У его локтя стояла женщина и что-то быстро и ядовито говорила ему вполголоса. В то утро Мельсон не успел хорошенько разглядеть решительную миссис Стеффинз, и опять образ, запечатлевшийся в его памяти, оказался очень приблизительным. Ее облик поражал своими контрастами: маленькая женщина, крепкая, плотная, даже массивная, словно с хорошо развитой мускулатурой, и при этом – маленькое личико, хорошенькое и изящное (по крайней мере, при искусственном освещении), как у статуэток из дрезденского фарфора. Фиалковые глаза и мелкие белые зубы – она щедро сверкала ими при всякой возможности – вполне могли принадлежать юной девушке. И лишь когда она раздражалась или была возбуждена, становилось заметно, что кожа под пудрой уже не такая свежая, что глубокая морщина притаилась на каждой щеке, а лицо темнело и делалось одутловатым. Прежде чем выйти в холл, она не пожалела времени и тщательно оделась, и, как показалось Мельсону, оделась неплохо, гораздо лучше, чем в то утро. Волосы у нее оказались скорее коричневыми. Он чувствовал, что эта женщина могла быть сущей мегерой, но, прежде чем превратиться в нее, она непременно испытала бы силу своих чар.

– …Да, разумеется, мадам. Да, я вполне понимаю, – говорил Хэдли, легонько помахивая рукой, словно отгонял муху. Он довольно сердито посмотрел вверх по лестнице. – Куда, в конце концов, подевался этот старый хрыч? Беттс! Посмотрите, где он может быть… Ага!

Доктор Фелл, приветственно подняв трость, пророкотал со ступеней «добрый вечер». Миссис Стеффинз замолчала, на ее лице застыла искусственная улыбка; с этой улыбкой она двигала головой из стороны в сторону, словно не желая слушать этот так некстати прервавший ее громкий голос.

– У меня есть для вас нечто чрезвычайно важное, – настаивала она.

Хэдли механически приподнял шляпу, опустил ее на место и двинулся вперед. За его спиной покачивалась невзрачная фигурка доктора Уотсона, полицейского хирурга.

Хэдли хмуро взглянул на доктора Фелла.

– Итак, мой расчудесный пустозвон… – начал он, мрачно поджав челюсть. – О, добрый вечер, профессор! Не знаю, зачем ему понадобились вы, Мельсон, но лично у меня такое чувство, что я свалял дурака, приехав сюда. Послушайте, Фелл, с чего вы взяли, будто зарезанный на Линкольнз-Инн-Филдз грабитель может иметь какое-то отношение к Джейн-потрошительнице?

– Джейн-потрошительнице?

– Газетный жаргон, – раздраженно пояснил Хэдли. – Во всяком случае, это короче, чем «неизвестная женщина-вспоровшая-живот-администратору-у-Геймбриджа». Итак, что вы можете сказать?

– Только то, – ответил доктор Фелл, – что я встревожен, встревожен больше, чем когда-либо. И мне нужны кое-какие факты. Вы привезли человека, который расследует это дело… – как его зовут? – инспектор Эймс?

– Нет. Не смог его разыскать. Дома его нет, видимо, где-то бродит, ищет. Но у меня есть его последнее донесение. Я его еще не читал, но оно здесь, со мной, в портфеле. Ну хорошо! Где тело?

Доктор Фелл сделал глубокий вдох и повел его наверх. Он поднимался медленно, постукивая тростью по стойкам перил. Наверху, в дверном проеме, стояли Карвер и Боскомб, но Хэдли взглянул на них лишь мельком. Натянув перчатки, он прислонил портфель к стене и откинул покрывало с тела. В полной тишине Хэдли наклонился вперед, и в этот момент что-то зловещее, одновременно яростное и сдержанное, появилось в облике доктора Фелла. Это поразило Мельсона настолько, что у него мурашки забегали по коже.

Хэдли пробормотал что-то – звук вырвался неожиданно и резко, из самой глубины горла. Толчком он распахнул створку, чтобы дать больше света.

– Уотсон! – громко позвал он. – Уотсон!

Когда он опять выпрямился, на его лице не дрогнул ни один мускул, но в этом спокойствии читались гнев и ненависть.

– Нет, – сказал он, – Эймса я не привез. – Он деревянно ткнул пальцем вниз, указывая на фигуру под покрывалом, и добавил: – Вот он, Эймс.

Глава пятая
Двое на крыше

В архивной картотеке Департамента уголовного розыска хранится карточка, на которой записано:

«Эймс, Джордж Финли, инспектор следственного отдела, старший состав, род. в Вост. Бермондси 10 марта 1879 г. Констебль, дивизион К., 1900; повышение: сержант, дивизион К., 1906; переведен в дивизион Д., работа в штатском, 1914. Повышение: дело Хоуп-Хастингса, по представлению судьи Гейла, инспектор центрального бюро при реорганизации в 1919 г.

Рост: 5 футов 9 дюймов. Вес: 70 кг. Особых примет не имеет. Место жительства: „Рествейл“, Вэлли-Роуд, Хэмпстед. Женат. Двое детей. Деловые качества: специалист по переодеванию, слежке, сбору информации. Особо отмечается мастерство в переодевании. Настойчив, осторожен, преуспел в самообразовании».

Внизу карточки красными чернилами написано: «Убит при исполнении служебных обязанностей 4 сентября 1932 г.».

Это самая полная информация, которую мы можем надеяться когда-либо собрать об инспекторе Джордже Финли Эймсе. Во всем деле о часовой стрелке наименее значительной фигурой являлась сама жертва. Его имя вполне могло бы быть Смит, или Джонс, или Робинсон. Он вообще мог никогда не быть живым, из плоти и крови человеком, который любил выпить кружку горького пива и гордился собственным домом; у него могли быть, а могли и не быть враги, ненавидевшие его как Джорджа Эймса, – все это не имело значения, он был убит по другой причине.

Хотя на службе он находился так же долго, как и Хэдли, последний не был с ним близко знаком. Хэдли говорил, что и после всех этих лет Эймс еще питал честолюбивые надежды и любил поболтать о поездке в Швейцарию, куда собирался после следующего повышения. Но он был не из тех людей, которые вырываются далеко вперед. В Ярде его ценили, рассказывал Хэдли, но звезд с неба он не хватал и был, пожалуй, слишком доверчив. Он скорее был наделен интуитивной хитростью, нюхом; он был бульдогом, чья мертвая хватка при опасном патрулировании Лаймхауса^[5] принесла ему первое повышение в те дни, когда Лаймхаус был действительно опасен, – и это несмотря на то, что у него был минимальный рост, с которым принимали в столичную полицию. Но он был доверчив – и погиб.

Конечно, все это Хэдли рассказал позже. Тогда, глядя на мертвого Эймса, он вообще не произнес ни слова, даже не выругался. Он только приказал доктору Уотсону, бормотавшему что-то себе под нос, сделать все, что положено в таких случаях, после чего взял свой портфель и направился к лестнице.

– Обычная процедура, – сказал он сопровождавшим его полисменам. – Вы его, наверное, узнаете, но языком не трепать. Я поднимусь сюда еще раз, когда вы его уберете. А тем временем… – Он подозвал доктора Фелла и Мельсона.

Внизу, в холле, миссис Стеффинз вытягивала шею то в одну, то в другую сторону, пытаясь что-нибудь высмотреть на лестнице. Протянув руку, она удерживала позади себя Элеонору; девушка выглядела мрачной. Миссис Стеффинз механически улыбалась ей через плечо своей очаровательной улыбкой, чтобы все могли это заметить. Но когда она увидела лицо Хэдли, вся ее фарфоровая миловидность пошла трещинами морщин. У нее вырвался глупый, дикий вопрос.

– Очень плохо, – коротко бросил ей Хэдли. Выражение его лица красноречиво говорило, что в данный момент он не желает тратить время на идиотов. – Я должен обратиться к вам за содействием. Работа может растянуться на всю ночь. Позже я намереваюсь занять комнату наверху. А пока мне нужна комната – любая комната, – где мои друзья и я могли бы поговорить.

– Ну конечно! – с готовностью согласилась она. Но в ее глазах притаился расчет; казалось, она размышляла, как бы ей обратить это себе на пользу. – И для нас такая честь принимать у себя в доме знаменитого доктора Фелла, хотя все так ужасно и… и вообще. Ведь ужасно, не правда ли? Элеонора, дорогая, я подумала… Есть наша гостиная, но, видите ли, Йоганнус так неаккуратен: она буквально завалена его колесиками, железками и еще бог знает чем. У мисс Хандрет есть комната с окнами на улицу – ее контора. Она адвокат, и эта комната вам, без сомнения, подошла бы, если только мисс Хандрет не будет возражать, чего, я уверена, не случится…

Посреди этой тирады, которую она выпалила единым духом, миссис Стеффинз просеменила через холл, провожаемая недоумевающими взглядами, и постучала в среднюю из тех дверей левой стены.

– Мисс Хандрет! – позвала она чарующим голосом, энергично постучав в дверь костяшками пальцев, а потом изящно приложившись к ней ухом. – Лючия, дорогая!

Дверь открылась тут же, причем с такой неожиданностью, что миссис Стеффинз едва не упала. В комнате за дверью было темно. На пороге стояла женщина, на вид не старше (скорее даже моложе) Элеоноры. Ее темные волосы рассыпались по плечам, и она, качнув головой, откинула их назад, холодно взирая на собравшихся в холле людей.

– Э… о! – воскликнула миссис Стеффинз. – Извините меня. Я думала, может быть, вы еще спите, Лючия…

– Вы прекрасно знали, что нет, – ответила та.

Она произносила слова отчетливо, словно ее окружали одни только враги и она попала в неловкое положение из-за их присутствия, но не хотела, чтобы они это почувствовали. Карие глаза поблескивали из-под длинных полуопущенных ресниц. Плотнее запахнув свой голубой халат, она посмотрела на Хэдли:

– Полагаю, с вами должен быть доктор. Пожалуйста, направьте его сюда, прошу вас. Здесь у меня находится человек, который, по-видимому, серьезно ранен.

– Лючия! – воскликнула миссис Стеффинз одним тоном и тут же с совершенно иным выражением лица обернулась через плечо к Элеоноре – этакий торжествующий кивок, одна бровь выше другой.

Лючия Хандрет тоже посмотрела на Элеонору.

– Мне очень жаль, – тихо извинилась она. – Я бы не стала ничего говорить, но он ранен. К тому же они бы все равно о нем узнали. Это Дональд.

– О боже! – притворно изумилась миссис Стеффинз. – Так, стало быть, теперь вы развлекаете Дональда, милочка моя.

Ее торжествующее «ха-ха-ха» прозвучало как пародия на смех – какое-то странное бульканье, вдобавок она мотала головой и похлопывала руку об руку. Элеонора стояла бледная, с широко открытыми глазами. Лючия тяжело дышала. Сделав над собой усилие, она добавила:

– Кажется, он упал откуда-то сверху. Сильно ударился головой или что-то такое – я не могу привести его в чувство. Я услышала его стоны на заднем дворе, он пытался вползти в дом. Я втащила его в свою комнату. Мне не хотелось поднимать… О, кто-нибудь, ну сделайте же хоть что-то!

– Это важно, Хэдли! – вполголоса проговорил доктор Фелл. – Позовите Уотсона. Немедленно. Тот, другой, может подождать. Вы позволите нам войти, мисс Хандрет?

Он нетерпеливо махнул рукой Хэдли, который кивнул и заторопился к лестнице. Щелкнув выключателем, Лючия Хандрет провела их через маленькую гостиную в спальню, помещавшуюся сзади. У постели горела настольная лампа, с которой был снят абажур. Она заливала комнату ярким, режущим глаз светом. На желтом шелковом покрывале лицом вниз, чуть заметно подергиваясь, лежал человек. Мокрое полотенце с красными разводами сползло на макушку и наполовину сдвинуло коричневатую марлевую повязку, закрепленную лейкопластырем. Кругом валялись еще полотенца, бутылочка йода, на стуле у кровати стояла большая фарфоровая чаша с водой, окрашенной кровью.

Элеонора Карвер подбежала к нему. Человек что-то хрипло забормотал, когда она попыталась приподнять его, и вдруг начал яростно сопротивляться.

– Успокойтесь, – сказал доктор Фелл, кладя руку ей на плечо. – Уотсон будет здесь через мгновение. Он им займется…

– У него так сильно шла кровь из носа, – обратилась к нему Лючия Хандрет, задыхаясь от волнения. – Я не знала, что делать. Я…