Вот оно что! Лак был такого отвратного качества, что, высохнув, легко и красиво отдирался прозрачными стрекочущими полосками. Я нащупала край, ковырнула, и под ногтем застрял прозрачный завиток. За ним поползла лаковая полоска. Она была похожа на тонкую льдинку, только не хрупкую, а гибкую и мерцающую. И звучащую!

Сосед ткнул меня локтем. Надо мной стояла Светлана Юрьевна. Накрытая с поличным, я глупо уставилась на нее.

И вдруг, как спасение, с последнего ряда – откровенно – тыс-с-ср-р-р!!!

Все обернулись. В руках моего нечаянного спасителя был кусок лака размером с альбом! Вот это мастерство!

– Значит, так. – Светлана Юрьевна обвела взглядом класс. – Пяти минут вам хватит?

Все смотрели на нее, не понимая.

– Слушайте внимательно. Сейчас все обдираем лак. Заодно соревнуемся – кто быстрее и у кого кусок больше. Победители обдирают мой стол. И еще – никому чтоб ни слова! Военная тайна! Понятно? Поехали! Пять минут.

Да еще как понятно! Да, любезная вы наша Светлана Юрьевна! До чего же мудра! Не орала, не шумела, а элегантно вышла из положения. И урок не сорвала, и нервы сберегла, и подарила нам кучу новых и приятных ощущений, и целую игру затеяла, и от дурацкого лака избавилась.

Мы ей в благодарность еще и парты содой помыли.

Эпизод 5
Ручка

Акты вандализма имеют разные причины.

Человек ломает памятник, мотивируя это тем, что отстаивает свои политические взгляды. Понятно, что это и не политика вовсе, а эпатаж, трусость и бравада. Не в этом дело. Тут хотя бы есть формальная причина.

Человек рисует красные лампасы на памятнике. Если он кадет, не будем его ругать – у них своя атмосфера, непонятная гражданским.

Человек пишет большое слово из трех букв. Я однажды поймала с поличным такого человечка (весьма мелкого и сопливого) и вежливо поинтересовалась: зачем? И знаете, что он ответил? Потому что нельзя вслух говорить.

Есть еще две причины – примитивные и тупые до зевоты. Это «как все» и «слабо?». Тут не отнять и не прибавить.

А самая страшная причина – месть.

Нет, это не направленная месть, где все ясно и понятно. Изменила девушка – разбить ей окно, водитель-хам – гвоздь ему в покрышку. Месть вандала – это отраженное зло. Она летит согласно теории вероятности и может коснуться тех, кто вообще ни при чем.

Может, я и не сильна была в математике, может, и к доске выходила как на казнь, и со всяких активных мероприятий старалась увиливать, зато у меня было хорошее поведение – процентов на девяносто. И когда в конце недели наша классная собирала дневники, мне за поведение ставили пять. Не абы что, но ткнуть пальцем можно – вот, смотрите, мама с папой, дочь-то вас хоть чем-то радует. Они, конечно, вздыхали, но что делать? – не придерешься.

Громко я не разговаривала, на уроках не болтала, а когда было скучно – тихо рисовала и не мешала никому. Никаких опозданий – приходила за полчаса до начала уроков. Дежурила старательно. И не дралась… ну, почти.

Поэтому, когда меня с позором выгнали с урока, да еще и влепили две двойки, да еще и ни за что… Это было концу света подобно.

И что самое обидное – географию я очень любила. Любила именно до того случая. А после просто перестала учить и скатилась с пятерки на тройку.

А класс у нас был особенный. Хорошие были ребята, добрые, веселые, даже слишком, человек пять на комиссии состояли, а почти вся мужская половина ошивалась вечерами по группировкам. В общем, народ непростой. Классные руководители нас больше года не выдерживали.

На уроках почти никогда не было тихо. На кого-то орали. Кого-то непременно выгоняли. Зачастую нарывались одни и те же, и им все было как с гуся вода. Ну, выгнали и выгнали – пошел да покурил.

А мне не повезло. У меня упала ручка. И я полезла за ней в самый острый момент распекания очередного троечника-пофигиста. Ничего, полезла и нашла. Но тут проклятая ручка упала снова. И я снова полезла под парту, долго шарилась, снова нашла и вылезла обратно довольная.

Начали работать в тетради. И угадайте что? Правильно. Бог троицу любит. Ручка снова шлепнулась на пол. Мой сосед начал ржать. Я обреченно полезла под стол. Где же эта пластмассовая тварь? Ага, увидела. И, поползав немного, я показалась над столешницей, представ пред ясны очи доведенной до белого каления географички.

– Дневник – на стол.

Я молча сидела за партой.

– Я сказала. Дневник. На стол.

Я не шевелилась. Люди шушукались.

– Встать!

Ладно, встала.

– Быстро дневник!

– У меня просто ручка упала.

– У вас, дураков, голова скоро упадет, и вы не заметите. Дневник, я сказала.

Иногда даже у мелких норных зверьков что-то тренькает в голове.

– Не дам.

– Че-го?! Ты что себе позволяешь! Да ты!.. Да я!..

Град слов ударял, ранил, напирал, я уже ничего не понимала. На меня орали. Это вводило в ступор, это дезактивировало. Я знала только одно – я права. И стояла, вцепившись в свой дневник.

Однако силы были неравны. Дневник у меня вырвали. Ручка снова брякнулась на пол.

– Выйди вон и закрой дверь с другой стороны.

И я пошла вон. Наверное, стоило поплакать. Но я и плакать не могла. Внутри было отвратительно пусто, и только одна мысль скакала как безумная, извивалась и топала в голове каблуками: «Я же ничего плохого не делала! Это же ручка! Просто ручка упала – и все! А я же ничего плохого…»

Я пошла в туалет и села на батарею. А мысль все скакала и скакала, пока не подбила на действия другие мысли – мрачные и злые.

Я ненавижу географичку. Я ненавижу школу. Я все здесь ненавижу.

Я огляделась по сторонам и увидела, что штукатурка на стене кое-где потрескалась и отделилась. Ага! Сейчас я вам покажу. И я стала ногтями отдирать эту недавно побеленную чистую штукатурку. Осколки падали на пол, и на чистой стене обнажались безобразные пятна серого цемента. Вот так! Ненавижу школу! У меня всего лишь упала ручка. А теперь дома меня убьют. «Два» по поведению и «два» по географии. Ведь всего-то ручка!

Потом мне под ноготь попал кусок цемента, и боль слегка отрезвила. Злость никуда не делась, я просто подумала, что будет еще хуже, если меня застукают на месте преступления.

Следующий вандальный акт был более продуман. Я заткнула раковину куском половой тряпки, открыла горячую воду на полную мощность и гордо удалилась из туалета. Это был знатный потоп.

Думала ли я о том, что последствия предстоит удалять ни в чем не повинным пожилым техничкам? Нет, конечно.

Много лет спустя, когда все та же учительница географии пыталась рассказать мне о своей несказанной любви к детям, я не выдержала и не без ехидства напомнила ей ту историю.

Зря, конечно. Это я сваляла дурака. Не помнила она ничего подобного и только удивленно пожала полными плечами. Разве упомнишь за сорок лет ударного педагогического стажа каждую оброненную ручку?

Эпизод 6
Чижики

В мае сбылась мечта идиота. Мне вручили ключи от магического места.

Учителя не то чтобы любят тихих исполнительных учеников, но охотно им доверяют. Вероятность учиняемых ими проблем низка, они легко взваливают на себя дополнительную работу и никогда не опаздывают. Поэтому мне вручили ключи от теплицы. По вторникам и пятницам я должна была поливать все, что там растет.

Поливать полагалось отстоявшейся в бочке теплой водичкой из маленькой леечки, и лить аккуратно под корень, чтоб, не дай бог, не нарушить развитие придаточных корней. Я выглядывала из дверей, убеждалась, что поблизости никого нет, и… врубала воду, сжимая шланг леденеющими пальцами. Струя била в потолок, разбивалась на радужные брызги, по стеклянным стенам струились потоки, капли сухо скатывались по тугим стрелам лука, помидорная рассада неистово пахла, бархатцы тонко дрожали резными листочками, заблудившиеся бабочки метались в поисках сухого места. Все растения радовались – у них был настоящий дождь, а не какое-то там глупое впрыскивание под корневую систему! Потом я била водой по полу, и от накалившегося за день бетона поднимался пар.

Перед уходом я ловила бабочек. Это были перепуганные белянки и крапивницы, забившиеся в самые укромные уголки. Я осторожно накрывала их ладонями и несла к распахнутой двери. Руки раскрывались. Живые бархатные существа медленно и нервно поднимались в воздух. На коже оставались тонкие следы – осыпавшиеся частички трепетавших крыльев, пыльца фей.

– Возьми помощника. Что ты все время одна?

– Нет, что вы! Мне совсем не трудно.

(Еще чего не хватало!)

– Ты куда? С тобой можно?

– Да ты что! Мне ключи дали – строго-настрого! Пущу кого – биологичка убьет, ты ж ее знаешь!

(Иди-иди, не подмазывайся.)

И вот однажды свершилось настоящее чудо. Под потолком бились не бабочки, а три птички. Это были необыкновенные птички – маленькие, хрупкие, блестящие. И ярко-желто-зеленые – вот что важно. Я даже подумала, что у нас вдруг завелись колибри.

Зеленые птички в моей теплице! Невиданные, удивительные создания.

Желая прогнать их к дверям, я забиралась на грядки и подтягивалась по трубам отопления. Я кидала в них свою кофту и спортивные штаны, пыталась сделать сачок из бумаги, приманивала остатками печенья. Бесполезно. Птицы – не бабочки. Они слишком умны, чтоб дать себя поймать, но слишком глупы, чтобы принять человеческую помощь. Они безумно бились о стекла, ударялись маленькими клювами и никак не желали понять, что я гоню их в открытую дверь. Они уже устали, выбились из сил, но не давались в руки.

И тогда я решилась на крайние меры. Я развернула шланг и врубила воду.

Я не сразу поняла, что все пошло не так. Просто забыла прижать пальцем отверстие на шланге, и вода, вместо того чтобы разлетаться мягким веером, ударила жесткой струей.

И разбила птичек о стекло.

Позабыв отключить шланг, утопая туфлями в холодной воде, я кинулась в угол. Там неподвижно лежали три ярких мокрых тельца с поднятыми кверху тоненькими лапками.

Я сложила их в пластмассовое ведерко, прижала к себе, села на бетонное крылечко и горько заплакала.

Чья-то рука легла на мое плечо.

– Ты чего это, а? Обидел кто?

Я только трясла головой и прятала лицо в ведерко.

– Ну! Такая большая… Что случилось?

Кто-то сел рядом.

Сквозь слезы я увидела совсем молодого мужчину. И узнала его – он работал в школе, но у нас ничего не вел. Я запомнила его во время поездки на картошку в колхоз. Тогда его класс ехал с нами в кузове грузовичка. Все наши сидели молча или угрюмо переругивались, а его ребята пели вместе с ним. Я тогда даже позавидовала – вот повезло кому-то! – и молодой, и добрый, да еще и поет со всеми.

– Птички. Я убила птичек.

– Ох ты! Ну, это ты маху дала. Дай-ка посмотреть.

Ведерко перекочевало в чужие руки. И вот маленькая птичка стала не видна из-за осторожно сжатых пальцев.

– Ну-ка дай палец. Сюда положи, на грудку. Чувствуешь? Это у него сердечко. Бьется… Ма-а-аленькое-то какое, а! Ты их не убила, хотя и дура, конечно. Разве можно их было водой? Ну, не реви. Бери другую. Ну, что я говорил? Сердечко! Еле трепыхается… Напугала ты их, и все. Они сознание потеряли от страха. Они же мелкие! У меня вот так же попугайчик… Сейчас мы их реанимируем. Вот так делай.

И он стал осторожно массировать зеленую грудку. Под моими пальцами тоже были нежные перышки. Сердечко билось быстро-быстро, еще быстрее…

– Ах!

Птичка молниеносно взмыла из моих рук. А за ней другая – из рук учителя. Они описали круг над нашими головами и мелодично зачирикали, скрывшись в ветках березы. Только последняя птичка еще лежала лапками кверху.

– Ну что ты, друг! Давай, ждут же тебя.

Третья птица в больших руках подняла головку и раскрыла черные бусинки-глазки. Раз – и ее не стало.