Убийство Силия стало первым в потоке казней без суда и следствия. Ряд богатых и знатных всадников последовали примеру Силия, стойко приняв казнь. Первым был Тиций Прокул, затем Веттий Валент – буря, которую он увидел над Остией, наконец настигла его. Оба признали вину, и обоих тут же казнили. Затем последовал некто Травл Монтан; совсем юный, почти подросток, он был скромен и ошеломляюще красив. Он провел в постели императрицы всего одну ночь, но не снискал милосердия императора. Затем – Помпей Урбик; Савфей Трог; сенатор Юнк Вергилиан; Сульпиций Руф, прокуратор гладиаторской школы, и Декрий Кальпурниан, префект ночной стражи. Земля была усеяна мертвыми телами бывших любовников Мессалины.

Теперь на сцену вышел актер. Мнестер был ярчайшей звездой своего времени; Калигула был таким горячим его поклонником, что всякого, кто разговаривал во время представлений Мнестера, он приказывал стаскивать с места и пороть. На этом, последнем своем спектакле, Мнестер дал публике тот драматизм, которого она желала. Он не отрицал, что спал с Мессалиной; напротив, он сделал скандальное заявление, что она его принудила к этому – отметив, что, в отличие от своих влиятельных товарищей по несчастью, он был не в том положении, чтобы отказывать императрице. Чтобы подчеркнуть свою мысль, он разорвал на себе одежду и показал толпе шрамы от плетей рабства, пересекавшие его спину вдоль и поперек. Впервые в тот день Клавдий заколебался, но Нарцисс убедил его продолжать – отметив, что Мнестер все-таки спал с Мессалиной, хотел он этого или нет. Так что Мнестер был тоже убит, и свита императора возвратилась во дворец ужинать.

На противоположной от лагеря преторианцев стороне города, в Садах Лукулла, Мессалина готовилась защищаться. Императрица не испытывала отчаяния, заставившего Силия просить лишь о быстрой казни; она была убеждена, что, если муж услышит ее, увидит ее, он не сможет отдать приказ о казни. Мессалина не сомневалась: если она будет просить, молить и отрицать, муж простит и забудет. Более того, она была настолько уверена, что страх уже начинал превращаться в гнев, а гнев – в планы: планы, направленные в первую очередь против Нарцисса.

Уверенность Мессалины была не совсем безосновательной. Ужин в императорском дворце был в самом разгаре; вино лилось рекой, и Клавдий достиг той стадии опьянения, когда мысль помириться с бывшей кажется хорошей идеей. Он подозвал слугу и приказал сообщить «несчастной», чтобы она явилась к нему наутро для объяснений. Нарцисс запаниковал. Он видел, что решимость Клавдия ослабевает, и знал, что император скоро закончит ужин и удалится в спальню; ту самую спальню, которая в мягком свете ночи будет наполнена самыми приятными воспоминаниями Клавдия о жене. Нарцисс выскользнул из пиршественного зала и отвел в сторонку стражника. Мессалину следует казнить в этот же вечер, сказал он. Приказ Клавдия. Времени терять нельзя.

С Палатина немедленно двинулась группа солдат, пересекла город и начала обыскивать сады. Мессалина была со своей матерью, Домицией Лепидой; они не были близки, но теперь, в роковой для дочери час, мать была рядом. Пока солдаты приближались, Лепида уговаривала свою дочь не ждать, а взять дело в свои руки и убить себя, чтобы избежать позора и бесчестья казни. Игра окончена, говорила она; единственное, что может сделать Мессалина, – это храбро встретить смерть. Но Мессалине под силу было только лежать ничком на земле, плача и причитая.

В таком положении солдаты и нашли ее. Трибун приблизился к императрице в молчании, но, когда вольноотпущенник, отправленный Нарциссом проследить за исполнением приказа, выкрикнул грубое ругательство, до Мессалины наконец дошла реальность ее положения. Она взяла дрожащими руками кинжал, поднесла его к горлу, потом к груди, потом опять к горлу, но не смогла решиться. В конце концов трибуну, уставшему смотреть на ее нерешительность, пришлось прикончить ее.

Клавдий еще ужинал, когда получил весть о гибели жены. Гонец не сказал, было ли это самоубийством или убийством, а Клавдий не спрашивал. Он не выдал ни малейших эмоций – ни печали, ни радости, ни гнева, ни жалости. Он лишь подозвал слугу и велел налить себе еще вина.

II
Мраморная сцена

На Капитолий взгляни; подумай, чем был он, чем стал он:

Право, как будто над ним новый Юпитер царит!

Овидий. Наука любви, 3.115–116^[7]

Когда родилась будущая императрица Мессалина – скорее всего, в начале 20-х гг. н. э., – Рим был величайшим городом величайшей империи, которую когда-либо видел мир. Римская империя представляла собой обширную сеть провинций, простирающихся от Рейна до Евфрата, окруженную широкой буферной зоной вассальных царств, что cделало город в ее центре чрезвычайно богатым.

Раскинувшийся на знаменитых семи холмах, Рим был основан (в результате братоубийства и божественного вмешательства, если верить легендам о его мифическом основателе Ромуле) в середине VIII в. до н. э., но Рим I в. н. э. изменился до неузнаваемости даже по сравнению с тем городом, каким он был столетием раньше. Небольшие храмы из кирпича и туфа, возведенные конкурирующими аристократами Поздней республики, сменились огромными комплексами, предназначенными для политики, коммерции, обрядов и игр и облицованными сияющим отполированным мрамором, что доказывало величие и щедрость одного императора. Мессалина родилась в период правления Тиберия, но город, в котором она родилась, был творением его предшественника Августа. Это было место невообразимой роскоши – живой памятник имперской власти Рима и, не столь очевидным образом, династической власти его императорской семьи. Это был город, который не мог не формировать своих детей.

В конце I в. до н. э. Август построил целый новый форум, ныне известный как Форум Августа. В то время как старый Рим с его древним Римским форумом рос медленно и стихийно, превращаясь в неправильной формы плавильный котел из различных стилей и материалов, Форум Августа был спроектирован и построен одним махом с нуля на месте снесенных трущоб^{12}. Комплекс обладал как стилистической, так и тематической целостностью: каждая деталь была рассчитана на то, чтобы донести до зрителя идею превосходства Августа.

Обширная площадка из полированного мрамора простиралась перед храмом Марса-Мстителя, который возвышался на подиуме на северо-восточном краю Форума. Октавиан (будущий император, который с 27 г. до н. э. будет известен как Август) дал обет построить это святилище Марса-Мстителя в 42 г. до н. э., после битвы при Филиппах, когда он окончательно разгромил войска, возглавляемые Брутом и Кассием, убийцами его приемного отца Юлия Цезаря^{13}. С каждой стороны возвышались колоннады, скрывавшие тенистые галереи с полукруглыми экседрами. Вдоль колоннад стояли статуи «выдающихся мужей» (summi viri) римской истории, а в экседрах – изображения мифических основателей Рима. На западной стороне можно было увидеть торжествующего Ромула с доспехами поверженного врага в руках. На восточной – Энея, предка Ромула и, как утверждалось, приемной семьи Августа, Юлиев, – бегущего из горящей Трои в Италию с престарелым отцом на спине и малолетним сыном рядом. Наконец, там была статуя самого Августа, правящего колесницей с четверкой лошадей – прямого наследника всех прошлых героев Рима.

Молодой император также перестроил древний Римский форум, примыкавший к его новому комплексу^{14}. Новое здание сената, начатое при Юлии Цезаре, было наконец достроено, и новые ростры – возвышение, с которого произносились речи, – были украшены носами кораблей Антония и Клеопатры, захваченных в сражении при мысе Акций в 31 г. до н. э., и увенчаны конной статуей 19-летнего Октавиана, изготовленной по заказу сената в 43 г. до н. э.^{15} Будучи женщиной, Мессалина никогда не выступала в сенате или на рострах от своего имени, но сначала она будет оказывать влияние на речи и дебаты, а затем сделается их темой. Взглянув перед собой поверх толпы слушателей, оратор на рострах видел новый храм, высившийся на юго-западном конце Форума. Это был храм Божественного Юлия, построенный Октавианом в честь Юлия Цезаря (постановлением сената его объявили богом в 42 г. до н. э.). Его освящение после триумфального возвращения Октавиана в Рим в 29 г. до н. э. ознаменовало новую эпоху, в которой римляне станут поклоняться людям, вначале строго посмертно, но со временем все чаще и при жизни^{16}.

Не все было новым. Август постарался сохранить великие древности старого Римского форума на их изначальных местах^{17}. Там был Черный камень, как считалось, отмечавший древнее культовое место или даже могилу Ромула. Сохранялся и umbilicus Romae – «пуп Рима» – по легенде, место, где плуг Ромула впервые вонзился в римскую почву и откуда все еще измеряли все расстояния от Рима и обратно. Император также проводил программы реставрации, и чуть ли не все великие постройки времен республики приобрели новые сверкающие имперские одежды.

Он не скупился ни на какие расходы. Полы в зданиях времен Августа были вымощены геометрическими узорами из разноцветного мрамора. Пурпурный порфир из Египта, серо-зеленый циполин с Эгейского моря, золотистый нумидийский из Северной Африки^{18}. Эта география приглашала каждого римлянина совершить путешествие по миру, завоеванному Августом, не покидая центра своего родного города.

Эти строительные проекты были политическими заявлениями, но они же были и подарками для общества. Прогуливаясь по Форуму Августа, римский плебей мог вкусить немного жизни аристократа. Он получал доступ к материальной роскоши – колоннам, экзотическим материалам и ярким краскам, – украшавшей пространства элитных домов. Он мог гордиться статуями великих героев раннего Рима. Для римского народа это были общие предки и образцы для подражания – они заменяли портреты поколений семей, украшавшие атриумы аристократических домов.

Столь величественная обстановка разительно отличалась от того, что основная масса римлян видела у себя дома. Город стал миллионником: такой численности населения Лондон достиг только в 1810 г., а Нью-Йорк – и вовсе в 1875 г., и скорость и неожиданность римской урбанизации давали о себе знать^{19}. Планы новых городов, выстроенных в Средиземноморье при римском правлении, знамениты своей регулярностью, строгой прямоугольной сеткой и зонированием (что впоследствии будет считаться символами римской рациональности и практичности), но сам город-прародитель был муравейником. Земля была дорога; хозяева трущоб строились вверх, и доходные дома, известные как insulae, то есть «острова», достигали высоты в пять этажей. Пожары были постоянной опасностью, как и инфекционные болезни, несмотря на достаточно развитую инфраструктуру канализации, акведуков и бань. Улицы в этих частях города, где свет заслоняли монолитные «острова», были тесными и лихими местами: вся мостовая была занята лотками и лавками, от торгующих едой навынос угловых заведений неслись кухонные запахи. А еще шум – торговли, криминала и семейной жизни, – должно быть, был непрерывным и неизбежным. Идеальная среда для распространения слухов.