* * *

Таверна, где я обедал в тот день, тоже была в своем роде замечательная: огромная зала делилась на две половины широким проходом. По левую сторону от входа стояли большие столы и скамьи, за которыми посетители ели и пили темное хмельное пиво. А по другую сторону от прохода располагались маленькие столики, за каждым сидел один человек и напротив него оставался свободным стул. Над головой у сидящего был прибит ярко раскрашенный герб. Я насчитал двенадцать таких столиков. Гербы были странные – не те, что рисуют геральдисты для владельцев маноров в Ниене, со львами, волчьими мордами, орлами и стилизованными башнями. Здесь раскрашенные доски больше походили на дерзкие насмешки: у кого огромное ухо, у кого – разинутый губастый рот с крупными зубами, у третьего клинок протыкал ярко-розовый, свернувшийся по-змеиному язык. Фон у всех гербов был темно-красный – густая кирпичного оттенка охра. Входящий в таверну зачастую оглядывался и устремлялся к одному из этих столиков, садился на свободный стул напротив человека под гербом, и клал перед ним одну-две мелкие монеты, после чего склонялся поближе к сидящему. И тот что-то нашептывал гостю на ухо, иногда одну-две фразы, иногда гость добавлял еще одну монету, и тогда получал еще одну порцию сообщений. Наслушавшись вдосталь, гость либо уходил, либо направлялся в огромной дубовой стойке и заказывал себе еду и выпивку.

Происходящее меня чрезвычайно удивило. Я огляделся. На обеденной стороне за соседним столом сидел только один человек, он неспешно ел бобовую похлебку и просматривал записи в маленькой книжке, сшитой из обрезков пергамента. Человеку было лет пятьдесят, может, даже больше, седина уже густо проступала в его каштановых волосах и в коротко подстриженных усах и бороде. Глубокие складки вокруг губ, темные обводы вокруг глаз и набрякшие мешки говорили о серьезной болезни. Одет он был в темный колет из очень плотного сукна, расстегнутый у ворота так, что можно было разглядеть белую батистовую рубашку. Он показался мне смутно знакомым – то есть я точно знал его прежде, но не видел уже много лет. Неужели? Да, точно, Чер-Ордис, бывший комендант Элизеры, из-за его недогляда мы едва не умерли с голоду во время осады, а многие мечники погибли во время неудачной попытки пробиться в Ниен. Да, конечно, это он. Хотя узнать его было трудно из-за отечности лица, морщин, седины. Он тоже не узнал меня, просто скользнул взглядом.

– Простите, мессир, а кто эти люди за маленькими столиками?

Ордис оторвался от своей записной книжки и поднял на меня глаза.

– Сплетники, – он усмехнулся, обнажая потемневшие зубы.

– Что? Сплетники? – я рассмеялся. – Они что, сообщают сплетни?

– Примерно так. Вы, гляжу, недавно в Гарме? – В отличие от Ниена, в Гарме было принято обращаться к незнакомцам на вы.

– Три дня.

– Тогда точно уже видели на стенах большие такие белые прямоугольники с надписями черным. Они завсегда сильно выпирают из кладки, а все потому, что их покрывают слоями штукатурки снова и снова, а потом белят. Любой может начертать там свое слово. Но только сплетники могут ставить личный оттиск. Это как печать банкира или владельца манора. И каждый верит только своему сплетнику.

– Да, видел. Я решил, что это объявления, как обычно: о выступлениях фигляров или о состязаниях эквитов на поле для ристалищ.

– Это выжимки новостей. Против каждой стоит символ сплетника. Такой, как на гербе! – Старик мотнул головой в сторону стены с размалеванными щитами. – Охота подробностей? Тогда живо беги сюда и за пару монет слушай, что наболтает сплетник.

– Забавно, – я покачал головой, дивясь такому устройству. – В Ниене новости сообщают иначе – вывешивают запись подле ратуши на отбеленной гипсом доске, или же их зачитывает глашатай.

– Слишком пресно для Гармы, – засмеялся Ордис. – Тут всё иначе устроено. Горячие новости как пирожки, их проглатывают, обжигаясь. У сплетников за пару монет чего только не наслушаешься: кто теперь ходит в любовницах префекта стражи, кто выставит свою кандидатуру против нынешнего Короля-капитана Гратина на выборах в сентябре, и что случилось прошлым вечером в больших банях. И много всяких других новостей, от которых уши в трубочку свернутся.

– А если я захочу узнать о давних событиях?

– Это не к ним. У сплетников память как у мыши – на три или четыре дня, не более. А потом все напрочь забывают, как и их слушатели.

– Жаль.

– О чем-то важном хотели узнать, мессир? – в глазах Ордиса вспыхнуло любопытство.

– Несколько лет назад один человек в Ниене заключил сделку и, похоже, купцы из Гармы его обманули. Хотя слово Гармы – как железный замо́к, так говорят по всему Приморью.

– Несколько лет – это сколько – менее пяти или более?

Я мысленно прикинул:

– Много более.

– Тут такое дело… Оно конечно, копию договора можно найти в архиве – это такое пестрое желто-красное здание рядом с городской ратушей. Идти сразу надо к старшему писцу Викею. Но мой вам совет: не тратьте зазря время. Сделать уже ничего не получится.

– Почему же?

– За мошенничество срок давности в Гарме пять лет. Через пять лет обманутый неудачник может забыть про свои флорины. И поговорка звучит вот как: «Слово банкира Гармы – как железный замо́к». Банкир, тот не обманет, он за свои проценты радеет. А вот крупные и мелкие торговцы могут жульничать в свое удовольствие. Такова Гарма. Закон и хаос сплетены в один клубок повсюду.

Он внезапно замолчал и вгляделся мне в лицо.

– Мессир Кенрик? Что вы здесь делаете?

– Я же сказал: путешествую. Прибыл три дня назад. А ты…

– Да вот попробовал восстановить свое доброе имя.

– И?

– Надеюсь, вы не запамятовали, ваша милость, как я клялся, что привез из Гармы целый караван припасов – как сейчас помню: две сотни мешков овса, муки, ячменя, да еще солонину и оливковое масло. А в подвалах Элизеры с началом осады ничего не обнаружилось.

– Но пару мешков муки там нашли, – напомнил я.

– Так в этих двух мешках все дело. Я тут уже три месяца и чуток сумел разобраться, что к чему. Это проделка одного из Маркелов. Смотрите, мессир, как они дурят людей, особо пришлых. Их шестеро братьев, торгуют зерном, мукой и прочими припасами. Когда продают мешок или два – то честно отгружают заказ без обмана. Но как только выпадает большая сделка с каким-нибудь иноземцем, они зовут своего седьмого брата-магика, и тот создает фантомы мешков и телег и миракли погонщиков. А для верности помещает в одну из настоящих телег два-три мешка настоящих припасов, чтобы фантомный караван не утек в канавы по дороге. Один из братьев доставляет все это добро либо на корабль, либо в амбар, либо в замок очередному глупцу, а может отправить караван дальше во Флореллу или в Город семи портов. Потом Маркел гребет свои денежки сполна и мчится назад, в Гарму, где садится на корабль и исчезает на пять лет. А созданные им фантомы распадаются. Вот и весь сказ. А на другой год тот же фокус проделывает другой брат, если найдет глупца вроде меня.

– Погоди! Разве коллегия торговцев зерном не должна давать поручительство?

– В том-то и дело: Маркелы болтуны получше сплетников будут, убедят тебя в чем угодно, хоть в том, что у каждого светлый нимб вкруг головы, как у богов Домирья рисовали. Продают зерно они дешевле в два раза, но без поручителей. С поручителями цена получается как в Ниене, нет смысла тащиться к Маркелам в Гарму. А без поручителей – полцены! На эту дешевизну дурной народ и клюет. Правда, ходят слухи, что в последние годы дело хитрушников стало хиреть – не потому, что кому-то удалось притащить Маркелов в суд, таких было без малого с полсотни, но все они без толку заплатили стряпчим, а потому, что слишком многие узнали об их проделках. Дошел слушок и до меня – все эти годы меня колдобило, едва вспоминал о том пропавшем зерне. Вот я и прибыл в Гарму, чтобы всё разузнать на месте. В архиве получил копию договора, который сам когда-то и заключил на поставки в Элизеру. Но срок в пять лет миновал, ни одного флорина с Маркелов теперь не выжать.

– Поразительная история!

– Я и сам дивлюсь: столько лет они крутят-вертят свои делишки, но до сих пор уловляют глупцов в дырявые сети. Предложение продать зерно в два раза ниже обычной цены лишает покупателя разума. Свиньи они, эти Маркелы, и порода их свинская, а управы на них не найти.

– В два раза ниже обычной… – повторил я вслух, потому как вспомнил, что Чер-Ордис говорил именно про такую цену во время дознания, и что он хотел сэкономить деньги для казны. – Так значит, ты был с самого начала невиновен?

– Я был глуп, да и сейчас не шибко поумнел. К счастью, король не отдал меня под суд, а то бы вздернули на ратушной площади за воровство.

– К счастью, нет.

Я ощутил бесполезный укол вины: много лет мы ничего не делали, чтобы узнать правду и очистить имя Ордиса. Тот же Крон мог бы расследовать это дело за день или два. Но все поверили в вину Ордиса и милостиво его простили. А сам бывший комендант Элизеры долгие годы чувствовал себя виноватым без вины, но не мог очиститься ни перед королем, своим сеньором, ни перед магистром Кроном. А я, в год осады Элизеры еще мальчишка, и думать о нем забыл.

– Отвези копию твоего договора королю Эддару, он простит тебя и, может быть, наградит.

– Копию, чтобы очистить свое имя, я непременно отправлю. «Честное имя – это честное имя», – припомнил он Ниенскую поговорку. – А награды мне не надобно. Не за что награждать. Я подвел своего сеньора и чуть всех не угробил.

– Поразительно, надежность банкирских домов Гармы известна во всех городах Приморья, а торговцы жульничают без оглядки…

– Смотря какие торговцы. Если брать товар в торговом доме братьев Латуров, там тебя ни на фунт не обвесят, но и цены там такие, что за карман кусают. Дешевле зерно привезти из Флореллы.

– Я бы не стал платить за прибыток пятью годами изгнания. Но у каждого своя цена жизни.

Потом внезапно спросил Ордиса:

– Можешь показать мне копию договора?

Он помедлил, но достал из сумки аккуратно свернутый и перевязанный бечевкой свиток.

Я развернул, пробежал глазами наскоро текст. «Двести двойных мешков…» «Подписано от имени королевского дома…» Ага, ага! Вгляделся в подпись. «Чер-Ордис», «Секст Маркел». Шестой значит. Видимо, из братишек самый ловкий.

Вернул пергамент владельцу.

– Надолго ли в Гарму? – спросил Ордис.

– Месяц, может, меньше.

– Где ты остановился?

– В гостинице «Веселый бродяга», это в одном квартале отсюда.

– Знаю, – отозвался Ордис, – живу по соседству.

Он спешно поднялся, как будто не хотел продолжения разговора – вдруг я напрошусь к нему в гости.

Если честно, желания такого не было.

* * *

Я вышел из таверны – поискать настенную надпись по поводу городских сплетен.

И Гарма, и Ниен поднялись на развалинах бывших городов Домирья. Но если Ниен вырос на месте груды завалов, то Гарма буквально встала на фундаменты и стены поверженного города, сохранив прямоугольную планировку, свойственную полисам Домирья. Здесь даже восстановили водопровод и виадуки, а на перекрестках били фонтаны с проточной водой, в которых, как в колодцах, можно было набирать воду.

Ордис не обманул, я нашел надпись недалеко от входа в таверну. Прямоугольник сильно выступал из стены между двумя окнами старой лавки. Слоев штукатурки было штук десять, не меньше, и беленую поверхность прямоугольника уже исписали до половины. В основном это были городские новости: заявления членов городского совета, похождения их жен, обещания рассказать о проказах каких-то личностей, надо полагать, весьма популярных в Гарме, но мне совершенно не известных. Гарантировали также сообщить грядущие цены на зерно и мясо. Последней строкой значилось «Проклятие Кенрика Магика». При взгляде на эту надпись в груди у меня поднялась темная мутная волна, сделалось трудно дышать. Дело в том, что проклясть кого-то могут только два человека во всей ойкумене – его родные отец и мать. Ни мой отец король, ни моя матушка меня не проклинали. Да, я наделал немало бед, и за мной числились дела не просто темные, а ужасные, но проклятия на меня никто не накладывал. Я посмотрел на значок, оттиснутый напротив надписи, – это было изображение проткнутого кинжалом языка. Проклятие родителей – тоже магия, и магия страшная.