– Хочешь, чтобы твоя девчонка чувствовала себя как дома? – произнес он. – Вставай на колени и отработай. У игрушек нет смысла, если не использовать их по прямому назначению.

Словами о том, что Снежана – это его девочка я чуть не подавилась. Они стояли у самого сердца, а теперь разлетелись осколками, как ранее минутой стекло. От этих осколков сначала стало очень больно, потом очень холодно. Руны на коже полыхнули так, что на контрасте показалось, в меня впились клеймящие жала по всему телу.

Магия хлынула в меня, сквозь меня, и он это почувствовал. Сразу же. Удивиться не успел, потому что я никогда никому не позволяла удивляться. Сложившиеся под натренированными пальцами руны создали полог тишины и ударили в него раньше, чем Богдан успел опомниться.

Я знала, как это действует, потому что видела такое сотни раз. Знала, что должна сделать. Как это было всегда. Мужчины под моей властью видели то, что хотели: как я отдаюсь им в самых немыслимых позах. Как они делают со мной самые грязные вещи, я играла их тайными фантазиями, как хотела. Здесь надо было сделать то же самое, а потом развернуться и выйти, оставив Богдана с мыслью, что я обслужила его по полной.

Получить нужное мне разрешение так.

Но я была зла. Я была очень зла, и эта ярость кипела в крови, грозя превратить меня в подобие Михаила, если я сейчас просто не дам ей выход. Поэтому я указала Богдану на пол и приказала:

– На колени! Ползи!

Искрящиеся руны втекали и впитывались в него, и, несмотря на то, что я уже сотни раз играла с сознанием мужчин, такого я не делала никогда.

Я никогда. Никем. Не управляла.

Богдан, подчиненный моей воле, опустился на колени и так, на коленях, двинулся ко мне.

– Ты больше никогда не будешь наказывать мою дочь из-за меня. – Когда он приблизился ко мне, я взяла его за подбородок и заглянула в глаза. – Больше никогда не станешь меня оскорблять при ней. Больше никогда не сделаешь ей больно, и сейчас, когда я выйду отсюда, ты нам разрешишь гулять. Потому что тебе очень, очень стыдно за то, что ты пытался ее использовать. Ты разрешишь своим сыновьям играть с ней. Ты меня понял?

Богдан покорно кивнул, и я отпустила его подбородок.

– Я выйду за дверь, и ты отдашь все распоряжения своему секретарю.

Я знала, что он все исполнит, но магию отзывала постепенно.

– Сейчас ты поднимешься, сядешь за стол и вспомнишь только наш разговор, в котором мы ссоримся, я прошу тебя, и ты соглашаешься.

Я подменяла его воспоминания с привычной легкостью, создавая иллюзии, которые останутся с ним вместо случившегося. Просто разговор. Просто моя просьба. Просто его согласие.

Закончив, я позволила рунам успокоиться, и только после этого вышла из кабинета. Кивнула секретарю, спокойно оставила позади Марику и охрану. Кровь во мне просто кипела – такое было всегда, когда я использовала магию. Потом это аукнется мне слабостью во всем теле, головокружением и дрожью, но это потом.

Малая цена за возможность уберечь свою дочь ото всего на свете и подарить ей жизнь, которой она достойна.

Малая цена даже при том, что я так и не поняла, что же за странная сила живет во мне. Богдан говорил про магию изначальную, но во мне не было Бездны, да и нулевиком я тоже не была. И тем не менее мощь, которой я обладала, была убийственно опасной, в первую очередь для меня. Потому что случись кому-то о ней узнать – это даже не эшафот. Меня просто уничтожат на месте, как самую страшную тварь Бездны.

Глава 9

Богдан

Не в его правилах было принимать решения, а потом их отменять. Но все же он это сделал, а теперь сам не мог понять, почему. Разговор с Алиной ему помнился смутно, а точнее, до определенного момента довольно ярко. Она просила его разрешить им с дочерью Михаила гулять, а еще – чтобы девчонка могла играть с его сыновьями. Богдан помнил свои чувства: он был категорически против. С того самого момента, как узнал, к кому сбежали Мирон и Матвей, особенно. Потому что эта девчонка обладала загадочной, непостижимой силой притяжения, как и ее мать.

С того самого дня, как он ее увидел, эту Михаилову мелочь, он не мог перестать думать о ней. Знал, что это ребенок его злейшего врага, но вместо злости, которую должен был испытывать, чувствовал странную, щемящую нежность. Желание оберегать. Противоестественное желание! Хотя, говоря по правде, злость все-таки была. Каким слабаком нужно быть, чтобы хотеть защищать ребенка Михаила только потому, что это и ее ребенок? После всего, что было. После того, как Алина играла его чувствами, манипулировала, а когда поняла, что он недостаточно хорош, чтобы предугадывать все шаги своего дяди (после того пожара), быстро выбрала того, кто ей показался сильнее.

Ненависть. Ярость. Отторжение. Вот что он должен был испытывать. И они были, но вместе с ними были и воспоминания о нежности и мягкости ее кожи. О взглядах глаза в глаза, когда все казалось таким искренним. Таким настоящим. О ее поцелуях, о ее стонах, о ее криках. Обо всем, что безвозвратно осталось в прошлом и было лишь иллюзией, фальшивкой, сладким самообманом.

– Богдан, – Евгений напомнил о себе, и Богдан вернулся в реальность. В свой кабинет, где он видел Алину в последний раз, в крайне смазанные воспоминания, объяснения которым не находил. Словно действовал как в тумане.

Тряхнув головой, он отогнал от себя лишние мысли, сосредоточившись на предстоящем разговоре. Евгений был не просто главой его сопровождения и другом, за эти годы он стал его советником, возглавлял безопасность во дворце, курировал направление внешней политики и ведомство, созданное по аналогии с Канцелярией в Южной Лазовии. Канцелярия Михаила так и не смогла разобраться в причинах смерти того нулевика, друга Алины. Что же касается него, он за всеми событиями и расставанием с ней просто об этом забыл. Дело закрыли, так толком и не разобравшись, за серьезностью внутренней обстановки. До него дошли эти новости еще до раскола, а потом…

– Ты говорил про новости из Фьерции, – сказал он, глядя на Евгения.

– Да, похоже, что до них тоже дошли новости о вашей с Михаилом встрече.

– Сработало?

– Пока что… да.

– Посмотрим, что будет дальше. Когда Михаил приедет сюда.

Евгений поморщился.

– Ты все же уверен?

Богдан прищурился.

– Поясни.

– Уверен в том, что хочешь союза с ним? После всего, что было. После того, как…

– Не союза. Временного перемирия.

– Ты сам говорил, что лучше пустишь в свою постель черную змею, чем снова с ним заговоришь.

Черные змеи не просто так считались самыми ядовитыми, их укус убивал за минуту. Ни один яд так не действовал, мгновенно, как удар хтиана в сердце.

– Это было в те дни, когда прорывы не вспыхивали по всей Лазовии, а Бездна не рвалась к нам чуть ли не каждую неделю.

На этот раз Евгений нахмурился.

– Ты прав, но…

– Но?

– Мне кажется, ты играешь с огнем.

Богдан усмехнулся, вспомнив полыхающий дом.

– Мы все играем. Всю жизнь. Не скажу, что мне это не нравится.

– Богдан, ты меняешься. – Евгений чуть подался вперед. – Ты и так сильно изменился за эти годы, но когда рядом появилась Алина…

– При чем тут Алина? – он резко перебил его. Резко, холодно, властно, но друг только кивнул.

– Вот при этом. Ты начинаешь разговаривать свысока. Ты приходишь в ярость от малейшего слова о ней. Не говоря уже о том, как ты ведешь себя по отношению к ней и ее дочери. Снежана ребенок, она вообще ни при чем, а Алина – женщина. Какой бы она ни была, ты никогда не вел себя так с женщинами и с детьми. Может быть, ты и ожесточился, но благородство в тебе было всегда. Рядом с ними же ты напоминаешь Михаила. У тебя даже выражение лица становится как у него.

– Все сказал? – чуть ли не прорычал Богдан.

– Все.

– Тогда можешь идти.

Глаза Евгения сверкнули, но больше он ни слова не сказал. Только поднялся, коротко склонил голову и вышел.

Богдан же с трудом подавил желание стряхнуть со стола бумаги, письменные принадлежности и вообще разметать тут все. Ссориться с другом он не собирался, равно как не собирался вести себя с ним так.

Он говорил про Михаила и про черную змею, но если кто и есть черная змея – так это Алина. Стоит ей появиться рядом, она отравляет всех и вся. Но что самое отвратительное, это не мешает ему ее хотеть. Хотеть до безумия, до ярости, до Бездны перед глазами.

Богдан рывком поднялся и направился к двери.

– Пусть Евгений подготовит все для тренировки, – почти прорычал секретарю. Тот покорно кивнул, а Богдан широким шагом подошел к окну и сцепил руки за спиной.

Пульсирующая в нем сила требовала выхода, но, что самое невероятное, до появления Алины он не чувствовал таких порывов. Словно в нем снова проснулась невиданная мощь, объяснить которую было нельзя. Только чувствовать. Принимать. Пытаться с ней совладать, потому что иначе – безумие бестиара. И смерть.

Алина

Сказать, что я чувствовала себя отвратительно – значит, ничего не сказать. Почему-то поступать так с Михаилом и с другими было легко, а с Богданом… я как будто себя заставила опуститься на колени и делать то, что я не хочу. Раньше я никогда не испытывала угрызений совести, потому что я защищала свою дочь, но сейчас мне казалось, что можно было договориться. Достучаться до него как-то иначе. Повести себя по-другому. И от осознания этого внутри оставался мерзкий привкус фальшивой победы.

Радовали только счастливые лица детей: как ни странно, Анна в самом деле не противилась их играм и встречам. Хотя и считала нужным присутствовать, так же, как и я. Пока Зарина и няня мальчиков следили за ними, мы так и сидели, на разных скамейках в парке, по диагонали друг от друга. Она с книгой, и я с книгой. Или в игровой комнате, она на диванчике, я в кресле. Жена, и… непонятно кто.

Когда-то я была Богдану любовницей, хотя верила, что возлюбленной. Сейчас между нами не осталось ничего кроме пропасти лет и непонятного колючего чувства, жалящего, как рой защищающих свои соты пчел. Анна вела себя предельно вежливо, не в пример Катерине, мы обменивались приветствиями, но на этом все. Я не чувствовала от нее злобы в свой адрес, и это обескураживало.

Возможно, потому что я привыкла жить, как на вулкане, под перекрестным огнем ненависти Катерины, ее дочерей, большинства прислуги, считающей, что я добилась всего через постель Михаила. Здесь было иначе. Даже то, что случилось с Зариной в первый день, выяснилось. Оказывается, горничная Марики настроила прислугу против нее и меня, и ее встретили довольно холодно.

Анна же, когда узнала об этом, отчитала и ту, и другую. Мне это донесла та же самая Зарина, которая спустя несколько дней благодаря доброму нраву уже успела подружиться с другими горничными и теперь, кажется, полностью освоилась. Что точно нельзя было сказать обо мне.

Несмотря на отсутствие враждебности и необходимости постоянно опасаться за свою жизнь и жизнь Снежаны, я не могла привыкнуть к близости Богдана. Знать, что он где-то рядом, в том же самом дворце, и делит ложе с Анной, было невыносимо. Кажется, я сама начинала ее ненавидеть и превращалась в Катерину, и это угнетало. Изматывало, раздражало, злило!

Будь Анна похожей на жену Михаила, ненавидеть ее было бы легко и просто, но она не была. В ее взглядах, которые я ловила во время наших коротких встреч, читалась лишь какая-то легкая грусть и тоска, причем у меня создавалось чувство, что никак не связанные со мной. Зачастую она смотрела на меня, будто сквозь, будто находясь отсюда безумно далеко. Я замечала это, когда она порой отрывалась от книги, поднимала глаза, но мысленно будто оставалась там же, в вымышленных мирах и событиях.