– Ея Императорское Величество ожидает Вас! – торжественно произнес распорядитель и, не спрашивая, готовы ли мы: я, Екатерина и ее матушка, раскрыл двери, за которым была видна часть большого стола, где уже сидели приближенные государыни.

Что касается Иоганны Елизаветы – моей будущей тещи, то я ее ненавидел. Это чувство было настолько сильным, при том второе сознание не оформило своего отношения к женщине, что я демонстративно отворачивал голову. Или, все же это некая форма неуважения и брезгливости, а не ненависть. Дамочка уже набрала огромные суммы долгов и оплачивать по тем векселям, как намекала тетушка, придется в том числе и мне. А еще теща была не меньшим тираном для Екатерины Алексеевны, чем для меня Брюммер, может и большим, учитывая близкое родство. А я не терпел над собой сомнительных авторитетов, причем этот подход не встречал никакого сопротивления в моей шизофренической голове.

– Ну, чего стоишь там, Петруша, морщишься? – спросила императрица, когда будущая теща с дочерью-невестой, немного потолкавшись кому первой входить в обеденный зал, уже присаживались к столу.

– Простить менья, тьетушка, я есть ослепить глаза от вашего сияние, – сделал я вид, что прикрылся от солнца и решительно пошел к столу.

Небольшая пауза, а потом раздался громоподобный смех Елизаветы Петровны:

– Какой кавалер, а, это же надо! Ха-ха. Спасибо, племянник. Становишься угодником дамским. Ха-ха.

Подхалимские, как, впрочем, и искренние смешки присутствующей елизаветинской элиты, не смогли заглушить смех самодержцы. Я занимал свое обычное место на таких обедах под пристальные разглядывания императорскими миньонами дива-дивного в моем лице.

– Учись, Алексей Григорьевич! Да и ты, Алексей Петрович, до такого комплимента не додумался. А? Иван Иванович, каково? – обратилась Елизавета к Разумовскому, Бестужеву-Рюмину и Шувалову.

– Куда нам, матушка! – развел руками не так давно назначенный канцлером Российской империи Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

Я присел, слуга сразу же расстелил салфетку на коленях. Все внимание собравшихся сосредоточилось на мне. Немного щурясь, словно просвечивая рентгеном, смотрел на меня канцлер, улыбался Иван Иванович Шувалов, строго поглядывал Ушаков – пока еще глава Тайной Канцелярии. Только Разумовскому было нипочем, он уже налил себе хлебного вина и гипнотизировал стограммовую рюмку, ожидая отмашку на обед. Этот хотя бы сейчас пьет, за столом, а от канцлера уже отдает похмельным амбре.

Впрочем, в отношении Бестужева-Рюмина расслабляться было нельзя. Этот человек еще долго будет плести свои интриги и по своему верой и правдой служить Отечеству, но как это он для себя понимает. Брать деньги от англичан разве противоречит истинному служению России?..

– Да пей уже! – среагировала Елизавета, веселясь на то, как Разумовский рассматривает, сглатывая слюну, рюмку хлебного вина, потом ее лицо стало резким, даже суровым и императрица обратилась на французском к Иоганне Елизавете – моей теще. – Иоганна, как время провели, пока я занималась лечением наследника? Как господин Бецкой поживает?

Нельзя сказать, что моя родственница через еще не состоявшуюся женитьбу с Екатериной, впрочем, родство не только через будущий брак, стушевалась, но глазки забегали, информативнее слов говоря, что у этой мадам «рыльце в пушку», особенно при упоминании бастарда князя Трубецкого. Я знал, что историки приписывали матери невесты наследника роман с этим человеком, но тут понял, что «романтик» имел-таки место быть. А жаль… При Екатерине, в той истории, которую я уже не допущу, Бецкой проявил себя, как отличный организатор и градостроитель. Может как-то подобрать этого персонажа с обочины?! Но рано об этом думать, обед бы пережить, да ночь продержаться.

– Ваше Величество, мы с дочерью молились за выздоровление Великого князя и наши молитвы были услышаны, – взяв себя в руки, подняв величественно подбородок сказала на французском языке Иоганна Елизавета.

– Уже на шестьдесят тысяч рублей намолила! – раздраженно на русском языке сказала Елизавета и укоризненно, правда, ничего более не говоря, рассмотрела очень даже недешевое платье Екатерины. Что-что, но наряд государыня оценивала быстро и безошибочно.

А я подумал, что эту мадам, мою тещу, могут в этой истории отправить домой еще до свадьбы. Шестьдесят тысяч – это очень много, а если учесть, что и Катэ уже в долгах, как в шелках, то семейство обходится очень дорого Елизавете. А потом недостача в обеспечении армии и учебные стрельбы раз в полгода и то у гвардии. Опять же, это не солдафонство, а рационализм!

Сама же самодержица была в шикарном платье, которое стоит как три наряда невесты наследника. Но это – другое, даже думать в этом направлении опасно, ибо предательство менее карается, чем быть в одинаковом платье с императрицей, или в более дорогом. Лопухина не даст соврать.

– Так, чада мои, я назначила дату вашей свадьбы – первого сентября сего года. Думала Брюммера назначить распорядителем сего торжества, но…подумаю еще, – императрица пристально посмотрела на меня, давая понять, что в курсе произошедшего в моих покоях несколько часов назад.

Дальше был обед, на котором я, кроме как огурчики, да грибочки и не ел ничего, рассказывая, что говею, в некотором роде осуждая императрицу, что с этим обедом, не могу попасть на вечернюю службу. Тетушка даже заботливо решила прислать ко мне священника, чтобы вечером вместе с ним помолиться.

Что я выяснил в ходе обеда? А вот много, особенно наблюдения толстым слоем ложились на послезнание. Так, Алексею Разумовскому стоило бы посмотреть, что медленно, но верно восходит звезда Ивана Ивановича Шувалова, пусть последний пока еще уступает малоросскому казаку. Будет ли императрица и человек российского Просвещения любовниками? Не знаю, но власти он получит сполна. Как, впрочем, уже взошла звезда Бестужева-Рюмина, но тут никакой романтики нет и близко.

Канцлер неплохо сработал во время скандала с французским послом (впрочем, что-то вроде аккредитации Шетарди так и не успел получить). Под шпионский скандал попала и сидящая рядом, сияющая от удовольствия, Иоганна Елизавета, которая, видимо, подумала, что ее партия пристроить дочь проиграна, но дата свадьбы, наконец названа. Тут пошатнулась, кажущаяся еще недавно колоссом, фигура медика Лестока. Елизавета не могла простить уже то, что в перехваченных Бестужевым письмах ее называют некрасивой, да и Шетарди был ранее сверх меры любезен с императрицей, при дворе даже говорили, что они целовались. А тут такой апломб – шпионские игры.

Еще я понял, что мое поведение в последнюю неделю, начали включать в свои расклады придворные игроки. И Бестужев, и Шувалов за столом вполне себе выказывали интерес к моей персоне, при том, что ранее просто игнорировали, как чудного мопса – полюбоваться можно, но не решать же дела с собачкой. Жуткий пример, но правильный. А мне нужны оба и Шувалов и Бестужев. Уже прокрадываются определенные мысли, которые могут дать и прибыль, и опору в ногах. Да, вопросы прибыли лучше решать с двоюродным братом Ивана Ивановича Шувалова – Петром Ивановичем Шуваловым, но и Иван Иванович не гнушался подзаработать. Да и был последний молодым, годами не критично ушедшим от моих лет. Как казалось мне, более договороспособным.

– Я рада была видеть тебя, дитя, и Вас, сударыня, – на французском языке произнесла императрица, сообщая Екатерине и ее маме, что пора и честь знать, засиделись у сильных мира сего.

При этом я не был упомянут тетушкой, и посчитал правильным не проявить эмоций и сидеть смирно. Но удержаться от того, чтобы под одобрительную улыбку Елизаветы, пристально посмотреть в след своей невесте, не смог. Это не была любовь или какие-то возвышенные чувства, это был интерес к личности великой женщины, которая меня… хочет убить. Мне, Сергею Викторовичу, всегда нравились сильные женщины, как моя Катька, оставшаяся в будущем.

Впрочем, как-то ни разу не рефлексирую по потере жены, с которой не был, как с женщиной больше двух лет и не только по причине болезни. Да и вообще, не хочу обратно, во время, которое у меня ассоциируется с болью и немощностью. Тут же мне все интересно, есть возможность изменить историю, кратно в больших размерах, чем можно было бы это в будущем, влиять на государство. Да и молодое, пусть пока и не складное тело, возбуждает некую эйфорию и жажду действий. Измениться, прожить новую жизнь, и себя изменить и мир. Это может и пройдет и уже скоро, но пока именно так. Вот она Елизавета, иные вершители судеб, интересно же.

– Судари, думаю, Вам есть о чем поговорить, – произнесла Елизавета и четверо сановников удалились в соседнюю комнату.

– Великий князь! Буду рад в ближайшее время с Вами отобедать. Надеюсь, что матушка дозволит нам встретиться после Рождества? – сказал Иван Иванович Шувалов и приобняв Разумовского уже что-то начал говорить тому.

– Почему не рассказал мне, что во время болезни к тебе спускалась Пресвятая Богородица? – задала вопрос Елизавета, как только нас оставили одних.

– Я есть думать, что это горячка и боятся, не верить мне, – ответил я.

– Богохульник! – вскричала Елизавета. – Все медикусы говорили, что умираешь, я видела язвы на твоем челе, а сейчас ты даже похорошел ликом, вытянулся, мужем статным становишься. И что это, коли не божий промысел?

– Простить меня, тетушка, сложно тому, кто до болезни не исполнять обряд, понять, где есть божественный промысел, – я понуро опустил голову и чуть не пустил слезу, отыгрывая растерявшегося подростка.

– Вот ты сейчас недоросль, а с Брюммером был мужем, – Елизавета задумалась. – Какой ты, Петруша?

– Взрослеть, тетушка. Хотеть дела вершить, – ответил я, понурив голову.

– Ну, буде, племянник, мал ты еще. Вона, как дед твой потешников заведи, да научайся ими управлять. И что там с деньгами, что я даровала тебе после воцерковления? – спросила императрица.

– Брюммеру отдать, кабы увеселения мне делать. А деньги сии мне нужнеть… нужны, – ответил я.

– Брюмера не трогай, он, почитай опора тебе в Голштинии, я подумаю, как тебе помочь и денег дам – пятьдесят тысяч. Посмотрю, куда ты их употребишь, на какие такие дела. С Шуваловым дела вершить думаешь, чего это Иван Иванович уже тебя приглашает отобедать? Он больше человек Просвещения и науки, но не чурается и коммерцией заниматься. Вот с Петром Ивановичем тебе сойтись, но то дела грядущего, – императрица серьезно посмотрела на меня. – Не нужно тебе прибиваться ни к какой партии, с Бестужевым так же будь любезным. Коли ты такой взрослый, дозволю вольности, как то быть на приемах, но с Катькой будь, отвадь Иоганну от нее. Приятна хоть девка-то?

– Да, нравится, есть юна она, – ответил я.

– А ты, что, Старый? – Елизавета потрепала меня по голове, пренебрежительно сдернув уже опостылевший парик, раздражающий голову, которая постоянно чесалась.

Глава 2

Петербург. Ораниунбаум. Москва. 

Зима 1745

Социализация прошла успешно. А как еще? Все же я и есть Петр Федорович, пусть уже больше и Сергей Викторович Петров.

После возвращения в Петербург и сложного первого дня, меня мало дергали представать пред очи ясные государыни, а Брюммер стал более покладист и даже угодлив при общении со мной. Елизавета, видимо, сделала некоторое внушение моему воспитателю и тот, после еще нескольких нелепых, прямолинейных и грубых попыток вернуть ситуацию, где я зависим, а обер-гофмаршал доминант, отстал. Сложился некий паритет, когда я не задеваю воспитателя, и он не требователен ко мне.

Время же течет в этой эпохе настолько размеренно, что срочно, это очень редко прямо сейчас, а чаще завтра-послезавтра, или после праздника, не важно, какого. Пригласил на обед меня Иван Иванович Шувалов, я и жду назавтра, а и неделя проходит, а приглашения нет. И это нормально, никто никуда не спешит.