Я знаю её истории лучше, чем свои пять пальцев (сказать по правде, если бы мне предложили выбрать мои пять пальцев из ряда фотографий других пальцев, я бы, наверное, их не узнала).

Как только я подхожу к ним, Даниэль хлопает меня по спине и убегает. Он бросает на меня взгляд, в котором угадывается «спасибо, что спасла меня» – к сожалению, на меня часто бросают такие взгляды, когда я подхожу к бабушке Шуэ и присоединяюсь к беседе. Говорят, Шуэ-найнай слишком разговорчивая. Я пожимаю плечами, надеясь, что бабушка Шуэ не заметила этого взгляда, а потом смотрю на неё. Она хорошая – пусть и многословная – рассказчица, так что я совсем не возражаю, когда она ни с того ни с сего в сотый раз начинает рассказывать, как познакомилась со своим мужем.

Впрочем, в этот раз история всё-таки кое-чем отличается. Она говорит не печальным, а скорее ностальгическим тоном. Её глаза ясны и полны надежды, а не подёрнуты дымкой слёз. Она подтверждает мои наблюдения, закончив рассказ совсем не на той ноте, что раньше. Вместо того чтобы тосковать по покойному мужу и детям, она говорит:

– Если я нашла любовь однажды, может быть, смогу снова?

Это так мило, что мне хочется обнять её. Но я лишь улыбаюсь и говорю «да!» – совсем не таким решительным тоном, как мне хотелось бы. Открыто выражать свои чувства – не в моей крови. Хотя нет, если точнее, я сама научила себя не проявлять бурной реакции на большинство событий. Началось всё в пятом классе, когда миссис Хирн объявила, что Стефани Ли выиграла конкурс правописания, и я радостно захлопала в ладоши – а через несколько мгновений поняла, что на самом деле она сказала: «Стефани Ли ужалила пчела»^[7]. Я тут же спрятала руки под себя и зажмурилась. Миссис Хирн рассказала, что у Стефани случился тяжелейший приступ аллергии, но, к счастью, у неё был с собой инъектор адреналина, и мама успела воткнуть его в ногу Стефани, а потом приехала «скорая помощь» и забрала её в больницу. Со Стефани, слава богу, всё обошлось, но, когда я открыла глаза, все одноклассники и миссис Хирн таращились на меня. Никогда в жизни мне так не хотелось провалиться под землю. Я чувствовала себя ужасно, и, похоже, все остальные тоже решили, что я ужасная – особенно Стефани, если она об этом узнала (а учитывая, какая у нас тесная и сплочённая община, узнала она наверняка).

Я постоянно об этом вспоминаю. Чуть ли не чаще, чем тот случай с бабл-чаем. После этого я стала держать чувства при себе и жить, прикрываясь фонариками или бесстрастной маской. Единственным, с кем я могла быть собой, был Кай – до происшествия с бабл-чаем. Теперь же мне с ним было так же неловко, как и со всеми остальными, а может быть, даже больше. Обычно мне и самой было неприятно прятаться в тени, но Найнай помогала мне справляться с этим. «Ты – ночное небо, на котором могут сиять другие». Она считала мой недостаток достоинством. Благодаря этому я чувствовала себя неуязвимой. Особенной. Любимой. Но теперь, когда её не стало, я ощущаю себя незаметной песчинкой.

– Надеюсь, вы сегодня загадаете желание, – говорю я бабушке Шуэ.

В ответ она подносит свой незажжённый фонарик к моему лицу. Большинство слов я прочитать могу, но осознаю, что именно те несколько китайских иероглифов, которые я не понимаю, имеют ключевое значение. А если ты не знаешь слова – это конец. Тут нельзя прочитать по буквам. Иногда смысл можно хотя бы примерно понять, если в неизвестном иероглифе видны знакомый ключ^[8] или известное слово, но для меня это труднее, чем для родителей, потому что у меня китайский – это второй, а не родной язык. Я умею бегло на нём говорить, но если не могу прочитать какой-то важный иероглиф, позорно выбрасываю белый флаг.

Бабушка Шуэ, поняв, что я не могу разобрать её желание, сама его объясняет.

– Ты знаешь Тан-сяньшэна?^[9] Владельца кафе с бабл-чаем?

Ещё бы я его не знала. Именно мистер Тан принёс полотенца в Тот Самый День. И он, и Кай наклонились ко мне, чтобы вытереть рвоту, но я им не позволила. Я вытерлась сама, на что потребовалось намного больше времени, да и ситуация стала максимально неловкой, потому что эти двое не знали, что ещё делать, кроме как стоять и смотреть. Такова моя суперсила: я живое воплощение смайлика «обезьянка, закрывающая руками глаза».

Бабушка Шуэ тихо посмеивается; это настолько неожиданно и мило, что отвлекает меня от очередных воспоминаний о кошмаре с бабл-чаем.

– Вот моё желание. Хочу, чтобы он меня заметил, – говорит она и снова хихикает. – Он теперь холостяк!

В этом году закончился долгий бракоразводный процесс, и его жена съехала к новому молодому жениху.

Вместо того чтобы похихикать с бабушкой Шуэ, как мне очень хочется, я говорю:

– Да найдут свет ваши желания.

Именно это работники магазинчика «Фонарики желаний» говорят каждому покупателю, который приходит к ним с надеждой. А потом я трогаю её за руку: когда наши клиенты решаются поделиться с нами своими историями и желаниями, я хочу, чтобы они знали, что я отношусь к ним с настоящей заботой – так меня учила Найнай. Сделать фонарики желаний главным товаром магазинчика было её идеей. Она была из тех, чьи взгляды на жизнь, чистая любовь к другим и радость за них заставляли людей вокруг сиять. Ей рассказывали о самом сокровенном и до фонариков желаний, и особенно после. Когда она заболела, вся община приходила её навещать, а когда умерла, траур в китайском квартале длился несколько недель.

– Гуай хайцзы, гуай хайцзы, – говорит мне бабушка Шуэ. В других языках эти слова бывают снисходительными, но вот в китайском это лучший комплимент от старших. Именно так чаще всего Найнай называла Кая.

Бабушка Шуэ смотрит на фонарик в моей руке, потом приподнимает бровь. Она повторяет пожелание нашего магазинчика по-китайски:

– Сиван ни дэ юаньван чжаодао гуанмин.

Потом она оглядывается и спрашивает, какого мальчика пожелаю себе я, и я, хотя моё желание вовсе не об этом, краснею. Потому что – да, есть мальчик, которого я хочу себе пожелать. Хочу уже давно. Но не буду. Особенно сейчас.

Я молча помогаю бабушке Шуэ подготовить фонарик к зажиганию и полёту, потом поспешно ухожу.

Сама того не желая, я нахожу взглядом мистера Тана. Подхожу к нему и неловко встаю неподалёку, гадая, подзовёт он меня или нет. Но, встретившись со мной взглядом, он здоровается простым кивком и возвращается к фонарику, склонившись над ним ещё ниже. Я достаточно часто бывала на фестивалях фонариков, чтобы понять, что это тонкий намёк: «Оставь меня в покое». Скорее всего, его желание очень личное и он не хочет им ни с кем делиться, но я не могу не думать и о другой причине: вдруг он, как и Кай, тоже теперь меня боится? Или, возможно, чувствует себя очень странно при виде меня.

Я тут же отхожу подальше (к приватности желаний я отношусь со всей серьёзностью), но не могу перестать думать о желании бабушки Шуэ. И о том, каким одиноким выглядит мистер Тан, пишущий своё желание. Он не хочет моей компании, но это не значит, что он вообще не хочет компании. Может, он желает побыть с кем-то конкретным?

Я должна узнать, есть ли хоть малейший шанс, хоть малейшая надежда на исполнение желания бабушки Шуэ. В голове уже начинает складываться план: как подойти к мистеру Тану, как устроить им двоим милую встречу, и, если их чувства действительно взаимны, – бада-бин-бада-бум, огонь их фонариков превратится в настоящие искры в сердце.

Вот что я делаю. Я помогаю желаниям исполниться.

Ну, раньше помогала. Вместе с Найнай. Вот в чём (была) тайна магазинчика «Фонарики желаний», вот почему наши фонарики самые лучшие: когда покупатель доверяет нам свои мечты, мы делаем всё возможное – тайком, за кулисами, – чтобы эти мечты исполнились. Впервые это случилось, когда мне было тринадцать лет: тогда Лам-агун купил фонарик, чтобы пожелать себе ощутить вкус прошлого. Он часто тосковал по своему дому – Макао. Я никогда не забуду, каким удручённым он выглядел, когда, сутулясь, вошёл в наш магазинчик, и как горели его глаза, когда он рассказывал о своей любимой еде, о храмах и садах родного города.

– Мы должны ему помочь, – сказала я бабушке. И вместо того чтобы ответить «ничего не поделаешь», Найнай тут же кивнула:

– Давай придумаем как.

После долгих раздумий и поиска в «Гугле» нам удалось найти недавно открывшийся ресторан кухни Макао на севере Чикаго. Там готовили одно из упомянутых Лам-агуном блюд – минчи^[10]. Чтобы исполнить его желание, оказалось достаточно подсунуть меню ресторана ему под дверь. Когда через несколько дней Лам-агун пришёл к нам в магазинчик и, разрываясь от радости, рассказал, что его желание сбылось и вкус родного дома придал новые силы его старой усталой душе, я поняла, что назад дороги нет. Я хотела исполнять желания – так долго, как получится.

В следующие несколько лет, вплоть до бабушкиной смерти, мы с ней работали невидимыми джиннами китайского квартала. Мы называли себя «партнёрами по исполнению желаний». Ну, как «партнёры по преступлению», только намного, намного лучше.

За полгода, прошедших после её смерти, я не исполнила ни одного желания. Было слишком тяжело. Но, оглянувшись на бабушку Шуэ, которая возилась со своим фонариком, с надеждой улыбаясь, я снова почувствовала трепет в груди.

Ну, привет.

Это будет замечательное желание для нового начала. И, что ещё приятнее, оно же поможет мне исполнить желание, которое я напишу на своём фонарике.

Я останавливаюсь, позволяя знакомым звукам и образам обернуть меня пеленой ностальгии. Я хочу почувствовать, словно Найнай снова рядом. Небо розовое – его уже подожгло заходящее солнце. По лужайкам с криками бегают дети. Собаки лижут своих хозяев, незнакомцев и друг друга. По всему парку разносится радость. Я оглядываю людей вокруг. Людей, которых знала всю жизнь, к которым могу обратиться и с самыми трудными, и с самыми тривиальными проблемами. Вот Сун-аи, которая возила меня в больницу и обратно, когда Найнай уже сильно болела и родители не отходили от её постели. Я машу ей и её двум дочкам-подросткам. Вот Ян-попо, милая старушка, которой уже за восемьдесят; она так гордится, что родилась на Тайване, что носит ожерелье в форме острова. Все её знают – она делает из бумаги чудесных лягушек, рыб, журавликов и разные хитрые фигурки. А вот Чжан-аи, которая любила кормить меня отвратительным мороженым из фасолевого пюре, которое мне приходилось с улыбкой есть, давясь, у неё на глазах. (И чем больше я съедала, тем больше добавки она мне предлагала – такая вот безвыходная ловушка.)

Все знакомые мне семьи зажгли по меньшей мере по одному фонарику желаний. Они мелькают тут и там в людском море, словно парящие чайки. Островки. Отражения звёзд. Куда ни повернись, везде кто-то с надеждой пишет желания.

И всё это благодаря бабушке. Она здесь, повсюду вокруг меня.

Солнце заходит, медленно наступает ночь. Я торопливо спускаюсь по каменным уступам к воде, чтобы немного побыть одной. Я думаю о Найнай, перебирая одно воспоминание за другим, пока не начинаю слышать её смех «ха-ха-ха» и – клянусь – чувствовать запах её цитрусовых духов, которыми она пользовалась потому, что «апельсины приносят счастье». Я беру набор для каллиграфии и пишу своё желание на фонарике широкими, чёткими чертами – как учила Найнай, когда мне было восемь.

Я желаю, чтобы бабушкино наследие жило. Чтобы я, мои родители и вся наша община никогда её не забывали.

Фонарики зажигаются один за другим. Темнота опускается на город, ожидание становится всё напряжённее. Все дышат надеждой.

А потом… начинается магия.