– Ну вот что это за спиритуалистическая комиссия, если они сами меня не видят и не знают ничего о нашем мире! – возмущался он. – Верчение стола! Да это же возмущения физической материи, а не общение с душами! Где они только поднабрались такой дикости! Ересь и мракобесие! Вот этот черноглазый считает, что если держит в нагрудном кармане шкурку полоза, то это убережет его от влияния тех же Погруженных во тьму. Как бы не так! Он бы ещё засушенную кроличью лапку в карман сунул! Или дерьмо крокодила, чтоб уж наверняка! Мракобесы! Аферисты! Ну, я не могу с них!

Я не выдержал и усмехнулся.

Третий человек, судя по всему, какой-то профессор, который также подключился и как раз начал речь об идиомоторных актах, возмущенно взглянул на меня и едко спросил:

– Что вас так рассмешило, молодой человек?

– У вашего товарища в нагрудном кармане сброшенная шкурка полоза, которая должна уберечь от влияния злых духов, – с усмешкой ответил я и указал на второго, черноглазого, – но на самом деле она не имеет никакого отношения к оберегам. Бабушкины сказки.

Все удивлённо посмотрели на черноглазого, а тот посмотрел на всех и смутился:

– Это для концентрации жизненных эманаций, – напыщенно попытался оправдаться он и вытащил шкурку из кармана, – но это никак не объясняет, что Капустин имеет склонность к медиумизму. Он мог видеть, как я доставал её.

– Вот ведь врун! – возмутился Енох, – он её никогда не достает.

Я скептически хмыкнул ещё раз и взглянул на черноглазого.

Тот понял, что я понял, и потупился.

– Господа. Тогда давайте уже перейдём к следующей проверке, – нетерпеливо заявил четвёртый, рыжеватый человек с блинообразным рыхлым лицом, – предлагаю перейти к следующему заданию. Геннадий. Мы вас сейчас свяжем, а вы велите духам, чтобы они позвонили в колокольчик.

– О! Это я смогу! – обрадовался Енох, который остро переживал мои победы и провалы как свои.

– А где колокольчик? – спросил я.

– У духов, – спокойно ответил четвёртый.

– Во дебилы! – сплюнул Енох и замерцал как испорченный светофор.

– У духов нет колокольчиков, – возразил я, – у них вообще нет ничего материального, поэтому они не могут позвонить, если нет колокольчика.

– Все медиумы это могут. Стандартное и самое простое действие, – слегка брезгливо сказал второй, видимо мстя мне за шкурку полоза.

– Юноша cunning and dodging, – хмыкнул он и многозначительно взглянул на первого.

– Nothing like this! – возмутился я. Английский я знал с прошлой жизни.

Присутствующие посмотрели на меня с любопытством и переглянулись.

– Ладно, давайте пойдём навстречу молодому человеку, – со вздохом сказал пятый господин с узким капризным лицом. – Иначе это никогда не закончится. Юлия Павловна, внесите колокольчик.

Девица выскочила куда-то, и через несколько минут вернулась с небольшим медным колокольчиком. Который сразу же торжественно водрузили на стол.

– Сейчас мы вас свяжем, – сообщил мне четвёртый.

– Зачем? – не понял я.

– Чтобы исключить вероятность физического воздействия, – охотно пояснил он и с извиняющимся видом развёл руками.

– Короче, чтобы ты не жульничал и сам не дёргал, – прокомментировал Енох, которого всё это ужасно развлекало и заставляло изрядно нервничать.

Меня связали шарфом и привязали к стулу. Руки мне завели за спину.

– Приступайте, Геннадий, – велел четвёртый. – Позвоните в колокольчик, затем приподнимите его над столом.

Я кивнул Еноху, тот дёрнул колокольчик. Раздался мелодичный звон.

Присутствующие дружно ахнули, интерес ко мне чуть подрос.

Енох, наслаждаясь произведённым эффектом, попытался приподнять колокольчик, но не смог.

– Вот жопа! – выпалил он и разразился матами. Таких слов я не слышал даже от портовых грузчиков.

– Простите, это всё? – спросил четвёртый с видимым разочарованием.

– Колокольчик тяжелый, – ответил я.

– Юлия Павловна, запишите, респондент может звонить в колокольчик, но приподнять его, вращать, или же совершать иные физические воздействия не способен, – с оттенком презрительного превосходства процедил второй.

Блин, не надо было мне про шкурку полоза заикаться.

– Давайте проверим чревовещание? – с надеждой предложил первый.

– Не умею, – ответил я.

– Юлия Павловна, запишите – чревовещать испытуемый не умеет, – фыркнул второй.

– Тюпотология? – спросил первый.

– А что это такое? – удивился я. Впервые слышу.

– Ещё бы! – фыркнул второй.

– Это, молодой человек, разговор стуками, – пояснил мне профессор. – также входит в стандартный набор действий любого медиума.

– Нет, – покачал я опять головой.

– Юлия Павловна, запишите – не умеет, – уже изрядно начал веселиться второй.

Они перебрали ещё несколько предложений, но ни светиться, ни изрыгать эктоплазму я тоже не умел.

– Благодарю, Геннадий, – подвёл итог первый, который, как я понял, был председателем комиссии. – Проверка окончена. Мы с вами свяжемся.

– Это провал, – глухо протянул Енох и даже мерцать от расстройства перестал.

– Минуту, господа, – сказал я, увидев, что некоторые господа начали вставать. Фаулер сидел, нахмурившись, и с отсутствующим видом уставился в пол. На меня он подчёркнуто не смотрел.

– Но мы уже всё проверили, – нетерпеливо отмахнулся от меня второй, словно я назойливая муха.

– Нет, не всё, – сказал я. – Вы, господа, проверяли стандартные действия медиумов. Давайте я сейчас продемонстрирую нестандартные?

– Интересно! – остановился профессор и посмотрел на меня, – а что вы можете нам продемонстрировать?

– Шарлатанство! – скривился второй, всем своим видом демонстрируя, что ему некогда.

– Для этого вообще-то вы здесь и собрались, – напомнил я.

– А давайте! – поддержал вдруг меня третий и вернулся обратно за стол.

Члены комиссии уселись за стол.

– У вас, молодой человек, две минуты, – сообщил мне регламент первый.

– Достаточно, – кивнул я и, прикрыв рот ладонью, вдруг кто-то из присутствующих умеет читать по губам, велел Еноху, – отведи всем глаза. Протоколы – сюда!

Енох понятливо моргнул и буквально через секунду протоколы лежали передо мной.

– Уважаемая Юлия Павловна, – сказал я, демонстративно лениво пролистывая бумаги, когда Енох прекратил отводить им взгляды, – здесь ошибка. Меня зовут Геннадий Сидорович, а не Семёнович. Поправьте, пожалуйста.

Все ахнули. А Юлия Павловна уставилась на меня обалдевшим и одновременно восхищённым взглядом.

– А она ничего так, – заметил Енох, окинув её внимательным взглядом, – уж куда лучше твоей Изабеллы.

Я не возражал, если комиссия признает у меня способности к спиритизму, нужно будет обязательно с ней замутить. Или я – не я!

– Н-н-но как? – выдавил из себя профессор и аж подпрыгнул от нетерпения, – Геннадий Сидорович, а вы могли бы это повторить? Только… эммм… скажем… эммм… на заказ?

– Что значит, на заказ? – уточнил я.

– У меня во внутреннем кармане лежит бумажник, – блеснул глазами профессор, – не могли бы вы с ним сделать то же самое, что и с протоколами?

– Да почему нет? – пожал плечами я и взглянул на Еноха.

Через секунду бумажник лежал передо мной на столе.

– А мои очки?! Вы можете?! – воскликнул четвёртый.

Енох покачал головой:

– Тяжелые, не подниму. У него в кармане брюк носовой платок. Его могу.

– К сожалению, не могу, они тяжелые, – вздохнул я, – но носовой платок из кармана брюк могу.

– Извольте! – согласился тот.

Енох всё выполнил.

В общем, скажу я так, веселил высокую комиссию такими вот фокусами ещё добрых полчаса где-то. Нужно ли говорить, что заключение в протоколе прекрасной Юлии Павловны было положительным?

– К тебе пришли, – буркнула Степановна и развернувшись, утопала к себе, всем своим видом показывая, что ужас что происходит, ходють и ходють всякие. Не дом, а проходной двор какой-то.

Я с ней был совершенно солидарен. Все эти спиритические опыты утомили меня изрядно. До невозможности прямо. Хотелось завалиться на кровать и проспать эдак часов двенадцать. Молодой организм Генки Капустина срочно требовал отдыха.

Тем не менее, раз пришли, никуда не денешься. Кстати, надо будет сказать Степановне, чтобы не пускала посторонних во флигель в моё отсутствие. Там же мои личные вещи. Мало ли кто ещё ко мне припрётся?

Хорошо, что я по своей недоверчивой натуре книгу Лазаря и словари по латыни прячу в небольшую нишу, которую обнаружил в пристройке – видимо, когда рабочие строили этот флигель, хотели сделать что-то типа встроенной антресоли, но так до конца и не доделали.

Но в комнате свободно лежат мои личные вещи, немного денег. Нет, надо прекращать всё это! – вот так, ворча под нос, я вошел к себе в комнату и застыл у порога.

На кровати расселся Зёзик с моей единственной кофейной чашкой в руках, а в единственном кресле – Гришка Караулов, который держал откупоренную бутылку с портвейном. Невольная улыбка раздвинула мои губы до ушей.

– Генка! А у нас новость! – выпалил Гришка и широко улыбнулся, отсалютовав мне бутылкой.

– Мы с вполне официальным визитом вообще-то, – ухмыльнулся Зёзик и осторожно поставил чашку на стол, между моими школьными учебниками, – нас Гудков послал к тебе. Ох и задолбались мы тебя искать, Ген! Прикинь, мы сперва были у тебя в школе, но нас туда не пустили, а потом дежурный дал этот адрес. А чего это ты переселился вдруг?

– Заведующий школой отправил меня к аптекарю-гомеопату. На обучение, – озвучил я официальную версию. – Получаю рабочую специальность «помощник лаборанта» и набираюсь опыта. А здесь живу. Временно.

– И что, потом ты будешь выдувать клистерные трубки? – возмущённо выпалил Зёзик, – Геннадий! Ты же так хорошо играешь, мог бы в этом направлении пойти.

– А что плохого в рабочей специальности? – философски ответил я, усаживаясь с другого конца кровати. – И я не трубки выдувать буду, а мази от перхоти и фурункулов для советских людей, между прочим, делать.

– Но это же отвратительно! – раздражённо возразил мне Зёзик и передёрнул плечами.

– Не слушай его, Генка, – вмешался Гришка, налил Зёзику в чашку портвейна, и добавил, – ты же портвейн будешь? Только учти, я пью из бутылки, у тебя тут только одна чашка и её забрал этот пижон.

– Перхоть и фурункулы – это ещё более отвратительно, – нравоучительно заметил я, – тем более у советских граждан. Это тебе не буржуи какие-нибудь. И да, портвейн я, конечно же, буду. Сейчас стакан найду, где-то здесь вроде был.

– Но посвятить свою жизнь фурункулам! – Зёзик был потрясен. – С таким талантом к музыке! Варварство!

– Погоди, я же не отрицаю важность искусства, – миролюбиво ответил я, чтобы разрядить обстановку, – но сам подумай, вдруг я заболею, оглохну, и не смогу играть? Что мне тогда – на паперти сидеть или ходить милостыню просить по вагонам? А так у меня будет рабочая специальность и без куска хлеба я не останусь. А играть я смогу всегда. Одно другому не мешает.

– Да-а-а-а… Не по годам мудро нынешнее молодое поколение, – уважительно, но с нотками легкого ехидства сказал Гришка Караулов и набулькал мне немного портвейну в найденный стакан. – Это не то, как мы с тобой по молодости – всё кутежи да гулянки.

– Так что вы мне сообщить хотели? – вернул беседу в конструктивное русло я.

– Да! Точно! – хлопнул себя ладонью по лбу Гришка. – Ну так вот, можешь себе представить, Генка, нас отобрали, как лучший просветительско-агитационный коллектив города для идеологического просвещения крестьян. Теперь мы выдвигаемся через две с половиной недели по сёлам и городам соседней губернии!

– Ух, здорово! – восхищённо сказал я, смекнув, куда и откуда ветер дует, – поздравляю вас, товарищи. Вы заслужили!

– Но это ещё не всё! – возбуждённо блестя глазами, влез Зёзик, – там какое-то мудрёное постановление есть. В общем, нам теперь нужно, чтобы в составе агитбригады был несовершеннолетний участник, обязательно рабоче-крестьянского происхождения и сирота.

– И что? – сделал наивный вид я.

– И Гудков сказал, что надо тебя брать, ты уже немного нашу работу знаешь, – объяснил мне Гришка, оторвавшись от бутылки с портвейном.

– А что Зубатов? – не удержался от любопытства я.