– Да что ж с тобой творится, касаточка! Какое тебе воду таскать, ты ж переломишься! Две бочки в кухне стоят, сейчас согрею, а потом сама из колодца воды принесу.

Я мысленно выругалась, открыла было рот и тут же закрыла. Спорить пока бессмысленно. Не в одеяле же к колодцу бежать. Надо осмотреться немного, переодеться, а до того – вымыться.

В кухне и помоюсь, там наверняка теплее. Пусть в тазике – все лучше, чем ничего. Заодно и посмотрю, в каких условиях Марья готовит. Как бы не оказалось, что зря я согласилась поесть.

Марья облачила меня в подбитый ватой стеганый халат и повела в кухню. За дверью моей комнаты обнаружилась длинная галерея, в которую выходили еще двери. В большие, почти как витрина, окна лился свет. Похоже, здесь когда-то был зимний сад. Тут и там стояли горшки с потрескавшейся землей и сухими остатками растений. Одно окно было кое-как заколочено досками, из щелей несло холодом. Это не дом, а моржатник какой-то! Слышала я, конечно, что низкая температура в спальне улучшает сон и продлевает молодость, но надо ж и меру знать!

– Ванька, лакей, заколачивал, – сказала Марья, заметив мой взгляд. – Нос задирает, а руки из… криворукий, короче.

– Лакей? В доме есть еще… – Я осеклась: слово «прислуга» не ложилось на язык.

– Никого, кроме нас с тобой. Аспид с собой привозил Ваньку. Как привез, так и увез. Даже кухарку не взял, сам себе на спиртовке готовил.

– Что готовил? – полюбопытствовала я.

Неужели и правда сам? Не показался мне Виктор человеком, способным снизойти до готовки.

– Так он меня к себе больно не пускал. Ваньку ко мне присылал, за яйцами, толокном да ячкой. Яблоки еще сушеные брал, прошлый год много яблок было… И горничную не взял, пришлось мне тебе помогать. Может, наймешь горничную?

– Подумаю, – уклончиво ответила я. Зачем мне нанимать человека, без которого я всю жизнь прекрасно обходилась? И, чтобы не углубляться в тему прислуги, спросила: – А отчего стекло разбилось? Ветер?

Марья как-то очень странно посмотрела на меня и проворчала:

– Ветер, да. Горшками швырялся. Жаль, аспид увернулся.

Кажется, лучше дальше не выяснять. Сделав вид, будто не поняла намека, я уставилась в окно.

Просторный двор огораживали деревянные строения, стоявшие вдоль сторон прямоугольника. Назначения ни одного из них отсюда я разглядеть не могла. Впрочем, вон у того сарая снег весь истоптан подковами и видны следы от полозьев, наверное, это конюшня или какой-то местный аналог гаража. А вон в том доме очень большие окна, пожалуй, даже больше, чем в галерее, где я сейчас была. Оранжерея? Или мастерская художника? Во дворе виднелись еще простая деревянная изба и глухой двухэтажный то ли амбар, то ли сарай с навесом, под которым стояла поленница и довольно много нерасколотых чурбаков. Наверное, когда дом был полон людей и прислуги, снег в этом дворе утаптывали не хуже, чем на современных мне улицах, но сейчас лишь несколько тропинок связывали дом с колодцем, поленницей и заснеженным холмом с дверцей – погребом.

Когда я открыла дверь в кухню, на меня пахнуло жаром. Хоть где-то в этом доме тепло! Да и вообще кухня выглядела куда более обжитой, чем та часть дома, что я успела увидеть.

Стены и потолок сияли побелкой. Половину одной стены занимала печь с чугунной плитой там, где в современных плитах конфорки. Вдоль трех других выстроились массивные столы с дверцами и ящиками. Над ними протянулись полки. Я прошлась вдоль них, разглядывая кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи, чугунные сковородки и сверкающие медью тазы. Взвесила в руке кухонный молоток, пригляделась к медной сечке, острой даже на вид, но остановилась, заметив выражение лица Марьи.

– Может, бабку тебе позвать? – спросила она. – В соседней деревне есть, от всего заговаривает. Глядишь, и полегче с головушкой станет.

– Обойдусь без бабок, – отрезала я.

Попыталась отобрать у Марьи котел с водой – и едва не выронила его.

– Куда, куда ты этакую тяжесть хватаешь! Этак и пупок развяжется! – всполошилась нянька.

– А у тебя не развяжется?

Котел в самом деле оказался неподъемным, я кое-как водрузила его на плиту.

– Да я ж привычная! А ты барыня!

Может, и так. Похоже, прежняя Настенька с детства ничего тяжелее пялец в руках не держала. Ничего, с этим разберусь потихоньку. В деревенском доме, хоть он и называется усадьбой, всегда хватает работы – вот и натренируюсь. Не привыкла я быть слабой и не буду.

Когда вода начала закипать, Марья достала мыло. Я тихонько вздохнула. Без геля для душа я обойдусь, но косу ниже талии и толщиной в руку прочесывать без кондиционера будет сложно. Впрочем…

– Касторка в доме есть? – поинтересовалась я.

– Как не быть? От живота первейшее средство.

«От живота», пожалуй, лучше не надо, да и в чудодейственное влияние касторового масла на рост волос я тоже не особо верила. Но если несколько капель растереть в ладонях и пройтись по волосам перед мытьем, мыло не так сильно высушит волосы. А если повторить процедуру после – легче будет прочесать. Главное, не переусердствовать.

– Неси, – велела я.

А вон и столетник на окне растет.

Марья с ошалелым видом наблюдала, как я срезаю лист и, разделив пополам вдоль, выскребаю из него ложкой прозрачное содержимое, а потом добавляю в него немного все той же касторки. Как начну выбираться из дома, нужно будет купить в аптеке корень алтея, его отвар тоже можно будет смешивать с алоэ для волос. А если заварить на нем льняное семя, получится отличный гель для укладки.

«Купить». А есть ли у меня деньги? И продают ли в здешних аптеках травы – правильно собранные и правильно высушенные? Подумаю об этом потом, проблемы нужно решать по мере поступления. Попутно сделав так, чтобы Марья не решила, будто я после «нервной горячки» окончательно повредилась умом. Ладно за бабкой побежит, а если за доктором?

С волосами пришлось повозиться – правду говоря, если бы не помощь Марьи, я бы не справилась. В прошлой жизни я носила косу, но еще в школе, да и, честно говоря, у здешней Настеньки волос было раза в два больше, чем в лучшие мои годы. Промыть-то я ее еще промыла, но сушить пришлось в четыре руки, прочесывая пряди и промокая каждую по отдельности нагретым на печи полотенцем.

Через какое-то время, облаченная в валенки, подбитую ватой безрукавку поверх шерстяного платья, я пила горячий чай, дожидаясь, пока волосы досохнут хотя бы до того, как их можно будет заплести, а Марья вслух радовалась, что ее касаточка наконец за ум взялась и стала тепло одеваться.

К чаю полагалась пастила из яблок и домашние конфеты из мелкорубленных сушеных яблок, вишен и абрикосов, смешанных с медом.

Пока я чаевничала, Марья вынесла помои и подтерла пол, решительно отказавшись от моей помощи.

– Давай тогда хоть еду на завтра сготовлю, – сказала я.

– А чего ее готовить? – изумилась нянька. – Перловку вон в горшок сейчас насыплю да в печь на ночь поставлю. Утром пуховая будет. Ты уж прости меня, в городе-то, поди, к разносолам всяким привыкла.

– Как привыкла, так и отвыкну, – пожала плечами я. – Лучше покажи мне, что у нас из продуктов есть, кроме тех, что в шкафах.

В шкафах был привычный мне набор – крупы и мука в холщовых мешочках, жестянки с чаем и кофе, половина капустного кочана, уже слегка подвядшего, пара морковок, корзинка с десятком яиц. Но ни мяса, ни птицы, ни колбас – однако где-то же Марья взяла курицу, из которой сварила «хлебово».

– Хватит тебе одной по хозяйству хлопотать.

Нянька изумленно моргнула.

– Как же ты переменилась после болезни!

– Переменилась, – согласилась я. – Сама же говоришь, пора за ум взяться.

Глава 5

Как бы я ни старалась, прежней Настенькой мне не стать, а расстраивать старую няньку не хотелось. Так пусть лучше верит в потерю памяти и в то, что касаточка ее, побывав на пороге смерти, одумалась и решила переменить свою жизнь.

– Ох, не знаю, как молиться, чтобы надолго, – вздохнула она.

Я промолчала.

Спрятав волосы под выданный Марьей шерстяной платок, я вслед за ней спустилась в люк, обнаружившийся в дальнем углу кухни. Внизу оказался подпол, глубокий и просторный, настоящий склад. Стены обложены камнем, вдоль них выстроились стеллажи. На полках стояли банки, только не под жестяными закатанными крышками, как в доме моей мамы, а обвязанные пергаментом. Я взяла одну в руки, покрутила. Содержимое выглядело густым, темным, так что и цвета толком не разглядеть. То ли потому, что свечка в руках Марьи едва рассеивала мрак, то ли варенье и в самом деле было переварено.

– Матушка еще твоя готовила, – неправильно истолковала мое любопытство Марья. – Секрет у нее был: перед тем как завязывать, положи промокашку, пропитанную ромом. До сих пор, видишь, стоит, ничего не делается.

Может, дело вовсе не в промокашке, а в избытке сахара и переваренном варенье? Если так, толку от него мало – и вкус не тот, и пользы никакой. Разве что вынуть ягоды и просушить, превратив в цукаты, а сироп пустить на вино. Или поставить бражку да перегнать потом? Впрочем, не буду торопиться с выводами, может, на вкус это варенье вполне ничего и, хоть и чересчур густое, сгодится на начинку для пирожков. Я вернула банку на место и продолжала оглядываться. На следующем стеллаже стояли глиняные горшки, закрытые тем же пергаментом, только теперь лоснящимся от жира.

– А это мясо, в сале вываренное, – подсказала Марья.

Местный аналог тушенки?

– Тоже матушка варила? – спросила я.

– Нет, это я. По осени борова зарезали да мяса наварили.

– Выходит, оно твое?

– Как это мое? Ваше! Поросенка-то я купила на деньги, что за сушеные яблоки в городе выручила. А яблоки – из вашего сада!

Кажется, это чересчур запутанно для моих еще не до конца выздоровевших мозгов. Я принюхалась к горшку: вони прогорклого жира или испорченного мяса не чувствовалось. Вот разве что специй чересчур много, аж чихнуть хочется. Ничего, с картошкой – пусть и дряблой и проросшей, как лежала в ящике на полу, – стушить сгодится. Или как основа для супа. А без термообработки домашнюю тушенку есть нельзя, и Марье надо будет запретить. Ботулизм – страшная штука, в мое время в мясные консервы и колбасы добавляют нитратную соль, чтобы палочка не размножалась, а здесь – не уверена… Хорошо хоть, во время варки токсин разрушается.

Кроме варений и тушенки в подполе стояла бочка, источавшая аромат соленых огурцов, и еще одна, где над крышкой, придавленной камнем, виднелся рассол с запахом квашеной капусты.

– А вон там – яблочки моченые, – указала Марья. – Много в этом году было яблочек, не знала, куда девать. Завтра тесто поставлю да пирог с ними испеку. Погреб я проверила, не соврал твой аспид, – продолжала она, выбираясь вслед за мной из подпола. – Мясо на ледник сложил. Сказал, из имения своей матушки привез, соседка она нам.

Оставил продукты, чтобы успокоить совесть, и укатил. Завтра непременно нужно добраться до погреба, сама все осмотрю, пересчитаю и прикину, надолго ли хватит.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок, но мы и без него бы с тобой прожили. В кладовке мешок муки еще есть и ячменя, овес, курочки опять же… Не горюй, касаточка.

Да я и не собиралась горевать. Неудобно только на шее у старухи сидеть, но это ненадолго, дайте только разобраться в хозяйстве. К слову…

– Месяц какой сейчас? – Вспомнив, что местное название месяца мне мало что скажет, я тут же поправила себя: – Весна скоро? Когда на рассаду пора будет сеять? Грядки готовить?

Кажется, я сегодня все же доведу бедную бабку до сердечного приступа. Она даже за грудь схватилась.

– Ты сама, что ли, в земле собралась ковыряться? Придумала тоже!

Я приготовилась слушать причитания, что все равно ничего не выйдет, но у няньки мысли были о другом.

– Ручки испортишь, личико почернеет. Кто ж на тебя, такую страшную, глянет?