– Если вы все-таки что-нибудь вспомните, сообщите нам, пожалуйста, вот по этому телефону, – вырвав из блокнота листок, Иван написал телефонный номер. – Мне, капитану Максимову, или сержанту Метелкину, – указал он на стоявшего рядом оперативника.

– Хорошо. – Ирина взяла сложенный вдвое листок.

– И еще… Вы вот нам открыли и даже не спросили, кто там стоит за дверью. А ведь вместо нас могли быть какие-то бандиты. Живете вы одна, а Сокольники не самый благополучный район в городе, может случиться все что угодно.

– Теперь все время буду спрашивать. – По просветлевшему девичьему лицу было заметно, что ей приятно, что за нее кто-то переживает. – Просто я ожидала подругу, а она так и не пришла. Уже поздно, наверное, ждать больше не стоит.

– Заприте покрепче дверь!

Вышли из теплого дома на пустынную улицу, встретившую холодом, а ветер, злорадствуя и на что-то сердясь, ударил упруго в лицо колючей поземкой. Вдалеке, где сгущалась мгла, продолжался частный сектор, поблескивая блеклыми огоньками, рассыпавшимися по всей длине.

– Куда вы сейчас, товарищ капитан? – спросил Метелкин.

Вопрос застал Максимова врасплох. За работой на какое-то время он даже позабыл о разговоре с женой. А может, намеренно старался не думать об этом, оставляя проблему на потом, втайне надеясь, что все образумится как-то само. И вот сейчас, когда он остался наедине с собой, понимал, что это не просто ссора, каковые случались между ними и ранее, а настоящий крах семейной жизни, из-под обломков которой каждому из них придется выбираться по отдельности. Неизвестно, насколько счастливо сложится у Варлены судьба, но вот ему без кровоточащих ран не обойтись. Заживать душевные язвы будут болезненно и очень долго, и вряд ли они когда-нибудь зарубцуются окончательно.

Стоя на пустынной чужой улице, Иван Максимов окончательно уяснил, что идти ему больше некуда. Жилье, которое он оставил, было для него пустым. Посторонним. И если ему все-таки однажды удастся вырвать из своего сердца Варлену, то на этом месте останется большая черная пробоина.

– Потопаю на Петровку, просмотреть там нужно еще кое-что.

– Товарищ капитан, если больше никаких дел нет, так, может, я тоже пойду? – спросил сержант с надеждой на то, что его отпустят.

– Можешь идти, – кивнув, ответил Максимов. – На сегодня все! Но завтра утром чтобы как штык был на рабочем месте!

– Конечно, товарищ капитан, – засиял сержант.

– Будь поосторожнее, – предупредил Максимов, – сейчас бандиты изо всех щелей полезут.

– Конечно, товарищ капитан, мне недолго идти, каких-то полчаса. Тут недалеко, – кивнул он в сторону темного переулка.

– Постой, ты же в другой стороне живешь, – удивился Иван Максимов.

– Пойду к однокласснице, – произнес Метелкин, широко улыбаясь. – Встретил ее неделю назад совершенно случайно. Регулировщицей она работает, неподалеку от Петровки. Смотрю, девушка стоит и жезлом движение регулирует. В шинели, в ушанке… Вот, думаю, на Надю Соболеву очень похожа, а потом пригляделся как следует и понял: точно, она! Честно скажу, она мне и в школе нравилась, но как-то у нас все не очень получалось. Подошел, немного поговорили. А тут она сама мне сказала: «Приходи, буду ждать». Адрес свой написала, где сейчас проживает.

Работу завершили немного раньше, чем планировалось. Наверняка выкроенное время парень проведет с большой пользой. Заглянет к своей ненаглядной и остаток вечера скоротает в девичьих объятиях. Парню следовало по-хорошему позавидовать. Даже сейчас, во время войны, на многие вещи смотрит радужным взором. Хотелось бы, чтобы впереди у него было поменьше разочарований.

– Давай, торопись! Нечего тут со стариком стоять.

– А как вы?

– А я на метро поеду. – Глянув на часы, добавил: – Еще есть немного времени.

Метелкин, светясь от счастья, быстрым шагом заторопился по дороге, а вскоре канул в темноту. Капитан Максимов, как никогда прежде, остро ощутил одиночество. Крепко судьба шарахнула по темечку. Тыкаешься в потемках, пытаешься отыскать свое место – и повсюду чужой, и никто тебя более не ждет.

До метро оставалось метров двести, дорога проходила через широкую улицу, по обе стороны от которой возвышались пятиэтажные дома. Идти стало заметно веселее. До закрытия метро оставалось каких-то полчаса. С двадцати ноль-ноль до пяти утра метро работает как бомбоубежище. Поначалу народ заполняет вестибюль и просторные залы, а уж когда поезда прекращают движение, то переполненными становятся даже тоннели.

Капитану Максимову был памятен день открытия конечной станции «Сокольники». Случилось это в тридцать пятом, пятнадцатого мая, в день рождения его сына. Забирая жену из роддома, он ликовал от счастья… Разве мог он тогда подумать, что уже через семь лет он станет самым несчастным человеком? В тот памятный день он рассчитывал побыть с семьей, но уже после обеда его вызвали на дежурство в метро «Сокольники», где он провел сутки. Помнится, народ приходил на станцию как в музей, чтобы посмотреть богатую облицовку стен.

Капитан Максимов подошел к наземному вестибюлю, выполненному в виде высокой арки с двусторонним выходом. Наверняка бандиты, ограбившие девушку, подъехали на поезде метро, прошли по аллее до парка «Сокольники», где поджидали свою жертву. И время для ограбления выбрали подходящее, когда округа пустеет. Действовали нагло, дерзко, уверовав в свою безнаказанность.

– Вы бы отошли, гражданин, подальше, – раздраженно произнесла женщина с двумя узлами. – Встали здесь у входа и не даете никому пройти.

Народ, пока еще прерывистым ручейком, проходил в здание метро в надежде занять наиболее удобные места. Иван Максимов подвинулся и направился вслед за женщиной в вестибюль, отделанный белым мрамором с темно-серыми вкраплениями. В помещении было прохладно, а потому люди, не особенно задерживаясь, спускались по крутым ступеням в станционные залы с квадратными колоннами, где на черной и серой плитке, выложенной в шахматном порядке, уже устраивались прибывшие. Через какой-то час в этом помещении трудно будет отыскать сидячее место.

У квадратной колонны, установленной в самом центре зала, разместился небольшой буфет, где за прилавком стояла продавщица лет сорока. Товар небогатый – кусочки хлеба, нарезанные крошечными квадратиками; обыкновенная вода, вареная потемневшая картошка. То немногое, что поможет перебить усиливающийся голод. Чуть в стороне лежали мыло, спички, табак.

В жестяной банке в стопке лежало несколько купюр и мелочь, покрывавшие дно. Торговля продвигалась не шибко, но все-таки что-то удавалось продать.

Вытащив из кармана мелочь, Максимов отсчитал нужную сумму и сказал:

– Дайте мне спички.

– Пожалуйста, – протянула продавщица коробок, на этикетке которого в красном обрамлении была напечатана женщина со строгим взглядом, в правой руке она держала лист с военной присягой, а левая – поднята; вверху крупными буквами надпись: «Родина-мать зовет!»

В народе поговаривали, что образ Родины-матери художник Ираклий Тоидзе срисовал с жены писателя Максима Горького. Как бы там ни было, но выглядело очень символично. Строгое, выразительное лицо; проникновенные глаза, заглядывающие в самые потаенные глубины человеческой души. Образ получился емким. Суровый взгляд женщины пробирал до костей. Не ответить на такой призыв было невозможно.

Иван Максимов не прошел и двух десятков метров, как за его спиной раздался отчаянный женский вопль:

– Держите его!!! Держите!

Оглянувшись, он увидел, как буфетчица устремилась к выходу, а по гранитной лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки, опережая ее на несколько метров, бежал худощавый подросток в сером коротком пальто.

Юркий, проворный, он мгновенно взлетел на самый верх и скрылся за поворотом. До парка бежать недалеко, а там среди деревьев, где непроглядная темень, его уже не достать.

– Ах мерзавец! Ах негодяй! – негодовала рассерженная женщина. – Это надо же такому случиться!

– Успокойтесь, женщина, – подошел к ней Иван Максимов. – Сколько у вас пропало? Я сотрудник милиции.

– Триста пятьдесят рублей. Это ведь моя зарплата за целый месяц. Чем же я детей кормить буду? – заголосила женщина. – Мне ведь за товар отчитываться нужно. Горюшко мое, горюшко…

– Не переживайте. Я свидетель произошедшего. Напишите заявление, опишите случившееся и передайте его в МУР, а я подтвержу, как все было, и со своей стороны тоже посодействую. Может, и не придется ничего платить. Чего слезы понапрасну лить?

Глаза женщины засветились надеждой.

– Вы вправду поможете?

– Правда. Заявление передадите на имя капитана Максимова. А как вас зовут?

– Анастасия Мироновна Егорова.

– Я запомню.

– Дай бог вам здоровья, молодой человек, молиться за вас буду, – запричитала женщина.

– В Сокольниках уже не впервые такое происходит, а ведь метро! – сказал мужчина, стоявший рядом. – Вы бы, товарищ милиционер, навели здесь хоть какой-то порядок. От шпаны спасу нет! Может, милицейский пост бы сюда поставили, что ли…

– Поймите меня, граждане, не можем мы к каждому столбу милиционера поставить. Но что-нибудь обязательно придумаем.

Громко стуча чугунными колесами, подошел поезд. Двери со стуком открылись, и из вагона вышли пассажиры, заполнив собой широкий перрон станции.

Капитан Максимов вместе с другими пассажирами вошел в вагон и занял свободное место. Уставшее тело порадовалось отдыху, расслабилось. В какой-то момент Иван почувствовал, что может уснуть. А вот этого делать ни в коем случае не следовало.

Дверь шумно, под объявление машиниста о следующей станции, закрылась, и он оставил за спиной историю, произошедшую в метро, как и все то, что с ним случилось за последние часы.

Как же фамилия той девушки, что ограбили в парке? Кумачева! Зовут Ирина… С греческого ее имя переводится как «спокойствие». Красивое имя. Оно очень подходит к ее уравновешенному характеру и привлекательной внешности.

* * *

Город оставался пустынным. Для поддержания порядка и осуществления контроля воинской дисциплины на улицах Москвы несли службу комендантские патрули, в каждом из которых было три человека, нередко усиленные сотрудниками милиции. По дороге от станции метро до Петровки, где размещался Московский уголовный розыск, у Максимова дважды проверили документы. Первый раз, когда он покидал здание метро, а во второй у парка близ Петровки. Оба раза начальник гарнизонного патруля пристально всматривался в его удостоверение, стремясь отыскать какие-то тайные, одному ему ведомые знаки, долго сверял его личность с фотографией и, убедившись в подлинности документа, возвращал его владельцу.

В МУРе, несмотря на глубокий вечер, кипела работа. Через плотно зашторенные занавеси иной раз пробивалось желтоватое свечение. Рассеиваясь, свет умирал где-то у подоконника.

Напротив здания МУРа в больничном парке, спрятавшись за осыпавшимися кронами лип, стояли грузовики с разместившимися на них противовоздушными пулеметами. Подле них, пребывая в крайней задумчивости, стояли несколько бойцов и пили чай из жестяных покоцанных кружек, разливаемый из трехлитрового, малость помятого термоса. Погода не баловала теплом, а к ночи станет еще суровее. Зенитные орудия, направив длинные стволы в черноту неба, стойко несли полуночную вахту. Рядом вырыты блиндажи, в которых в дрянную погоду могла укрыться зенитная прислуга, а после ночного дежурства можно отдохнуть.

Орудия, искусно спрятанные под маскировочными сетками с пришитыми на них тонкими ветками и сухой травой, взъерошенной сильными порывами ветра, оставались практически невидимыми даже на расстоянии нескольких метров.

Показав удостоверение караульному, стоявшему у входа в здание МУРа, капитан Максимов прошел внутрь. Царила вполне рабочая обстановка. Длинные коридоры переполнены сотрудниками, работы хватало на всех. Повстречав на лестничной площадке старшего оперативника Матвеева, участвовавшего в задержании банды Рябого, спросил:

– Как прошла операция?