Аня покачала головой, но серб не заметил: следил за дорогой.

– Куда тебя подбросить? У меня этот поворот, а Новый Белград – туда.

– А что там, на озере?

Он запарковался на обочине, повернулся к Ане.

– Там пляж, как на море.

Помолчали.

– Какой у тебя автобус до дома?

– Восемьдесят четвертый вроде.

Серб побарабанил пальцами по рулю, подумал, завел машину. Развернулся, куда-то съезжал, обгонял, пропускал. Некоторые здания казались Ане знакомыми, она пару раз просила остановить «прямо тут», но он подвез ее к остановке, у которой и впрямь тормозили друг за другом красные «84-е».

– Не торопишься? – спросил серб.

Начинается. Не будет же он приставать к ней теперь, соображала Аня, когда была масса возможностей на пустынной дороге. Но серб протянул ей свой телефон: на экране – фотография солнечного дня над рекой. Даже рябь на воде была желтая.

– Полистай. Это вид из квартиры, моя семья сдает. Может, твоим друзьям надо?

Аня листала. Домик кремового цвета, вокруг цветут не то сливы, не то вишни. Внутри – старая деревянная мебель, буфет (похоже, самодельный) с безделушками за стеклом, печка с изразцами…

– Дом двухэтажный. В Земуне все такие, – вздохнул серб. – Квартира на первом этаже со входом.

– А это зачем?

На снимке окна дома были заклеены изнутри газетами. Серб пояснил, что дом старый, нормальные жалюзи не установили, а летом так жарит, что вся мебель выгорит, если некому шторы задергивать.

Аня представила, как бесшумно расходятся тяжелые портьеры, за ними – река…

Дальше на экране был письменный стол с зеленой лампой, пестрое покрывало на кровати. Кухня. Квадратная, не «вагоном», и потертые шкафчики – блекло-зеленые, как тот Старый Савский мост.

– Ванную меняли всю, – серб поспешно перелистнул снимки и гордо ткнул в экран, указывая на душевую кабину.

Вернулись к той первой фотографии с видом.

– Там лестница рядом, если надо вниз, на набережную. Очень старая лестница, кустом заросла. Но я сделаю скидку. Так и скажи.

Аня неохотно вернула телефон; ей была приятна уютная старина этого дома. Сохранила контакт серба в записной книжке. Так и не вспомнив, как его зовут, напечатала «Квартира». Обещала рассказать друзьям. Не решилась предложить деньги за проезд, да и в кошельке, кроме карты, которую она, похоже, опустошила, лишь две купюры по пятьдесят евро, которые она решила пока не менять.

Серб выгрузил сумки на остановке. Зарядил дождь. Аня с ужасом подумала, что сейчас бы всё еще ждала автобуса возле «Икеи». Она неловко благодарила, он некрасиво улыбался. Уехал. Размазывая дворниками дождь по лобовому стеклу, слепя фарами, подрулил к остановке 84-й.

4
Белая дача

По улице ехали цыгане. Лошадь – тощая, коричневая, с пушистой белой челкой – тянула повозку со ржавыми бортами, в которой разместились, вытянув ноги в джинсах, два мальчугана. Бородатый цыган в дутой жилетке на рубаху, с сигаретой, зажатой в зубах, держал вожжи.

Аню разбудили скрип и бряканье подков по асфальту. Выскочив из кровати, она прошлепала в гостиную, прилипла носом к стеклу, не решаясь открыть окно.

– Ты чего подорвалась?

Руслан позади нее, зевая, уже натягивал худи, сгребал с полки кошелек, ключи, пропуск. Машинально рассовал всё это по карманам. Подошел.

– Они в трущобах живут, под трамвайным мостом. Сам видел. Картонки какие-то составили, фанеру, пленка на крышах. В общем, из дерьма и палок.

– И у них там лошади?

Цыган остановил свою повозку прямо под их окнами, у мусорных контейнеров, прохрипел что-то, не оборачиваясь.

– Да я не помню, мимо проезжал на прокатном велике, – бросил Руслан на ходу.

Мальчишки лениво перелезли через борт. Обшарили все четыре бака, наполняя тележку банками из-под кока-колы, пива и еще какими-то железками, приставленными к контейнерам сбоку, будто специально для них.

Лошадь стояла, опустив голову; на глазах у нее были черные шоры.

– Сегодня Карине объявлю, что ухожу.

Руслан в прихожей впихивал ногу в кроссовку – он всегда это делал стоя, качаясь и подпрыгивая, теперь еще косился взглядом в телефон, который попискивал на тумбочке. Не ответил про Карину. Не услышал?

Цыганская повозка уехала.

Аня представила, как лошадь, груженная мусором, напрягает ноги, спину, трусит по асфальту, а машины всё равно обгоняют ее, недовольно сигналя. Водители костерят цыган, старик на козлах не реагирует, мальчишки посмеиваются. Они привыкли. И она привыкнет быть просто «женой Руслана».

Созвон с Кариной был долгим и бестолковым. Камеры решили не включать, не отвлекаться. Аня говорила, что это предел: не может она больше писать про тональники и расчески. Тошнит от вовлечений, подводок к покупкам и «полезных статей». Всё. Она займется чем-то другим, когда привыкнет жить в эмиграции.

Заметила, что называет их с Русланом эмигрантами, в то время как в его офисе прижился термин «релоканты». Было в нем что-то временное, как в советских «командировочных». Переживать из-за командировки – глупо, и возвращение на родину – если оно и состоится – не будет выглядеть ни проигрышем, ни раскаянием. Поработали год-другой за границей – и вернулись. Возможно, в случае с Русланом, Андреем Иванычем, Марой всё так. Но Аня себя и релоканткой не ощущала. Пока Карина накидывала решения, чтобы удержать ее в команде: «переведем на другой продукт», «сдвинем (но чуть-чуть!) сроки сдачи текста», «вечером по зуму выпьем, что у тебя там стряслось в Белграде?!» – Аня так и не подобрала себе определения.

– Считай, что я выгорела, заболела. Не знаю, руки сломала.

– Сплюнь! Ты понимаешь, сколько там бабла слетит? Клиент же на тебя пришел, всё подписали, всё горит. Останься хоть до Нового года.

– Нет. Ну не могу я больше слова тратить на это.

– А на что можешь? – где-то там, в своей московской квартире, Карина резко повысила голос. – Халтуру опять взяла параллельно – так и скажи! Нечего из себя писателя строить… У нас тоже, знаешь, терпение не резиновое.

– Да какую халтуру!

– На что ты жить станешь? Роман твой не напечатали… Руслана уволят – и что? Ты же не копила никогда!

Карина, воспитывающая сына одна, знала, о чем говорила.

– На работу устроюсь.

– Без языка? – было слышно, как Карина что-то жует. – Ты меня убила прям. Черт, клиент звонит. Итого: когда пришлешь драфт?

– Я серьезно.

Аня почувствовала, что сейчас разревется. Решение принято, но Карину, с которой с детства дружили, было жалко.

– Нет, всё, я ухожу, – хрипло добавила Аня.

Карина отключилась.

На экране появилось сообщение: «Организатор завершил конференцию». Аня, нервно покачиваясь на стуле, таращилась в ноутбук, как на дверь, которую захлопнули перед ее носом. Казалось, Карина сейчас ей перезвонит; чего в горячке не сделаешь? С клиентом поговорит – и наберет, как обычно.

Ноутбук молчал. Его экран вскоре погас.

За окном, на ветке корявого клена, сырого от утреннего дождя, примостились пара голубей. Обычно они устраивались гораздо дальше – на крыше и балконе суда, а эти почти в стекло стучатся.

И тут затренькали уведомления – Аню выпиливали из всех рабочих чатов. Команда: второй копирайтер, рекламщик, дизайнер, ассистентка и сама Карина – отображались в Телеграме со статусом «Был(а) давно». Хотя сообщения от них приходили Ане всего час назад. Заблокировали, значит.

Аня начала было сама что-то печатать Карине, затем стерла.

За окном по мокрому асфальту брели школьники в легких куртках и кедах. Аня тоже решила пройтись – до Нового года всего ничего, можно хотя бы посмотреть, как сербы наряжают елки. Отвлечься. И Руслану купить подарок. Зря не выбрала что-нибудь в Москве, не заказала онлайн.

Вышла из дому, побрела к набережной. Свернула направо у «Югославии». Разглядывала крапчатую плитку под ногами. Перешагнула отметку «1000 м», намалеванную белой краской.

Дальше набережная плавно поднималась, дебаркадеры уже не так теснились, и Дунай под ясным небом преобразился. Вспомнилось, как Чехов цвет океана сравнил с купоросом. Иному и не понять, что это за оттенок такой, но Аня знала. Мать летом привозила им с Русланом «свойские» помидоры, скорее бурые, чем спелые, с боками в голубую крапинку. Купоросом, голубым раствором, она опрыскивала завязь от вредителей и туманов. Дунай купоросным не был. Он был как лес за дальним полем – синим в прозелень.

Аня глубоко вздохнула. Похолодало – и горечь дыма с дебаркадеров защекотала ноздри.

Завидев будку с попкорном, вспомнила, что не завтракала. Прибавила шагу, но та была закрыта. Народу на набережной и в парке было мало: женщина с коляской, парочка с питбулем на крепкой шлейке да рыбаки. Разложив снасти на скамейке, они не то их чинили, не то продавали.

Уткнувшись в телефон, Аня пыталась сообразить, что посмотреть в округе. Не поднимая головы, свернула на тропинку, обошла какой-то шлагбаум – и едва не споткнулась о черные высокие ботинки. Перед ней стоял военный в камуфляже, удивленный, как и она сама. Распознав иностранку, протараторил что-то вроде: «Зис вей плиз, клоузд, клоузд». За его спиной высилась громада пришвартованной серой подлодки. Триколор на флагштоке (порядок цветов, обратный российским), белые будки охраны, увешанные табличками на сербском и английском: «Проход запрещен!», «Проезд закрыт!», «Съемка запрещена!», – всё это ловко пряталось за прибрежными ивами и платанами.

Аня уже зашагала прочь, – как перед подлодкой, на обнесенную рабицей территорию, вышли белые гуси. Толстые, щекастые, с морковными клювами. Сзади их подгоняла хворостиной девчонка Аниной комплекции, тоже в камуфляже и с военной выправкой. Жаль, не сфотографировать. Совершенно чеховский сюжет.

Домой вернулась за полдень: магазин с его очередями и нарезкой колбасы (а сыр ей почему-то не нарезали) отнял часа полтора.

И еще столько же потратила на стряпню. Хотелось устроить им с Русланом приятный ужин, хотя и праздновать было особенно нечего.

Она уже сомневалась, правильно ли поступила с работой. Привыкла переписываться с коллегами, с Кариной, пояснять клиентам правки, – вся эта докучливая на первый взгляд коммуникация была каркасом ее будней. А что теперь? Что ей осталось? Прогулки по пустому Белграду?

На здании суда засветилось пятнышко звезды. А может, это в луче дальних фар блеснул скол на фасаде. На стене напротив духовки дрожал желтый прямоугольник: внутри горело электричество, запекалось мясо. Руслан, хоть и фыркал на забегаловки, предлагавшие шашлык-роштиль и кебаб-чевапи, любил, когда Аня готовила мясное, основательное.

Проверила телефон – коллеги так и не вернули ее из бана.

Бродила по комнатам, включив везде свет, перекладывала вещи с места на место. В квартире было чисто. Пусто. Наверное, им бы не помешал еще комплект белья, и что-то на стену повесить. В гостиной над огромным диваном – три пустых гвоздя. Что за картины здесь были у лендлорда?

В Ялте Левитан набросал Антону Палычу этюд, чтобы легче работалось. Над камином, прямо в нише на стене, написаны стога сена. Не современные катушки, а косматые, зеленые под луной копны…

* * *

Аня оказалась в Ялте к полудню.

Пудровая сладость роз и олеандров обняла ее, едва прокрутилась дверь аэропорта. В открытые окна такси то и дело залетала мошкара, выставленную наружу руку согревало солнцем, и всего секунду, но Аня запомнила, порхала у ее пальцев черная тропическая бабочка.

В квартире, что она сняла на Свердлова, – узорный татарский балкончик с видом на горы вдали, подновленный душ, софа и скрипучая кушетка.

– Что вы хотели за такие копейки, – хозяйка сразу перешла в наступление. – Это исторический центр. Тут эта, как ее? Ну, вы знаете, артистка жила.

– Книппер, – брякнула Аня, выуживая из рюкзака ноутбук.

– Наверное… – хозяйка расстроилась.