На самом деле этой песне научила меня мама. Она пела мне ее как колыбельную. Но когда я стала старше и в нашей жизни появилась Джойс, отец предупредил: все, что я узнала от мамы, нужно держать в секрете.

– Наверное, подобные старые песни имеют свойство задерживаться в таких вот местах.

– Вероятнее всего. – Я прижимаю к себе лютню в защитном жесте. – Ничего, что я ее пела?

– А почему нет?

Я вспоминаю, как меня ругали матушка с Хеленой и слабую поддержку Лауры.

– Я не очень хорошо играю и пою.

– Кто бы вам это ни сказал, они солгали. Вы замечательно играете.

Воздух по-прежнему чист и свеж, запах дыма не щекочет нос.

Он не лжет.

Лорду Фенвуду действительно нравится моя игра.

– Благодарю.

– Вы допоете для меня эту песню? Я уже очень давно ее не слышал, – тихо просит он. Неуверенно, почти колеблясь. Может, ему стыдно за то, каким тоном он вчера со мной разговаривал?

– Только если вы сначала ответите на вопрос.

– Спрашивайте.

– Прошлой ночью… я слышала крики. Точнее, один крик. Он быстро смолк… Все хорошо?

Немного помедлив, он произносит:

– Может, вам приснился кошмар?

– Я знаю, что слышала.

– Прошлой ночью я не кричал.

– Я и не утверждала, что это вы.

Его уклончивость меня раздражает, а манера речи напоминает Джойс. Та часто говорила со мной свысока, настаивая, что я ошибаюсь, хотя сама я была твердо уверена в обратном. Но мачеха вечно любым путем стремилась вывернуться или отмахнуться от моих мыслей и чувств.

– Я хотела посмотреть, в чем дело, – продолжаю я, – но дверь оказалась заперта…

– Вы пытались ночью покинуть свои покои? – Последние слова он почти рычит. Я чувствую, как от него волнами исходит ярость. – В этом доме существуют четкие правила. Для вашего благополучия.

Мне хочется обернуться, посмотреть ему в глаза и объяснить, что неразумно запирать меня на ночь, словно животное.

– Я бы не стала пробовать, если бы не эти крики. Я думала, мне угрожает опасность.

– Именно поэтому вас просили не придавать значения тому, что вы услышите. Вам ничего не угрожает. Остальное вас не касается.

– Но…

– Здесь вы в безопасности.

И пусть это заявление призвано меня успокоить, но лорд Фенвуд произносит его с таким гневом, болью и разочарованием… словно бы сам не слишком доволен, обещая мне безопасность. Как будто забота обо мне мучительна для него. Я скорее подопечная, чем жена. Такая же обуза, какой была всегда.

– Если я в безопасности, не нужно запирать меня в моем крыле.

– Сомневаюсь, раз вы игнорируете простейшие указания.

– Я не ваша пленница.

– Но я несу за вас ответственность! – кричит он, заставляя замолчать даже птиц. Они взлетают, хлопая крыльями, стремясь избежать нашего нелепого противостояния. – Я поклялся вас защищать. Этим и занимаюсь.

Втянув воздух через нос, я резко выдыхаю и прикрываю глаза. Джойс и сестры научили меня, как отпускать ситуацию и двигаться вперед. Лучше не сдерживать гнев, поскольку в конечном итоге станет только хуже. По большей части я стараюсь следовать собственным советам.

– Пожалуйста, – как можно искреннее начинаю я, стараясь вложить в единственное слово всю свою боль, и ощущаю себя попрошайкой, – я так не могу. Я чувствую, будто угодила в ловушку. Клянусь вам, что бы ни случилось, я не выйду ночью из своих покоев. Только, пожалуйста, не запирайте дверь.

– Откуда мне знать, что вы сдержите слово? – скептически интересуется он.

Что ж, я его понимаю. Лорд Фенвуд установил мне всего четыре правила, и я сама призналась, что прошлой ночью пыталась нарушить одно из них.

Мне хотелось бы посмотреть на него, увидеть выражение лица, поймать взгляд и продемонстрировать, что я говорю искренне. Но как убедить в своих добрых намерениях такого вот невидимого собеседника?

– Полагаю, вам придется просто мне довериться.

– Доверие… – Он тихо усмехается. – Вашему виду весьма трудно доверять.

– Неужели женщина настолько сильно обожгла вас?

Я тут же ругаю себя за столь неуместную формулировку. Насколько мне известно, прежде у него уже была жена. Может, она в буквальном смысле ранила его, и теперь лорд Фенвуд никому не показывается на глаза из-за ужасных шрамов на лице?

Начинает ныть спина, и я выпрямляюсь.

– Может, как раз от этого я и стремлюсь защититься.

Его слова заставляют меня замереть. Они словно тихо нашептывают мне не подходить, держаться подальше. И я задаюсь вопросом, кто причинил ему боль. Такой удар – уж я-то знаю – не оставляет физических шрамов, и все же ранит гораздо глубже, затрагивает душу, а не плоть.

– Вы поклялись, что я ни в чем не буду нуждаться, – пробую разыграть свою последнюю карту. – Хочу, чтобы дверь оставалась открытой.

Я молча жду, гадая, сработает ли это.

Лорд Фенвуд издает мрачный смешок. Ему явно хочется поспорить, и все же…

– Отлично. Но предупреждаю: как только вы в ночное время покинете свои покои, я больше не смогу гарантировать вам безопасность.

– Договорились.

Под его легкими шагами шуршат листья. Похоже, он намеревается уйти. Интересно, зачем он вообще сюда явился? Вряд ли просто решил меня проведать.

– Постойте, – прошу я.

– Что еще?

– Вы так и не дослушали песню. – По-прежнему не глядя в его сторону, я удобнее устраиваю лютню на коленях. – Хотите, чтобы я спела?

– Да, – с мрачной тоской подтверждает он.

Интересно, что значит для него эта старая народная песня?

Сжав лютню в руках, я снова начинаю играть.

Он уходит еще до того, как последняя нота затихает среди деревьев.

Пять

По ночам я по-прежнему слышу странные звуки, но со временем мне все лучше удается не обращать на них внимания. К счастью, за прошедшую неделю никто не кричал. Как-то раз, уже проваливаясь в сон, я уловила тихую музыку, сопровождаемую звоном колокольчиков, которая словно лилась откуда-то издалека. В другую ночь от двери в главный зал доносились тяжелые удары и ворчание. А как-то в дальней части поместья кто-то смеялся.

Забавно, как быстро человек способен привыкнуть к новым обстоятельствам. Теперь я почти не просыпаюсь от странных звуков. В первую ночь после разговора с лордом Фенвудом на поляне я проверила ведущую в мое крыло дверь. Ручка повернулась без труда. Он исполнил мою просьбу, а я в свою очередь тоже держу слово и не пытаюсь ее открывать. И отлично сплю по ночам.

В первую неделю жизни в поместье я нахожу странный покой в веренице сменяющих друг друга однообразных дней. Приятно, когда тебе никто не приказывает и не ждет, что ты от рассвета до заката будешь исполнять чужие прихоти. Я вольна бродить по заросшим кустами тропинкам или на своей поляне играть на лютне, не заботясь больше ни о чем на свете. Пару раз я снова ощущаю присутствие лорда Фенвуда, который слушает мою музыку. Однако он не дает о себе знать.

Потом на смену покою приходит скука.

На седьмой день после приезда, проснувшись утром, я лежу в постели и тупо пялюсь в потолок, не находя в себе сил даже подняться. Да и какой смысл вставать с постели, если нечего делать? Дома у меня хотя бы имелась цель. Что-то постоянно требовало починки, и я бралась за работу, к вечеру испытывая удовлетворение, что день прошел не напрасно. А еще у меня была Дымка, за которой я ухаживала и ездила верхом.

Выходя замуж, я надеялась найти новую цель, при этом даже не представляя, понравится ли мне она. К примеру, создание дома и семьи – над этим можно и нужно работать. А безделье совершенно отупляет.

– Вы сегодня не ходили в лес, – замечает Орен, за ужином наливая мне вина.

Когда он успел изучить мои привычки? Мы общаемся лишь утром и вечером, я никогда не вижу его в середине дня.

– Нет… – Я гоняю вилкой по тарелке несколько картофелин. – Просто не хотелось.

– Все хорошо?

– Да… хотя, честно говоря, не знаю…

– Вам здесь неудобно?

Похоже, он потрясен, что меня могло что-то расстроить или разочаровать. Оно и понятно, ведь я живу в уютном раю, где любое желание исполняется по первому моему слову.

– Вовсе нет. – Я издаю горький смешок. – Возможно, отчасти в этом-то и проблема. Наверное, я настолько привыкла жить не в самых приятных условиях, что теперь, когда вокруг все спокойно, я просто не понимаю, куда себя деть.

– Вам что-то нужно?

– Ну, не в плане вещей… но у меня есть одна просьба. Можете спросить, не согласится ли лорд Фенвуд сегодня вечером выпить со мной по стаканчику?

Орен хмурит тонкие седые брови, изучая меня глазами-бусинками.

– Я могу спросить, – кивает он и уходит.

А я до конца ужина гадаю про себя, что означало непроницаемое выражение на его лице.

Орен не возвращается. Я несу свою тарелку на кухню, уже привычно мою ее и убираю на полку.

По пути в свою спальню замечаю, что дверь в кабинет открыта. У камина вновь стоят два кресла, возле них на столиках ждут запотевшие бокалы с каким-то холодным напитком.

Я торопливо занимаю свое кресло и ерзаю, устраиваясь поудобнее. А после опускаю руки на подлокотники и откидываюсь на спинку, прижимаясь затылком к кожаной обивке. Я ни за что на свете не стану смотреть, даже если что-то меня испугает. Хочу, чтобы эта встреча прошла гладко. Я лишь сейчас осознаю, насколько сильна моя потребность наладить связь с хозяином дома. Пусть я не жду от него любви, но мне не помешает его дружба, общая цель и просто человеческое понимание. Ведь в поместье даже в худшие моменты со мной рядом была Лаура.

О, милая сестренка. Я каждый день гадаю, как у нее дела.

– Вы желали меня видеть? – вырывает из мыслей его волнующий голос.

Интересно, понимает ли лорд Фенвуд, что каким бы уродливым себя ни считал, с таким голосом он способен завоевать расположение любого мужчины или женщины?

– Верно. Хотела предложить вместе выпить.

Я поднимаю свой бокал и отвожу его в сторону, чтобы видел лорд Фенвуд. Раздается шорох приближающихся шагов, и он без всякого предупреждения тихо звякает своим бокалом о мой. Он близко – поверни я голову, смогу его увидеть. Но на это я не решаюсь, а в свете тлеющих в камине языков пламени вновь различаю в отражении оконного стекла лишь его высокую тень.

– За что выпьем? – интересуюсь я.

– К примеру, за то, что благодаря мне вы до сих пор живы, – мрачно усмехается он.

– Я не настолько безрассудна, – со смехом отзываюсь я.

– Но обо мне такого не скажешь. – Кресло позади меня сдвигается, когда в него садится лорд Фенвуд.

– В самом деле?

– Особенно в молодые годы. – Когда он делает глоток, в его бокале звенят кубики льда. – За все время, что Орен заботился обо мне, я не раз доставлял ему беспокойство.

– Орен с вами уже давно?

– Да, он с детства присматривал за мной.

– Вы знали своих родителей? – мягко спрашиваю я, отчетливо понимая, насколько сложной может оказаться эта тема.

– Да.

– Как давно они умерли? – Я изучаю жидкость лимонного цвета в своем бокале.

– С чего вы взяли, что они мертвы?

– Слышу в вашем голосе. Когда люди теряют близких, в их тоне появляются особые нотки. Потеря оставляет пустоту внутри, которая всякий раз при упоминании ушедших отзывается глухим эхом. – Я делаю глоток, пытаясь убрать эти отголоски из своего собственного голоса. – О, чудесный напиток. И сладкий, как мед.

– Это медовуха. Не лучшая бутылка из моих запасов, но, конечно, не самая худшая.

При мысли о том, как он в какой-нибудь пыльной кладовой выбирает бутылку специально для этой встречи, я едва заметно улыбаюсь.

– А вы кого потеряли? – интересуется он.

Моя улыбка тут же гаснет.

– Обоих, – отвечаю я. – Мама умерла, когда я была совсем маленькой. Отец как-то сказал, что она не создана для этого мира, слишком хороша для него. Но ему повезло, что мама хотя бы оставила ему меня.