– Нет, милостивые леди, – отвечал Иллофиллион, – ещё три минуты в распоряжении лордов. А кроме того, один русский граф, только что приехавший, опоздал специально, чтобы скорее познакомиться с американской леди. Он так много наслышан о её уме и воспитательских талантах, что мечтает попасть в число её пажей.

Всё это Иллофиллион говорил кому-то на мостике купальни, при этом так уморительно пародируя интонацию женского голоса и чуть неправильный акцент, что я крепился-крепился, но всё равно сорвался и залился своим прежним мальчишеским хохотом. Иллофиллион распахнул дверь купальни, вытащил меня на берег, и… я замер, превратившись в «Лёвушку – лови ворон».

Передо мной стояли две женщины. Одна была полная, среднего роста, с сильно вьющимися волосами, не отличавшаяся красотой шатенка. Но глаза её, огромные, серые, навыкате, живые и с властным выражением, точно не вмещались в это плотное тело. Этим глазам, казалось, всё надо было знать, во всё вникнуть и вмешаться. Ей было на вид лет тридцать.

Рядом с ней стояла девушка, совсем юная и тонкая, болезненного вида, с тёмными волосами, прехорошенькая, очень добрая на вид и… довольно печальная. Я не мог ничего понять. Очевидно, голос принадлежал молодой? Но вот заговорила старшая – и нечто вроде мороза пробежало по моей коже: голос принадлежал ей. Кому же это Иллофиллион наметил меня в пажи? Этим электрическим колёсам, а не женским глазам, должно быть, никак не угодишь.

Старшая дама улыбнулась – точно дырочку просверлила в моём сердце – и вновь сказала:

– Будь моя воля и не мешай моё величайшее преклонение перед вами, доктор Иллофиллион, я бы запретила детям раньше семнадцати лет являться в Общину. Особенно таким нервным, как ваш спутник.

– Ничего, Наталия Владимировна, мой друг уже опередил многих. А главное, пришлось бы начать запрет с вас. Ведь вы-то приехали сюда, когда вам ещё не было семнадцати лет. И всё же вас приняли здесь с радостью, и жизнь здесь не повредила вам.

Иллофиллион представил меня обеим женщинам, назвав одну Наталией Владимировной Андреевой, а другую – леди Бердран.

– Через день всё равно будете звать меня Наталией, так что можете и не запоминать моего отчества, – сказала Андреева, протягивая мне руку. И какой изящной и приятной была эта рука! Я сразу почувствовал в ней друга и перестал бояться её глаз.

– Ну и шила же у вас вместо глаз! – заявила она мне.

– Бог мой, а я только что хотел сказать вам, что ваши глаза – электрические колёса! Должно быть, они на дне морском гвоздь отыщут. Я уже почувствовал, как вы просверлили меня ими, Наталия Владимировна!

– А я что же? – рассмеялась леди Бердран. – У меня ни шил, ни колёс нет, и дырочек сверлить не умею, к какому же рангу смертных причисляюсь я?

– Вы, леди, звезда удачи. Я уверен, что встреча с вами несёт всем удачу. И ваша печаль происходит от того, что вы у всех берёте скорбь и бросаете им взамен свою доброту.

– Пощадите, Иллофиллион! Вам надо было вашего друга купать сразу в нижнем озере, – расхохоталась Андреева.

Иллофиллион взял меня под руку, весело посмотрел на дам, ещё веселее засмеялся, назначил им встречу в столовой и побежал, увлекая меня за собой, как бегают школьники.

Опять мне пришлось поразиться. Положительно с моим водворением в Общине я только и знал, что удивлялся. Иллофиллион, такой серьёзный, степенный, так редко смеявшийся, а только улыбавшийся, был здесь совсем другим. Я не мог себе представить, что Иллофиллион может бегать и шалить со мною, как мальчик.

Через несколько минут я взмолился и попросил Иллофиллиона перейти на самый медленный шаг. От моего прохладного купания не осталось и следа. Я был мокрым, и пыль набилась в мои сандалии, Иллофиллион же имел вид только что вышедшего из гостиной.

– Не огорчайся, Лёвушка, привыкнешь к климату и выучишься ходить и бегать так, чтобы не подымать пыли. Иди поменяй свою одежду, прими душ, скажи Яссе, он тебе поможет. Я буду здесь тебя ждать.

Иллофиллион сел в тень на скамью возле крыльца, и не успел я подняться на верхнюю площадку, как он уже оказался окружённым большим кольцом людей.

Ясса посоветовал мне принять холодный душ, что я с восторгом исполнил, дал мне свежий хитон и сандалии и сказал, что утром все ходят в одном лёгком хитоне и только к обеду надевают два. Обед бывает здесь рано, в два часа.

Я удивился, как можно обедать в самый зной, но не сказал ничего. Ясса же, точно поняв мои мысли, объяснил мне, что утренняя столовая, куда мы пойдём сейчас, – западная. Обеденная – в самом конце сада, у речки, она северная, открытая, обвитая вся лианами и плющом, а чайная – на восточной стороне парка, у самой скалы. Жарче всего не в обеденной столовой, зелень которой всё время поливают водой и где дует ветер вееров, а в чайной, где даже устроен в скале грот для тех, кто плохо переносит жару. В гроте всегда прохладно, и многие даже занимаются там в полуденный зной.

Я сошёл вниз как раз с ударом гонга. Иллофиллион познакомил меня с некоторыми из своих собеседников, взял меня под руку, и мы пошли всей группой к столу.

Я посмотрел по сторонам с беспокойством, думая, что мои новые знакомые дамы запаздывают к завтраку. И здесь мне был уготован сюрприз. С противоположной стороны парка шли Андреева и леди Бердран. Очевидно, была ещё другая, кратчайшая дорога от реки прямо в парк.

Теперь я мог лучше рассмотреть обеих дам. Андреева шла довольно тяжёлой походкой, свойственной полным людям. Её глаза на самом деле походили на электрические шары. На меня она снова произвела впечатление намагниченного человека. Мне казалось, что её спутница умышленно держится подальше от неё. Леди Бердран улыбнулась нам и села за соседний стол, где уже сидел немолодой человек, очень красивый, живой, с прекрасными манерами, бритый. Я принял его за француза. Он приветствовал свою соседку, ловко подставил ей кресло и сел сам только тогда, когда она опустилась в кресло и придвинулась удобно к столу.

Иллофиллион сказал мне, что этот человек поляк, простой рабочий, добившийся самостоятельными усилиями высшего образования и принимавший участие в борьбе за освобождение своей родины. Имя его – Ян Синецкий, он не первый раз уже здесь.

Возле Андреевой я увидел человека небольшого роста, с прелестными, добрыми и детски наивными глазами. Окладистая серо-седая борода и такие же кудрявые волосы в сочетании с большими близорукими синими глазами – весёлыми и юмористически-плутоватыми – всё было на этом лице красиво и обаятельно, и очки ему шли. Щёки у него были розовые, губы красные, зубы перламутровые, и весь он мог бы быть моделью для статуи добряка. Улыбка почти не сходила с его губ, и одет он был в лёгкий, безукоризненно белый костюм из тончайшего шёлка. От него так и веяло чистотой и аккуратностью, что ещё резче подчёркивало его контраст с сидящей рядом Андреевой.

Грубо высеченные черты волевого лица, необычайная живость глаз и пристальность взгляда, какая-то суровая сила, исходившая от неё, составляли полную противоположность с образом её соседа. Было заметно, что она не склонна уделять особого внимания своей внешности. Кружевная белая косынка, покрывавшая её волосы, была наброшена небрежно. Платье было измято, книга, которую она держала в руке, потрёпана, из зонтика торчали две обнажённые спицы. Обе эти фигуры, такие разные, поглотили сразу моё внимание. Каждая из них показалась мне обаятельной по-своему, и я подумал, что как бы разно ни мыслили эти люди – они могут сообща решать какую-то задачу жизни и вливаться в её гармонию, дополняя друг друга.

Я только было хотел спросить Иллофиллиона, не являются ли они мужем и женой, как услышал громкий и весёлый смех Андреевой, которая сказала Иллофиллиону через стол:

– Я же говорила вам, Иллофиллион, что вашего чудо-шило-графа надо было сразу купать в холодном озере. Он уже нашёл тему для своего будущего романа, и бедный мистер Ольденкотт попал первым в его герои.

– Не думаю, Наталия Владимировна. Лёвушка так напуган вами, что скорее будет искать темы для своих произведений в других секторах Общины, – юмористически поблёскивая глазами, ответил Иллофиллион.

Несмотря на внешнюю грубоватость, от Андреевой так и веяло мощью доброжелательства, когда она смотрела на меня. Я как-то сразу с ней сдружился внутренне, чему и сам теперь удивлялся. Впервые я ясно понял, что у Андреевой не было чувства внешнего такта, но её мудрость была выше, чем у всех, кто сидел с ней рядом. Я улыбнулся и, нисколько уже не боясь её глаз, сказал:

– Не знаю, что было бы, если бы Иллофиллион приказал мне искупаться в холодном озере. Но тёплое озеро породило во мне одно желание: сделаться вашим пажом.

Не только Иллофиллион, Ольденкотт, Синецкий и леди Бердран, но и те, кто сидел за нашим столом подальше, не могли удержаться от смеха. Кастанда, подошедший к Иллофиллиону спросить, какой диетический стол он мне назначит, смеялся до слёз. Наталия Владимировна выждала, пока её соседи успокоились, и снова сказала своим чётким, резковатым голосом, необыкновенно молодым для её лет:

– Лёвушка, запомните хорошенько этот день и этот смех. Он мне будет большим оправданием, когда Али приедет сюда и спросит меня, что я сделала для человека, пожелавшего добровольно стать моим пажом. Общий смех моих друзей говорит о том, в какой тирании я держу моих юных приятелей. Но кончается дело всегда так, что юные приятели забирают меня в лапы и я служу им объектом для их проказ либо забав.

Я мало понял, что скрывалось за общим смехом и в чём состояла соль слов Андреевой. Иллофиллион, весело поглядывая на меня, предложил мне съесть салат из зелени, потом какую-то особенно вкусную кашу, и, наконец, очередь дошла до прекрасного кофе, по которому я соскучился за долгое время нашего путешествия, поскольку везде нам предлагали какао или шоколад.

Рядом со мною сидел высокий, стройный, гладко выбритый молодой человек – мистер Черджистон. Будучи математиком по образованию, он в данное время занимался историей. Он тоже был в Общине впервые и приехал сюда несколько дней тому назад. Я почувствовал, что он ещё не освоился здесь. Мистер Черджистон имел от кого-то письмо к Иллофиллиону, о чём я тут же сказал моему другу.

– Да, я знаю, мистер Черджистон, ваш друг писал мне ещё в Константинополь, что направляет вас сюда. Он просил меня быть вам руководителем здесь, что я с большой радостью беру на себя. Ананда тоже говорил мне о вас. Я привёз вам от него письмо и небольшую посылку, – ласково ответил он англичанину.

Никогда не забуду, что произошло с молодым человеком, когда он услыхал, что Ананда прислал ему письмо и посылку. Выдержанный, строгий англичанин вздрогнул, покраснел, уронил вилку и салфетку и с глазами, полными слёз, чуть слышно сказал:

– Неужели Ананда сам написал мне письмо?

– Да, мистер Черджистон, и не только сам написал, но и дал мне подробные указания, как подготовить вас к встрече с ним. Когда он сюда приедет, вы должны быть готовы его сопровождать в далёкое и долгое путешествие. Ананда просил меня передать вам, чтобы вы постарались побороть свою застенчивость, потому что вам придётся много жить в больших суетных городах, среди людей, в постоянном общении с ними.

– Очевидно, мне не суждено жить так, как мне бы хотелось, – вздохнул мистер Черджистон. – Я мечтал о монашестве, а попаду в мир, да ещё в суету. Но чтобы следовать за Анандой, я рад идти каким угодно путём.

Завтрак закончился, мы поклонились нашим соседям и новым знакомым и вместе с англичанином поднялись в наши комнаты.

– Я очень прошу вас, доктор Иллофиллион, и вас, Лёвушка, зовите меня Альвер, – сказал Черджистон. – Так звали меня самые дорогие мне люди. И я бы очень хотел слышать от вас обоих именно такое обращение.