Он встал, походил по комнате взад-вперёд, разминая ноги. На глаза попался серебряный чернильный прибор, доставшийся от покойной бабки, – семейная ценность. Митя взял его в руку, осмотрел, как осматривают больного со всех сторон, вздохнул, завернул его в наволочку и, взглянув на старые настенные ходики, начал застёгивать сюртук. Уже восемь. Ломбард на Моховой откроется через полчаса…

В этот момент в дверь снова постучали. «Чёртова вдова», – подумал Митя, и ему захотелось швырнуть чернильницей в дверь.

Но входить никто не спешил. Было слышно, как за дверью непрошеный гость переминается с ноги на ногу. Не хозяйка явно – та не церемонится.

– Войдите! – буркнул Митя.

Жёлтый полог колыхнулся, и в комнату вошёл Крупцев. От неожиданности Митя чуть было не выронил из рук чернильницу.

– Не ожидали, Дмитрий Валентинович?

Ещё полминуты назад Митя мог бы поклясться, что профессор не знает его имени, ведь за все студенческие годы он к нему если и обращался, то исключительно «господин Солодов». А тут вдруг – по отчеству! Никак, в личной карточке посмотрел?

– Пётр Архипович… – Митя в оторопи вытянулся, как постовой, и шмыгнул носом. – Чем обязан?

– Вы позволите? – Крупцев показал глазами на единственный стул.

Митя кивнул. Профессор снял шляпу, поискал вешалку и, не найдя даже гвоздя на стене, прошёл по скрипучему полу и сел на стул. Митя опомнился и, буквально вырвав шляпу и трость из рук гостя, положил их на низенький подоконник.

– Что у вас в наволочке, мой друг? Камень? Не собираетесь ли шарахнуть меня по голове?

Митя засмеялся бисерным смехом и сунул чернильницу под подушку.

Крупцев расстегнул верхнюю пуговицу дорогого английского пальто, но на предложение Мити снять его отказался. Как и от чая – к Митиному облегчению, потому что измученная заварка в чайнике, пользованная несколько дней кряду, цветом напоминала жиденькую мочу.

– Я вот, собственно, по какому делу, Дмитрий Валентинович… – Крупцев вдруг закашлял, и Митя кинулся к графину, налил полный стакан воды и протянул ему.

Профессор сделал жадный глоток, потом другой и осторожно поставил стакан на стоящую рядом этажерку, боясь расплескать воду. Было заметно, как дрожала его рука, и как он искоса посмотрел на Митю: заметит ли.

«Время тянет… Верно, что-то страшное произошло!» – в ужасе подумал Митя, и в животе у него похолодело.

Но что же могло случиться? Если его отчисляют, то об этом стало бы известно от факультетского старосты, и представить, что сам профессор заявится осчастливить нерадивого студента дурной вестью, просто смешно. Может быть, кто-то умер? Кто-то из профессуры? Или барон Сашка Эльсен?

Митя сам подивился абсурдности мыслей, лезущих в голову, – и тут его осенило.

– Пётр Архипович? Что-то с моей препарацией? Скандал?

– Нет-нет. Хоть вы и нарушили все мыслимые правила, и вас стоило бы тут же отчислить, если – уж простите за откровенность – не высечь розгами, как в старые добрые времена, но… Хотя вы правы. Отчасти дело касается того, что я видел сегодня ночью.

– Пациент недоволен? – улыбнулся Митя и, уловив ёжистый взгляд профессора, тут же пожалел о своей неудачной шутке.

– Да нет. Наоборот. Ваш кадавр счастлив и велел кланяться. Я пришёл к вам, Дмитрий Валентинович, как к коллеге. Нет, не будущему, а настоящему. Я видел вашу работу сегодня – и, призна́юсь, восхищён.

Крупцев снова проткнул Митю взглядом насквозь и не спеша продолжил:

– Вы препарировали – как опытный хирург; и справились менее чем за полчаса. Я наблюдал за вами, когда вы меня не видели: вы работали отлично. И когда видели: вы работали превосходно, а я ведь понимаю, что моё присутствие в крайней степени должно было нервировать вас. Но вы, господин Солодов, учли все нюансы и, к моему приятному удивлению, не сделали ни одной ошибки… Да что вы стоите?! Заставляете меня смотреть на вас снизу вверх…

Митя плюхнулся на кровать и принялся было благодарить профессора, но тот волевым жестом остановил его:

– Я, как вы знаете, на комплименты скуп. Вы показали себя вполне созревшим хирургом – и я просто констатирую факт. Ваша благодарность здесь лишняя. Я пришёл, повторяю, как к коллеге, и имею к вам очень деликатное дельце…

Крупцев остановился и вновь оглядел Митю.

– Но прежде чем я изложу вам суть, – продолжал он, – дайте слово, что ни одна живая душа об этом не узнает.

– Ни живая, ни мёртвая! – подхватил Митя и от собственного голоса ощутил холодок на спине.

– Поклянитесь.

– Клянусь!

После мучительно долгой паузы Крупцев медленно выговорил:

– Моя публичная операция назначена на следующий вторник. Придут студенты, профессура, многие уважаемые хирурги… Будет, возможно, кто-то из попечителей. Академик Гальперин обещал быть. И фотограф «Хирургического вестника» напросился. Так некстати…

– Да! «Уникальнейшая хирургическая практика», – Митя вспомнил афишу на двери анатомички.

– Ну… Не такая уж уникальнейшая… Обычная. Скажем, учебно-показательная… Правда, новым методом, но ничего умопомрачительно сложного. И мне очень нужна ваша помощь, Дмитрий Валентинович.

Крупцев встал. Повернувшись лицом к окну, а к Мите спиной, он ровным голосом продолжил:

– Видите ли, господин Солодов, мои руки мне уже не помощники. Тремор, которым я страдаю, к сожалению, неизлечим. Он не всегда заметен, но стоит только мне взять в руки хирургический инструмент – и он троекратно усиливается. Я даже не буду перечислять вам все способы, которыми я пытался вернуть твёрдость рук. Увы! Мои пальцы удержат скальпель, но я не смогу сделать ровный надрез. Я не в силах отказаться от этого спектакля во вторник, он важен для меня и для моих планов, связанных с преподаванием в Лондоне. Моя статья о новом хирургическом методе выходит в следующем месяце в «London Medical Journal». Вы должны понимать, как мне сейчас тяжело это произносить… Я не могу сам провести операцию. Я раскромсаю пациента на лоскуты и опозорюсь перед всем медицинским сообществом…

Он замолчал, глядя в немытое оконное стекло.

– И… Как же… И что же… – Митя пытался подобрать правильные слова.

Крупцев резко обернулся:

– Операцию проведёте вы, Дмитрий Валентинович.

Митя сидел на кровати сутулой запятой, молча глядя на профессора.

– Это не так сложно, как вам кажется. Сегодня к полудню приходите ко мне на кафедру в Академию, я передам вам мои рукописные материалы. А в четыре часа жду вас в анатомичке. Ваш кадавр ещё в деле, я договорился с Лаврушей, чтобы он тайно придержал бедолагу до вечера. Так что – потренируетесь при мне.

Митя слушал не шелохнувшись. Наконец, Крупцев замолчал.

– Почему я? – тихо спросил Митя. – У вас же наверняка есть лучшие кандидаты, ваши ассистенты…

– О, по нескольким причинам, мой друг. Во-первых, вам надо умудриться не вылететь из Академии – а вы, поверьте, первый кандидат на отчисление. Во-вторых, вам нужны деньги. Ну, ну, вижу, что нужны. Не смотрите так на меня: любая работа должна оплачиваться. А это – работа. Я уже получил от двух медицинских изданий неплохой гонорар, и с радостью поделюсь им с вами. И в-третьих, с учётом двух предыдущих пунктов, – вы будете держать язык за зубами. На кону не только моя репутация, но и вся ваша будущая карьера, Дмитрий Валентинович. Вы меня понимаете?

Митя хлопнул ресницами, открыл было рот, но так и не нашёлся, что сказать.

– Повторяю, – профессор кашлянул в кулак, – о нашем маскараде никто не должен знать. Только вы, я и моя ассистентка Цецилия. Она всё подготовит и поможет вам во время операции.

Крупцев взглянул на карманные часы и покачал головой:

– Мне пора. Да что вы, господин Солодов, белый такой, будто приговор услышали? Я вам, можно сказать, билет в счастливое будущее сейчас на блюдечке преподнёс. Так вы согласны?

Митя молча кивнул.

– Ну и славно.

– А как же… Я ведь… Я не похож на вас совсем, Пётр Архипович!

– Рост у нас одинаковый, – улыбнулся Крупцев. – Телогрею под халат наденете, чтобы сложением на меня походить. Маска марлевая лицо закроет по глаза и шапочка. Да! Очки вам дам. Слабые, увидите всё, что нужно. Я сперва публике скажу, что положено, объясню принцип иссечений, потом выйду в боковую комнату, а войдёте в зал уже вы, прооперируете – и вернётесь назад, там мы с вами снова поменяемся.

Крупцев направился к двери.

– Да! Чуть не забыл!

Он расстегнул пальто и, вынув несколько бумажных ассигнаций, положил их на этажерку.

– До скорого, господин Солодов. Жду вас в своём кабинете.

Он приподнял полог и исчез за дверью. Митя, словно проснувшись, бросился за ним на лестницу.

– Позвольте спросить… Вы не сказали, какая операция?

– Не сказал? – Крупцев поднял брови. – Гастростомия^[1], Дмитрий Валентинович, гастростомия.

* * *

Вечером того же дня Митя снова пришёл в анатомичку. Профессор был неразговорчив, спросил лишь, прочитал ли он материалы по операции и всё ли из них понял. О гастростомии Мите, как и прочим студентам, было известно не очень много, но он ранее читал монографию Снегирёва. Белкин, побывавший на каникулах в Париже, рассказывал, что любопытства ради посещал там лекции в «Académie de médecine», так французы на четвёртом курсе уже тренировали руку, проделывая гастростомию на собаках, и зачёты им ставили исключительно по тому факту, выживут ли препарированные псы на третий день. В Петербурге же многие медики скептически относились к вводу трубок в желудок, и даже некоторые академические умы считали, что всё это глупости, лукавство и выживанию пациента никак не способствует. А впрочем, правда состояла в том, что гастростомию мало кто делал. Не умели.

Митя провёл в анатомичке три с половиной часа, практикуясь на том же рыжем бородатом покойнике. Крупцев стоял рядом, подсказывая и направляя. Митя думал о том, что гораздо проще было бы профессору провести небольшую лекцию для публики, рассказать про новый метод, а потом пригласить кого-то из хирургов со стажем. «А сейчас доктор Зуйков наглядно продемонстрирует вам…» Ну не проще ли было бы, не честнее ли… Не убудет с профессора славы. Наоборот, такое ассистирование покажет всем, что метод опробован, что уже его применяют коллеги, а маэстро лишь передал опыт и по-отечески наблюдает за операцией со стороны. А то лукавая какая-то хирургия получается!

Словно отгадав его мысли, Крупцев вдруг сказал:

– Есть причины не посвящать в планы коллег. Весомые причины, господин Солодов.

Митя ожидал, что Крупцев продолжит, разовьёт свою мысль, – но тот взглянул на карманные часы и поторопил поскорее закончить. Митя осторожно потрогал трубку, введённую в желудок, и впервые пожалел, что перед ним труп, а не настоящий пациент: проверить правильность действий на неживом теле было возможно лишь визуально, и молчаливый страдалец никак не мог ни подтвердить, ни опровергнуть новый метод, которым намеревался щегольнуть Крупцев.

* * *

Всю Пасху со Страстной пятницы по воскресенье и весь понедельник Митя провёл за книгами. Теория всегда давалась ему легко, но отсутствие практики пугало. Единственное, что успокаивало, – это надежда на то, что, как только он возьмётся за скальпель, рука сама будет знать, что делать. Митя вспоминал свои хирургические экзерсисы на рыжем мертвеце и пытался поймать ту волну вдохновения, которая захватила его в анатомичке. Он закрывал глаза, представлял холодные белые стены операционного блока академической больницы, куда ходили всем курсом, блеск инструментов, разложенных на тканевой салфетке, медовое стекло склянок всех мыслимых размеров, запахи камфоры, фенола, хлорки. И чувствовал небывалый подъём, какой не спутаешь ни с чем. Пальцы принимались гладить воздух, взлетали и невесомо опускались на развёрнутую книгу, перебирая, точно струны, строчки и абзацы: так, возможно, репетирует сюиты музыкант, когда инструмента нет рядом. Библиотекарь Академии, наблюдавший за ним, по-отечески улыбался и даже принёс ему однажды чай.

Когда же Митя думал о том, что на операционном столе во вторник будет живой пациент, а не покойник, его начинало мутить.