перекупил в прошлом месяце… – и словно начиная оправдываться: – Она тебе все равно не нужна, Богдан, а я хотел букмекерскую открыть.

– Нет, – спокойно ответил я. – Не наглей. Я дам тебе сто тысяч, либо бери их и отдавай девушку, либо я пойду, пусть дальше полы моет. Чистота залог здоровья, а у тебя нездоровый цвет лица.

Я встал, Сергей метнулся ко мне, его предупредительность порой раздражает. Успел сделать три шага, когда Виктор меня окликнул.

– Стой! Я согласен.

– И имей ввиду, – спокойно сказал я. – Знание каких либо фактов не даёт тебе власти надо мной. Иногда мне проще убить человека, чем торговаться с ним.

Виктор сглотнул, затем согласно кивнул. Я не работал над своим имиджем, я просто работал, слава сложилась сама. Ирма дала мне сытую жизнь, она дала мне покой и даже подобие семьи. Дала достаток. Но мне, вместе с молоком матери впитавшему идеи о величии этого было мало. Я вернулся в Россию в две тысячи четвёртом. Ирма отпустила, снабдила деньгами, и даже слезами орошать не стала. Она сильная женщина, которая могла победить все, но не сумела справиться с банальным одиночеством, и десять лет потратила на то, чтобы найти родных в России. Она никогда не показывала любви ко мне, но я, это все, что у неё было.

Теперь, спустя пятнадцать лет беспрерывной работы я имею право давить на таких беспринципных гадов, как Виктор. Хотя бы потому, что у меня хватает на это наглости. Не бояться никого это особый кайф. Так девушка оказалась у меня и ни одна тварь не догадалась, что я готов отдать за неё в десятки раз больше.

– Ест? – спросил я у Сергея.

Он наморщил лоб, вспоминая подробности.

– Завтрак трогать не стала, обед тоже. Потом, видимо оголодала, и принесенный ужин съела. Открывала окна, смотрела в парк, нашла камеру и заклеила глазок – про вторую пока не знает. Выглядывала в коридор, но выходить пока не решалась.

– Умная девочка, – удовлетворённо кивнул я. – И осторожная.

Три дня мне было не до неё. Она существовала где-то в самом уголке сознания, то и дело напоминая на себе, но я знал – спешить не куда. Спешить не стоит. Я погрузился с головой работу. А ночью третьего дня, вернувшись домой, снова пошёл в кабинет охраны, вывел на экран изображение с той самой, не обнаруженной ею камерой.

Она принимала душ. Вторая камера стояла как раз в ванной и была искусно замаскирована в лепнине конца девятнадцатого века. От платья она явно отказалась, на кожаном пуфике стопка вещей, сверху – белые трусики. Девушки не видно, матовое стекло душевой кабины её скрывает, я вижу лишь смутную тень и струи воды, стекающие по закрытой дверце. Я жду, порой ожидание это самая интересная часть. Наконец она выходит.

Все, как я считал. За грубой униформой скрывается прекрасное тело. Оно стройное, но женственное. Я закрываю глаза и представляю, как приятна её кожа на ощупь. Затем жду, когда она повернётся спиной. Камера явно запотела, изображение рябит, а мне необходимо знать, именно сейчас.

Дом большой, но я добираюсь до западного флигеля за несколько минут. Пытаюсь открыть дверь в комнату с гостьей, ну, или пленницей. Дверь не запирается, в комнате нет мебели, которую она могла бы легко передвинуть, но ручка двери изнутри обмотана… лифчиком. Наверное, вторым концом он крепится ещё к чему то. Дергаю, оттягиваю дверь максимально на себя, засовываю руку внутрь, так и есть, примотала к ночнику, они установлены по обе стороны от двери. Это бронза, с наскоку не сломаешь, рвать лифчик тоже то ещё удовольствие, я просто его отматываю и снимаю с ручки. Возможно, в прошлой жизни он и был красив, но сейчас, поработав запором, просто повис на ночнике неопрятной кружевной тряпкой.

Дверь в ванну не запирается. Здесь очень тепло, пахнет шампунем, запах слишком сладкий, нужно будет сказать, чтобы принесли другой. Она стоит ко мне спиной, уже с майке и трусах. Чувствует мой взгляд, медленно оборачивается. А волосы у неё и правда вьются. В глазах страх. Я смотрю и пытаюсь понять, она и правда боится, или просто гениальная актриса?

– Майку сними, – сказал я. – Повернись спиной. Сейчас.

Она смотрит на меня целую минуту, а потом стягивает свою нелепую майку с Микки Маусом. Прижимает её к груди, и смотрит на меня почти с вызовом. Затем медленно поворачивается. Правая лопатка безупречно чиста – просто белая, немного матовая кожа. Никакой родинки нет, и это даже обескураживает меня сначала. Касаюсь кожи, девушка вздрагивает, а я поглаживаю – ищу маленький шрам от удаления родинки. Его нет, видимо поработали очень хорошо.

– Что вы ищете?

– Родинку. Не нашёл.

– А теперь что?

Снова повернулась, на меня смотрит. Боится, все равно боится, и по сути – правильно делает.

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Можешь спать лечь.

И ухожу, оставив растерянную девушку прижимая к груди дурацкую майку с мультяшкой. А кожа у неё и правда очень нежная.

Глава 3. Лиза

В первую самую страшную ночь я спала сидя в кресле. Если точнее, я планировала не спать всю ночь и сидеть ожидания неприятностей, но уснула, сама не заметив как. Ночь прошла, неприятности так и не заявились, что конечно, радовало. На низком столике возле кресла стоял поднос с завтраком. То есть я спала так крепко, что пропустила вторжение гостей. Вдобавок спала я долго – спина болела, а завтрак успел остыть.

Кто-то явно ставил целью как следует меня накормить – тарелочек была куча. Приподнимаю крышки, которые словно из фильмов про аристократов. Омлет, остывший, но все равно похожий на произведение искусства, мне такой красивый в жизни не приготовить. Овсянка с россыпью свежих ягод черники и желтым подтеком растаявшего масла. Яичница, как я люблю – верхушка желтка не успела приготовиться до конца. Бекон, который наверняка будет похрустывать на зубах. Блинчики, тосты, круассаны, джем в паре крошечных банок, сливочное масло…

– Тебя явно купили, чтобы откормить и затем пустить на мясо, – задумчиво пробормотала я.

Есть хотелось ужасно, даже не есть – жрать. Но… есть я не стала. Накрыла все обратно, чтобы великолепие и обилие еды не смущало мой взгляд и принялась ждать, прислушиваясь к тоскливому урчанию желудка.

Ко мне никто не приходил, меня словно забыли. Я изучила комнату, нашла глазок камеры и заклеила её этикеткой, которую отковыряла от бутылочки с шампунем. Сама комната поражала своим размахом и монументальностью. Потолок высокий, на нем – витражи. И кажется, что это вовсе не новодел. Жаль, что когда меня тащили сюда ночью, я была так испугана, что даже не разглядела дом. На кровати спокойно уместился бы ещё пяток человек. Даже камин имелся, нерастопленный, но настоящий – я засунула внутрь голову и полюбовалась закопченным дымоходом.

Черкес явно жил со вкусом и размахом. Открыла окно, створки тяжёлые, деревянные, с металлическими коваными заклёпками. Вокруг дома сад, большой, без изысков, но чистый и ухоженный. Деревья почти голые, на траве, которая аккуратно подстрижена редкие пожухлые уже листья. Сам дом – огромный, судя по всему. Забор высокий и кирпичный едва виднеется вдали, а сверху, абсурдная, не вяжущаяся с покоем этого места колючая проволока. Не удивлюсь, если она под током.

На огромных часах, что висели на стене, было тринадцать ноль пять, когда дверь бесшумно открылась. Я вскинулась, ожидая чего угодно, например десятка накачанных мужиков в татухах. Но вошла старуха. Казалось, ей лет сто, но поднос она несла уверенно, а на нем опять же куча посуды. Молча водрузила его на стол, а старый собралась уносить. Опять же – молча.

– Вы ничего мне не скажете? – обеспокоилась я.

 Старуха посмотрела на меня, как на умалишенную, и схватилась за поднос, так и не сказав мне ни слова.

– Пожалуйста! – попросила я и улыбнулась этой гадкой женщине. – У вас же наверняка есть дочь, даже может внучка. Скажите, чего мне ждать?

Старуха подняла тяжёлый поднос без малейших усилий и пошла к дверям. Была бы она моложе, я бы бросила в неё одной из тарелок, прямо в затылок с туго стянутыми в пучок серыми волосами, так, чтобы суп, или что там, расплескался по её одежде. Но… она была старой.

– Нет у меня никого, – вдруг сказала старуха не оборачиваясь. – Даже кота нет. А ты не жди ничего хорошего, хорошего явно не будет.

Дверь открылась перед ней, значит, старуха не одна была, закрылась и даже без зловещего скрежета ключа в замке. Не заперта, удивительно… Я даже не пыталась её открыть. Сейчас же выждала несколько минут, прокралась к дверям на цыпочках, открыла, едва не присвистнула. Коридор был… потрясающим воображение. В нем, наверное, машина бы проехала. Несколько двустворчатых дверей по обе стороны, затем тупик, в котором высокое стрельчатое окно. Потолок так высоко, что теряется во мраке, не удивлюсь, если там, среди его сводов есть гнездовья летучих мышей.

– Нет, я тут явно не на мясо, – шёпотом сказала я пугающему коридору. – Наверное, меня принесут в жертву. Когда там ближайшее полнолуние?

И правда задумалась, пытаясь вспомнить. И ничего не вспоминалось, я давно не выходила на улицу, а из окон публичного дома хотелось разве что выброситься, на звезды любоваться не тянуло. Телефона у меня не было – Стас его отобрал, а вернуть забыл или просто не захотел. Закончив любоваться коридором, я пошла созерцать обед. Спаржа с креветками. Обмакнула палец в соус, облизнула – сливочный. Горячий суп в глиняном горшочке. Мудреный салат. Истекающие соком, паром, маслом, присыпанные свежей зеленью овощи. Кусок стейка из рыбы.

– Да они меня с ума решили свести! – воскликнула я.

Желудок жалобно заурчал, но есть я не стала. Старуха, вернувшись за подносом вечером, скептически приподняла бровь и лаконично выразилась:

– Ну и дура.

Я решила – и правда дура. Тем более на ужин принесли стейк из говядины великолепной прожарки, я сломалась и съела его. Так и прошёл мой первый день, даже страх притупился. Но он вернулся вместе с темнотой. Оказалось, что величественный дом меня пугал не меньше, чем его хозяин. Выглянула в окно – светится только моё, то есть в крыле, где я нахожусь, с вероятностью в девяносто процентов больше никого нет. Мне бы радоваться, но кажется – дом шепчет. Словно вот глаза закроешь, прислушаешься, дом поделится с тобой историями, которых у него за столетия накопилось много. Наверное – все страшные, я не хочу их слушать, но дом постанывает, скрипит, вздыхает протяжно. У меня – мороз по коже.

Сразу вспомнилось, какая страшная и странная эта старуха. Может сейчас она висит где-то, прицепившись к своду потолка ногами и спокойно спит, под писк летучих мышей? Черкесов наверняка спит в гробу. Я задумалась, нужен ли кол непременно осиновый, или просто ножка от стула не подойдёт… Я хотела обследовать свою тюрьму ночью, а теперь оказалось, что я просто боюсь выйти из комнаты. Я притащила свой единственный лифчик и обмотала им ручку и лампу с завитушками, что торчала из стены рядом с косяком. Стало спокойнее, но если только самую капельку.