Завтра? Через несколько месяцев? А может, никогда, и сережка окажется на свалке вместе с сумкой?

Я представляю, как она валяется на куче мусора – кожа почернела, кое-где протерлась до дыр.

Почему я это сделала? Зачем? Из сентиментальности? На какие-то гарантии надеялась? Сама не знаю, думаю я, глядя на него.

А он думает о том, осталась у нее в правом ухе сережка или нет. И лицо у него такое серьезное.

Мне нравится это его выражение.

Когда он размышляет о чем-то серьезном, на лице появляется характерная тень. Не знаю, как объяснить мои ощущения, но в такие моменты кажется, будто на поверхность выплывает прячущаяся где-то в глубине тоска, которую обычно он, как человек, умеющий хорошо скрывать свои чувства, никому не показывает.

Однажды, заметив, что я погружена в свои мысли, он сказал, что слышит доносящийся откуда-то шум прилива. С чего это его потянуло на лирику, подумала я тогда, но сейчас мне кажется, что он указывал на охватившую меня тревогу.

В его раздумьях я вижу свет. Одинокий луч в безмолвном мраке.

Но этот луч устремлен в пустоту.

– Она на месте, – решительно заявляет он.

С усмешкой я убираю руку, закрывавшую правое ухо. На кончике пальца виден вдавленный след от камешка на сережке.

– Угадал.

Увидев циркониевую сережку, он замолкает, и тут же на его лице появляется выражение облегчения.

– Я рад.

С этими словами он тянется к бутылке с вином, я ищу взглядом пластиковые стаканчики.

– Давай выпьем. Так, а штопора нет.

Штопор-то я сунула в одну из коробок.

– Не проблема.

Он берет лежавшую на татами сумку.

У меня непроизвольно вырывается «ой».

Он легко открывает сумку и, пошарив в ней, достает складной армейский нож, в котором есть консервный нож, ножницы и масса других полезных приспособлений. Он все время носит его с собой. Нож швейцарский; штопор тоже имеется.

К карману, где лежит моя сережка, он не прикоснулся.

Я наблюдаю, как он ловко откупоривает бутылку, и чувствую, что немного уязвлена. Примерно так ощущает себя женщина, когда мужчина не замечает, что она сменила прическу.

Ну что ж, и так бывает.

Он наливает мне вина в стаканчик, и мне в голову приходит другая возможная интерпретация «Жемчужной сережки»: даже если она бросила сережку под кровать, как хотела, он вполне мог оказаться не таким шустрым и в суете и неразберихе не заметить ее под кроватью, тем более что кровать никто не передвигал годами, и под ней наверняка лежал толстый слой пыли. Уж мою маленькую циркониевую сережку он точно бы не нашел.

От этой мысли у меня голова закружилась.

– Ты чего улыбаешься?

– Да так просто.

Сдерживая улыбку, я вручаю ему стаканчик и наливаю вина.

– Почему ты подумал, что я оставила вторую сережку? Я же говорила, что женщина из песни, скорее всего, ее выбросила.

Настала его очередь улыбнуться.

– Аки! Ты в два раза сдержаннее других людей, но и вдвое сентиментальнее.

Я непроизвольно скривилась.

Раньше мне было бы приятно слышать такие слова, но сейчас почему-то они пронзают мне сердце.

Он сразу замечает мою реакцию, и в его глазах мелькает раскаяние.

– То же самое могу о тебе сказать.

Сверкнув на него глазами, я легко провожу пальцем по горлышку бутылки и добавляю:

– Мы с тобой похожи.

Во рту вдруг появляется горький привкус.

Я торопливо делаю глоток вина.

Он подносит стакан ко рту вслед за мной.

Слабый ветерок пробирается в комнату через окно, словно желая сгладить возникшую между нами неловкость.

Почувствовав вдруг усталость, я потягиваю вино в повисшей тишине.

Он тоже пьет и вертит в пальцах ярко-красный складной нож с открытым штопором.

Поскорее бы все это кончилось.

Его пальцы, белые и длинные, продолжают ласково поглаживать инструмент.

Я вдруг ощущаю дежавю.

Мне уже доводилось видеть такую же сцену. Вот только где?

– Сыру хочешь?

Он бросает взгляд на пакет из супермаркета, будто только что вспомнил о нем. А манипуляций со штопором, похоже, даже не замечает. От того, что он все время тычет острием себе в палец, у меня мурашки по коже бегают.

– Не откажусь. А ты что хочешь, Хиро?

– Салями, пожалуй.

Наконец он оставляет штопор в покое и достает из пакета батончик салями с черным перцем. Он вообще любит острое.

При виде того, как ловко он нарезает салями, ощущение дежавю усиливается.

Когда-то я видела нечто подобное…

В голове разливается свет. Дрожат зеленые тени.

– Вот когда… – непроизвольно вырывается у меня. – А почему ты тогда не воспользовался своим ножом?

– Что?

Он смотрит на меня с застывшим выражением на лице.

* * *

Мы обливались потом, а крутому подъему не было видно конца.

Было еще только начало лета, но погода в горах S стояла необычно ясная. Все говорило о том, что предстоит первый в этом году по-настоящему летний день.

Путь пролегал через старый густой лес, что позволяло избегать прямых солнечных лучей, но мы все равно дышали часто и тяжело, потому что горы есть горы.

Пот лил с меня градом, я представить не могла, что в человеке может умещаться столько жидкости. Пот разъедал глаза, рубашка пропиталась солью.

Зато человек, который вел нас за собой, дышал ровно как ни в чем не бывало. Он почти не вспотел и с невозмутимым видом легко шел вперед.

Конечно, он был проводник-инструктор, постоянно ходил в горы, а мы целыми днями просиживали в офисе в окружении кондиционеров и компьютеров, но все равно становилось стыдно – ведь нам по двадцать с небольшим, а ему уже хорошо за пятьдесят.

Тем не менее за один раз, не останавливаясь, мы поднялись на сто метров и оказались на специально устроенной площадке.

Заметив, что мы дышим с трудом, проводник предложил передохнуть.

Не в силах говорить, мы просто кивнули, положили на землю рюкзаки и вытерли пот с лиц полотенцами, обмотанными вокруг шеи. Тело горело, хотя пот, по идее, должен был холодить.

Я пила воду большими глотками, но побороть жажду не получалось. Организм упрямо требовал другого способа борьбы с обезвоживанием.

– У меня апельсины есть, – сказал Хиро, потянувшись к рюкзаку. Видимо, он переживал то же самое.

– Давай.

Один мой старший коллега, большой любитель пешего туризма (мы с ним несколько раз ходили в поход), говорил: «С собой лучше всего брать цитрусовые. Они утоляют жажду и в то же время не так наполняют желудок водой. А туалетов поблизости нет». Вот я и захватила с собой несколько апельсинов, но совсем забыла, что положила их в рюкзак Хиро.

Он достал один апельсин и стал вертеть его в руках.

– Ты чего?

– Вот, хочу разделить пополам, но не знаю, как лучше.

– Давай очищу.

– Чистится тяжело.

Он попробовал отделить кожуру ногтями, но получалось плохо.

– Вот, попробуйте.

Стоявший перед нами и оглядывавший окрестности проводник протянул Хиро видавший виды складной нож.

– Спасибо.

Хиро взял нож, привычным движением раскрыл его и разрезал апельсин на четыре части. Дал по четвертушке мне и проводнику.

Мякоть апельсина была теплая, но аромат цитрусовых действительно снимал усталость, а сок утолял жажду.

– Как вкусно! – обрадовалась я.

Высосавший сок из апельсина Хиро в знак согласия причмокнул губами. Потом плеснул на лезвие воды из бутылки, смывая сок, и со словами «большое спасибо» вытер нож полотенцем и вернул проводнику…

* * *

– У тебя не было тогда с собой ножа? Я видела его у тебя потом, когда мы вернулись на ночлег. Ты резал им салями.

Я смотрю на его руки.

Тогда мы тоже ели именно эту салями.

С салями в одной руке и ножом в другой, он смотрит на меня со странным выражением.

– У тебя хорошая память на такие вещи.

– Просто вспомнила, – сказала я хрипло.

Какие эмоции слышатся в его голосе? Раздражение? Досада? Отвращение? Растерянность? Или это мне кажется?

Он смотрит на свой нож, будто видит его в первый раз.

– Да-да, верно, – бормочет он, словно разговаривая сам с собой. – Я тоже вспомнил. Не было у меня там ножа. Поэтому и стал чистить апельсин руками.

– Но… – начала было я, но он меня оборвал:

– В тот день ножа на его обычном месте не оказалось. Кто-то вынул его из рюкзака перед нашим выходом на маршрут, а потом положил обратно. Ну правда.

Конечно же, я не верю ни одному его слову.

Глава 5

Складной нож.

Я гляжу на нож, который держу в руке.

Она смотрит на меня. Лицо ее бело как полотно. По-другому не скажешь.

Нож. Я совершенно забыл о нем.

В тот день он действительно исчез из моего рюкзака. Тогда я не обратил на это особого внимания. Сказывалась усталость, и я подумал, что был невнимателен, когда искал его. Но, оглядываясь назад, я не могу не думать, что кто-то залез в рюкзак и взял нож.

Но это же странно. К вечеру того же дня нож вернулся на место. Тот человек упал и разбился, не от ножа он умер. Зачем тогда неизвестный взял у меня нож?

Странно все это. И почему она вдруг завела об этом речь?

В тишине я начал нарезать салями.

Она не сводила глаз с моих рук, бледность не покидала ее.

– Это ты его взяла, да, Аки?

– Я?! – с показным возмущением восклицает она.

– А кто же еще?

Кроме нее, больше никто не знал, что у меня был нож.

– И зачем же он мне понадобился?

– Я не знаю. Может, ты что-то хотела им сделать, вот и позаимствовала, а сразу положить на место, наверное, забыла. Не так?

Мне нравится, как салями сопротивляется под рассекающим ее лезвием. Запах черного перца щекочет ноздри.

– Я тут ни при чем.

Она категорически мотает головой.

– А если подумать: кто еще, кроме тебя? Мы же практически ни с кем не общались.

– Ну… – запнулась она.

Резон в моих словах есть, с этим нельзя не согласиться.

Эту поездку мы планировали вместе. В префектуру А ехали на поезде, переночевали в гостинице на знаменитом курорте, где горячие источники бьют прямо в море. На следующий день встретились с проводником, прекрасно знакомым с горной системой S, которая относится к объектам всемирного наследия. В первый день поднялись в горы, а на следующий проводник повел нас по маршруту, пролегающему среди озер. Кроме проводника, мы практически ни с кем больше не разговаривали. Только обменялись несколькими словами с менеджером домика, где ночевали. Я бы еще понял, если бы нож был ценным. А из-за самого обыкновенного кто бы стал рисковать?

Погруженная в свои мысли, она сидит, уткнувшись носом в кулак, и наконец заявляет:

– Ерунда какая! Но я тут ни при чем.

– Чудеса!

Она бросает на меня резкий взгляд:

– Если ты не пользовался ножом, его мог взять только один человек. На второй день похода.

Я понимаю, о ком она говорит:

– Он? Неужели? Зачем ему понадобился мой нож?

* * *

Проводник оказался крепким мужчиной и выглядел значительно моложе своих лет. Ничего удивительного, что мы уступали ему в физической форме, – он каждый день в движении, на природе. При всем том в нем чувствовались прямота и независимость.

У меня он вызывал симпатию. Умел человек внушать спокойствие окружающим.

Мы обменялись любезностями.

– У нас впереди два дня. Рассчитываем на вашу поддержку, – сказал я.

– Спасибо, что приехали. Надеюсь, вам понравится, – отвечал проводник с поклоном. – Торопиться не станем. Будем втягиваться постепенно.