Пахаро и сам не помнил, как он достиг того самого дома. Он даже не до конца осознал то, что вот он стучится в заветное окошко. Он действовал, будто в полусне. Сейчас он ясно понимал только одно – он во что бы ни стало должен предупредить любимую девушку о грозящей ей опасности. Ну, и старика, конечно, тоже. А вот что будет дальше – об этом он почти не думал…

За стеклом в полумраке мелькнуло лицо Гаты. Потом щелкнул дверной замок, и Пахаро буквально ввалился в дом.

– Вот, – тяжело дыша, сказал Пахаро. – Я прилетел… Долетел…

– Что случилось? – встревоженно спросила девушка.

Послышался шорох и сухое покашливание старика.

– Пока ничего, – сказал Пахаро. – Но вам двоим надо уходить. Сейчас же, немедленно! Пока еще не рассвело. Ночью безопаснее.

Ни девушка, ни старик не стали спрашивать, почему им нужно бросать дом и уходить. Все, в общем, было понятно и без расспросов. Понапрасну Пахаро таких слов не скажет. Значит и впрямь случилось что-то особенное. Что-то страшное.

– Понятно, – отозвался старик. – Но может быть, ты заберешь нас с собой?

– О, нет! – ответил Пахаро. – Сейчас я опасный попутчик… Вы уж как-нибудь сами… Вы знаете, куда идти. В Кордильера-Исабелья…

– Знаем, – коротко ответил старик.

– Хорошо, – сказал Пахаро. – Тогда все. Встретимся в горах, на базе. До встречи.

– Береги себя, линдо. – Она впервые назвала Пахаро словом «милый».

Пахаро ничего на это не сказал, лишь нежно коснулся волос девушки. И вышел.

…Погоня их не настигла. Или, может, они, плутая по окраинным улочкам, просто сбили погоню со следа. Впрочем, это было неважно. Важно было другое – они спаслись и в этот раз.

Они проехали еще добрых пятьдесят километров и остановились. Здесь начинались горы, здесь они были в относительной безопасности.

– Кажется, спаслись, – выдохнул Пахаро. – Самая пора взглянуть, что в этих чертовых коробках. А то, может, мы напрасно тащили их за собой в такую даль. Ну-ка, посветите кто-нибудь!

Вспыхнул фонарь в чьей-то руке, и Пахаро ловко, одним взмахом ножа, располосовал одну из коробок. В коробке были деньги – американские доллары. Пахаро скривился, взял одну пачку, подержал ее в руке и брезгливо швырнул обратно в коробку, будто это были не деньги, а какая-то гадость.

– Что и требовалось доказать, – сказал он. – Думаю, в других коробках – то же самое. Деньги или, может, какие-нибудь побрякушки. В общем, будем считать, что нам повезло. Ладно, поехали. Пускай с этим богатством разбираются наши командиры. А мы свое дело сделали.

Они тронулись в путь и ехали еще добрых пятьдесят километров, не зажигая фар. А затем дорога кончилась, кругом были крутые, поросшие деревьями горы. Дальше нужно было идти пешком. Бойцы замаскировали джипы, взяли коробки, и пошли.

О двух своих товарищах – Дивертиго и Пасторе – они не вспоминали. Хотя, наверное, все же вспоминали, но промеж себя ничего о них не говорили. Что было толку в таких разговорах? Разговорами их вернуть было невозможно, даже если Дивертиго и Пастор были живы…

Манагуа, отдел службы безопасности

Национальной гвардии

Это могло показаться невероятным, но и Дивертиго, и Пастор остались живы. Живы, но оба ранены. Причем, что, опять же, можно было считать чудом, их раны оказались несмертельными – оба были ранены в ноги. Оттого-то они и не побежали вслед за своими товарищами – на раненых ногах далеко не убежишь. Застрелиться им мрачные люди в штатском тоже не позволили, ловко выбив у них из рук оружие. Да, впрочем, ни Пастор, ни Дивертиго и не собирались стреляться. В той кутерьме оба они испугались и утратили присутствие духа, что, в общем, было и немудрено. Попробуй-ка проконтролируй себя, когда в тебя со всех сторон стреляют, а сам ты ранен и боль от раны разрывает тебя на части! Мало кому удается сохранить самообладание в таком-то положении. К тому, что ты ранен, надо еще и привыкнуть, а это очень даже непросто. Кроме того, и Дивертиго, и Пастор были молоды, и они хотели жить.

Из генеральской резиденции в Леоне двух плененных сандинистов доставили в Манагуа, где ими занялась служба безопасности Национальной гвардии, подчиненной непосредственно диктатору Сомосе. А именно тот ее отдел, который ведал борьбой со все нарастающим народным сопротивлением. Сопротивление это носило название Сандинистский фронт национального освобождения, или, если говорить коротко, сандинисты.

В отделе службы безопасности Пастора и Дивертиго подвергли допросу. В госпиталь никто их отправлять и не думал, сомосовским приспешникам, прежде всего, важно было выведать у плененных сандинистов всевозможные подробности того, что произошло, а уж госпиталь будет потом – если он вообще понадобится.

Первым допрашивали Пастора. Допрашивали его три мрачных типа, задавая вопросы поочередно, а иногда один и тот же вопрос задавали все трое. Это был очень мучительный допрос – в том смысле, что рану на ноге никто толком не обработал, ее лишь наспех перевязали. Рана очень болела, Пастору хотелось пить, его мутило, он был напуган и подавлен. Но, несмотря ни на что, этот щуплый двадцатилетний парень был преисполнен решимости сражаться до конца. Он понимал, что это, может статься, будет его последний бой в жизни, но он намеревался выдержать его с честью, как и полагается истинному бойцу за правое дело. К тому же он не верил, что может погибнуть, потому что в двадцать лет кто верит в собственную смерть?

– Как тебя зовут? – спросил один из следователей.

– Пастор, – ответил юноша, невольно кривясь от боли.

– Я спрашиваю о настоящем твоем имени! – повысил голос следователь.

– Пастор, – повторил юноша.

– Вот как! – хмыкнул второй следователь. – Значит, Пастор и никак иначе… Что ж, пускай будет так. Для нас это не имеет значения.

– Ты – молодой человек, – сказал Пастору первый следователь. – Ты ранен, тебе больно. Ты, конечно же, хочешь жить. Мы поместим тебя в госпиталь, ты останешься жив. Но для этого ты должен ответить на несколько наших вопросов.

– Я ничего вам не скажу! – решительно ответил юноша.

– Вот как? – с преувеличенным удивлением спросил следователь. – Значит, ты не хочешь жить?

– Ценой предательства – не хочу! – еще решительнее ответил Пастор.

– Смелые слова, – насмешливо произнес следователь. – Насколько смелые, настолько и глупые. Кого ты не желаешь предавать? Бандитов, которые грабят и убивают? А ведь они грабят и убивают, разве я не прав?

– Это вы бандиты! – сказал Пастор. – Это вы грабите и убиваете! Вместе с вашими хозяевами американцами. А мы сражаемся за свободу!

На это следователь не сказал ничего. Он лишь переглянулся со вторым следователем и махнул рукой. Тотчас же в помещение вошли два солдата и поволокли Пастора к выходу.

– Будем надеяться, что второй окажется умнее первого, – скривился первый следователь.

Вторым был Дивертиго. Он был гораздо старше Пастора, ему было под сорок. В предгорьях Кордильера-Исабелья, в деревушке на реке Коко, у него был дом, а в доме семья. Герилья захватила Дивертиго и увлекла его случайно, как дождевой поток подхватывает и увлекает с собой всякого рода мусор, который валяется на обочине дороги. Бывает, что этот мусор на что-нибудь годится, а бывает, от него нет никакого толку. Бывает, что он даже причиняет зло. Дивертиго боялся за семью, боялся за себя, и за себя, пожалуй, еще больше, чем за семью. Кроме того, он страдал от раны, ему казалось, что если рану как следует не перевязать и не лечить ее, то он скоро умрет.

Следователи в начале допроса сказали Дивертиго то же самое, что и Пастору. Дескать, если ответишь на несколько наших вопросов, то отправим тебя в госпиталь, будешь жить, ты не какой-нибудь неразумный юнец вроде твоего товарища, у тебя, наверно, имеется семья, так что тебе нужно подумать и о ней – ну, и все такое прочее в этом же духе. Дивертиго не упрямился, он с готовностью согласился отвечать на вопросы.

И он рассказал все, что знал. Он назвал место расположения главного штаба сандинистов в горах Кордильера-Исабелья, назвал имена командиров, которые знал, ответил и на другие вопросы.

– А вот это что такое? – спросил один из следователей и протянул Дивертиго картонный прямоугольник с нарисованными на нем птицей и змеей.

– А, это! – Дивертиго, хоть и был напуган, не мог сдержать усмешки. – Это что-то вроде визитной карточки.

– И чья же это визитная карточка? – спросил следователь.

– Диего Пахаро, – с готовностью ответил Дивертиго.

– Кто такой этот Диего Пахаро?

– Командир отряда, – ответил Дивертиго. – Я был в этом отряде. И Пастор тоже. Пахаро всякий раз оставляет после себя такие карточки. Везде, где он только побывал.

– Зачем? – не понял следователь.

– Ну, – Дивертиго вновь усмехнулся, – уж такой он человек. Не может он без всяких этаких штучек…

– Еще что ты знаешь о Диего Пахаро?

– Почти ничего, – ответил Дивертиго. – Я говорю правду – почти ничего! Молод, горяч, самолюбив. Командование поручает ему самые трудные задания. Самые рискованные. Понятно, что не одному ему, а ему и его отряду.

– Значит, это он был в резиденции генерала Уго Монтеса?

– Он, – кивнул Дивертиго.

– И генерала Уго Монтеса тоже он убил?

– Да.

– И поместье в Чинандеге тоже его работа?

– Его.

– Так… – первый следователь с усмешкой взглянул на второго следователя. – То-то я смотрю: и в Леоне, и в Вальпараисо – везде валяются одинаковые визитки! Везде птица со змеей! У меня их уже целая коллекция, таких визиток! Что такое, думаю, в чем здесь смысл? А оказывается, вот в чем. Молодость, горячность, самолюбие! Что ж, самолюбие – это хорошо. Самолюбие – это тоже оружие. Так сказать, обоюдоострый нож. Одним лезвием – по нам, а другим – по этому Пахаро!

– Что это тебя потянуло на эпитеты? – ухмыльнулся второй следователь. – Можно сказать проще. Эти визитки с птицей и змей – важные доказательства. Улики. Каких-то иных доказательств нам против этого Пахаро и не нужно. Можно только поблагодарить его за то, что он нам сам против себя предоставил доказательства своих преступлений.

– Ну да. – Первый следователь также ухмыльнулся. – Дело за малым – поймать этого Пахаро.

– Поймаем…

– Еще что ты хочешь нам сказать? – спросил один из следователей у Дивертиго. – Припомни, может, ты что-то забыл?

– Явочная квартира, – наморщив лоб, припомнил Дивертиго. – Да, явочная квартира…

– Какая явочная квартира? Где? Что ты о ней знаешь? Кто в ней проживает?

– Дом на окраине Леона… Адреса не знаю, не запомнил… Но могу показать… Кто там проживает, тоже не знаю. Я никогда там не был. Мы всегда оставались на улице, а в дом входил Пахаро. Насколько я понимаю, там разведчики. Они всегда говорили Пахаро о новостях в городе.

– Значит, можешь показать?

– Да, могу…

Кордильера-Исабелья,

главный штаб сандинистов

Добыча, которую принес Пахаро вместе со своими бойцами, оказалась богатой. В картонных коробках были доллары, была национальная валюта кордоба, были вдобавок и драгоценности.

– Вот, – сказал Пахаро генералу Чаваррия. – Принимайте улов. Теперь мы богатые. Интересно, сколько оружия можно купить на эти деньги? А лекарств? А еды?

– Подсчитаем, разберемся, – сказал генерал Чаваррия. – Спасибо тебе. То есть я хотел сказать спасибо тебе и твоим бойцам. Все живы и целы?

– Не все, – нахмурился Пахаро. – Не вернулись Дивертиго и Пастор.

– Убиты? – спросил генерал Чаваррия.

– Не знаю. Может, убиты, может, ранены и попали в плен… Главная беда – мы и выручить-то их не могли. Или забрать тела… Там такое творилось…

– Это война, – сказал генерал Чаваррия. – Война без убитых и пленных не бывает.

– И все-таки надо как-то узнать, что с ними, – сказал Пахаро. – Если живы – выручим.

– Это как же ты их выручишь? – вздохнул генерал. – Возьмешь штурмом центральную тюрьму в Манагуа?