Почему я не сделал этого раньше? Потому что я был необученным поломанным щенком, который первый год зализывал раны, а после только и делал, что становился сильнее.

Я носил маску первое время. Для нее. Чтобы рабыня видела во мне хозяина, привыкала к образу, а не к личности. Не к моей внешности, а к приказам, но она сорвала маску с меня. Ее взгляд надо было видеть. Удивленный, обескураженный, восхищенный – так, кажется, они это называют.

Впрочем, они все так реагируют на меня. Я привык уже, и ничего, кроме злости, это у меня не вызывает. Надо было Хамиту стараться с клинком сильнее. Он хотел меня изуродовать, да не вышло.

Шрам только ожесточил мою внешность и никогда мне не мешал. Наоборот. По какой-то причине самки от него тащились, а я не мог смотреть в свое отражение. У меня и сейчас нет дома зеркал, впрочем, как и самого дома.

***

Монстр вышел, хлопнула дверь, я снова оказалась в темноте. Голодная, дрожащая от этого адского холода. Пожалуй, я бы поцеловала этому гаду руку за яблоко или сникерс, хотя мне кажется, он это делает специально.

Изводит меня, ломает, корежит. И мой чертов мозг сдается. Он прогибается, и я не исключаю, что скоро буду выпрашивать у Монстра стаканчик горячего чая, стоя на коленях. Он может. Он делает это прямо сейчас: вылепливает из меня рабыню и начинает именно с головы.

Я не знаю, как Шрам это делает, но клянусь, это работает. Я чувствую, как все мои системы в организме мобилизовались, и, как ни странно, несмотря на голод, ужас, холод и шок, я еще никогда в жизни не ощущала себя настолько живой!

Наверное, так и бывает перед смертью. Не надышишься, не наглядишься, и от этого одиночества, кажется, я скоро начну выть.

Я хочу увидеть Монстра, и нет, я не сошла с ума. Просто сидеть голой в темноте не сильно-то и радует, и, если честно, я боюсь сойти с ума в этом гараже. Да, определенно, это пугает меня не меньше, чем следующая встреча с Монстром.

Когда снова загорается свет, я даже рада. И я ненавижу себя за это. Мои нервы трещат по швам, раскачиваются, точно качели. Я радуюсь, видя своего похитителя. Искренне. Он такой красивый. Боже. Хотя бы так. Зло всегда идеально по натуре.

Монстр держит поднос в руках, подходит ко мне, ставит его на пол. Тут рис с мясом, овощи, хлеб, парующий кофе.

У меня тут же собирается слюна, но я не дергаюсь. У него кнут за поясом, и, похоже, это просто проверка. Очередная его гребаная игра.

Дьявол садится на стул, берет блюдо, посыпает что-то огненно-красное на рис, перемешивает и начинает есть. Просто. Руками. Как варвар. Приборы явно созданы не для него.

То, как он ест, – это отдельная картина. Я даже не шевелюсь, меня током пробирает. Так нельзя, проклятый демон. Шрам даже ест восхитительно красиво, аппетитно, вызывающе. Его руки можно сфотографировать и поставить в музее. В золотой рамке. Идеальный. Клянусь, он зло во плоти.

На миг бросает взгляд на меня, вытирает руки салфеткой. И чуткие прекрасные губы. Облизывается, как кот.

– Ты голодная?

Я аж рот распахиваю. Я не ела дня три минимум! Он просто издевается, хотя… нет. Этот ублюдок меня тупо проверяет.

– Да, хозяин, – отвечаю тихо, но внятно. Зло довольно ответом. Кладет кнут на крепкое бедро. Коротко кивает:

– Ко мне, рабыня. Ну же, иди сюда.

Сказать легко, да сложно сделать. Точно по минному полю, осторожно подхожу к нему. Опускаюсь на колени. От запаха еды кружится голова.

Вижу, как Монстр разламывает еще горячее мясо, снимает его с кости и разбирает на волокна. После кладет небольшой кусочек себе на руку и протягивает мне. Как котенку. Как гребаному коту!

– Ешь.

Я бы хотела его послать, но уж больно голодная. Тяну к нему ладонь, но Шрам коротко качает головой:

– Нет, сегодня ты будешь есть с руки хозяина. Или не будешь есть совсем.

– Хорошо. Пожалуйста, хозяин.

Глотая унижение вместе со слезами, тянусь к его руке и осторожно забираю еду с ладони.

Мясо приготовлено шикарно, оно просто тает во рту. Боже, я такая голодная, что глотаю его, даже не прожевывая, а после закашливаюсь.

– А-а! Вы… вы меня отравили!

Кажется, будто я сейчас задохнусь, слезы тут же выступили из глаз, а этот дьявол только смеется, обнажая свои острые белоснежные клыки.

– Какая ты нежная. Это просто перец.

Дает мне воду, и я тут же осушаю бутылку до дна. Внутри все жжет, тут красного перца больше, чем риса. Господи, это огненно, как он это ест?!

Вытираю слезы и вздрагиваю, когда Шрам гладит меня по голове. Ласково, настолько нежно, что я начинаю дрожать от этих контрастов в нем.

– Не спеши. Ешь медленно. Привыкай к острой пище. Это ощущения. Вот так. Умница.

Монстр меня кормит. Я съедаю почти все с его руки. Как собачка, как ручной щенок, а после я замечаю, как манжет его плотно застегнутой рубашки натянулся. Я вижу его широкое запястье, на котором несколько грубых полос. Это точно шрамы, словно следы от наручников или скорее… широких кандалов.

Это же определенно так больно! Как он меня ни лупил тем кнутом, никаких шрамов у меня не осталось.

Я не знаю, как так выходит, но я касаюсь его запястья пальцами.

– О боже… вам больно?

Поднос летит на пол, Монстр вскакивает, точно я его ударила. В его черных глазах какой-то ад, и он словно теряет этот контроль бесчувственного робота. Всего на секунду. Впервые.

– Не трогай! НИКОГДА меня первая не трогай!

– Зачем вы делаете со мной это, зачем весь этот ад?

– Ты не знаешь, что такое ад.

– А вы знаете?

– Знаю. Ты бы там и дня не вынесла, – Басит, и я вижу, как Шрам быстро одергивает рубашку и касается ладонями запястий по очереди. А после и шеи.

– Что с вами?

– Ничего.

Глава 10

Мы были похожи на птенцов, которых выращивали на убой. Такие себе бройлеры, которых надо было немного откормить, чтобы потом выгодно продать. Потому какая-то еда, одежда и место для сна у меня всегда были.

Довольно скоро я понял, зачем они все это делают. Это был просто бизнес. Нас начали продавать, а точнее, сдавать в аренду на ночь. Как игрушек.

В доме с нами жили несколько женщин и охранников, а еще приходили так называемые “гости”, которые выбирали одного из нас и возвращали утром.

Чаще всего выбирали девочек, но иногда были и мальчики, и я наивно думал, что до меня очередь никогда не дойдет.

Я не знаю, почему мне так везло, но уже позже пойму, что меня берегли и специально никогда не показывали гостям, веля скрыться в комнате. И не потому, что меня очень любил Господин Шакир Аль-Фарих, просто было еще рано.

Я был ребенком, да, чуть выше остальных, физически сильнее, но все же я был не сформирован как мужчина. Они хотели выжать из меня по максимуму, потому ждали, пока я подрасту.

Рядом с моей была лежанка Пьера. Он был из какой-то далекой страны, и мы общались с ним преимущественно жестами, иногда делились едой. Пьер был на два года младше, у него были яркие голубые глаза, светлые волосы и очень белая кожа. Он отличался от меня, но все же я считал его другом.

Еще был Пес. Красивая черная овчарка, которую я прикормил с улицы сухарями. Она тоже была моим другом, но я не был ее хозяином. Я был ее товарищем, братом – кем угодно, но не хозяином. Меня уже тогда воротило от одного лишь этого слова.

До двенадцати лет я все время учился с Ази и практически не выходил на улицу. Только вечером, пока охранники курили кальян, мог выскользнуть, чтобы покормить Пса. У него не было имени, впрочем, как и у меня, но это не мешало мне считать Пса роднее всех, кто был в моем окружении.

Однажды ночью я проснулся от хриплого дыхания рядом. Распахнув глаза, я увидел сидящего напротив Сулеймана. Да, этот жирдяй выжил после ста палок, у него оказалась крепкая спина.

Я прекрасно его помнил, так же как и ту девочку, Сурию. У Сулеймана была расстегнута ширинка, и он с остервенением дергал свой отвратный стручок маслянистой рукой, смотря на меня голодным похотливым взглядом.

– Иди сюда, цыганенок!

Он навалился на меня, больно придавив собой, и тогда я схватил заточенный кусок металла, который всегда был при мне, и вонзил Сулейману в брюхо со всей дури.

Я помню, что по рукам потекла его теплая кровь и я едва сбросил эту свинью с себя. Загорелся свет, на звуки пришли другие охранники, запищали дети. Я один только не кричал. Я смотрел на свои руки. Они были все крови. Так я впервые убил человека.

Сулейман сдох на месте, я распорол ему пузо настолько сильно, что у него вывалились внутренности. Помню, что девочки сильно плакали, они этого испугались, но мне не было страшно. Сулейман первым ко мне полез, я защищался.

Охранники поняли, что это я сделал, скрутили меня и повели в самую дальнюю комнату дома.

Там не было окон и даже пола как такового. Просто коробка с металлическим покрытием, чтобы было легче его отмывать.

Тогда они отлупили меня вдвоем, сломали мне руку, а утром пришел Хамит. Конечно же, он тоже понимал, почему я это сделал, но нападение на охранника было запрещено. Я нарушил это правило – ха, да я плевать на него хотел! На все их гребаные правила.

Тогда Хамит приказал этим двоим держать меня, достал большой клинок с золотой рукояткой и порезал мне лицо.

Это было сделано специально. Намеренно, для того чтобы я больше не был таким смазливым и не отвлекал своей рожей охранников от их службы. Чтобы на меня так не глазели, чтобы я никого не привлекал раньше времени и ублюдки охранники не пытались меня изнасиловать снова.

Метод и правда сработал. Меня начали шарахаться, так как мое лицо было обезображено, и первые две недели я не мог ничего есть, потому что через шрам тупо вываливалась еда. Я ослаб, я даже ходить не мог тогда и чувствовал себя овощем.

Эта сука Хамит распорол клинком мою бровь и всю мою щеку. Рану зашили только тогда, когда у меня началась лихорадка и я буквально подыхал от воспаления.

Тогда же по-тихому привели старого врача, и он штопал порез. Наживо. К сожалению, я был слишком диким и напуганным, чтобы выдержать такое без наркоза, потому один охранник фиксировал меня за горло, а еще двое держали руки и ноги, пока мне накладывали швы.

Я пищал и плакал, меня трясло от адской боли, отвращения и их жестокости.

Во мне сломалось тогда все: сострадание, жалость, мораль. Я чувствовал себя загнанным зверем, а не ребенком, а эти взрослые казались мне демонами.

Я понял, что я и правда для них всего лишь товар. И они могут делать с товаром все, что взбредет им в голову.

После “процедуры” меня облили холодной водой, и я перестал рыдать. Я пришел в себя и больше не плакал, а наоборот, тихо озлобился на них всех, я их ненавидел.

После этого мое лицо и шея постоянно были в крови, рана заживала долго, и я до сих пор помню этот противный металлический привкус.

Я тогда пытался заглушить его очень острой едой со специями. Да, было больно, но зато это обеззараживало рану и отвлекало меня от ощущения крови во рту.

Тогда же я поклялся себе, что когда-то убью каждого из них. Каждого.

Глава 11

Я его не понимаю. Стараюсь и каждый раз упираюсь в бетонную просто стену. Монстр мне напоминает шкатулку со ста замками, и пока я не вскрою последний – не узнаю его. Ни целей, ни боли, ни хотя бы того, почему он творит это именно со мной.

Между нами полумрак, холодный воздух и биение моего сердца. Я поглядываю на Монстра – и клянусь, не понимаю, что с ним такое. Он выглядит спокойным, расслабленным даже, вот только я знаю, что Шрам и сейчас носит невидимую маску. Один раз я ее уже пошатнула, когда коснулась его руки, и хочу сделать это снова. Я не верю, у меня в голове не укладывается, что можно быть настолько… Монстром.

– Вы часто говорите про ад, будто хорошо знаете его. И где же этот ад находится, по-вашему? Как выглядит это место? Что там растет?