Эрика ждала, и кусочки прошлого врывались из-за воздвигнутых стен в настоящее, оседали лепестками и складывались в узоры. Эрика родилась среди книг. Более того, пока Жозлин, ждала появление дочери на свет, она писала очередной роман. Всё свершилось одномоментно. Рукопись отправилась к редактору в тот же день, как сама Жозлин – в роддом. Шёл дождь, выл ветер, старые деревья трещали и падали. Давно Корвинград не сотрясался под силой стихии. В Вороньем Городке были ужасные пробки, карета скорой ехала целую вечность, а когда наконец-то добралась до вороньего госпиталя^[11], мать Эрики заявила: «У меня двойня! И я не стану выбирать!». Что и кого выбирать, она не уточнила, а спросить никто не решился. По итогу слова эти приписали порыву, вполне уместному, учитывая деликатность момента и присущее ситуации волнение. Кроме того, Жозлин, как и подобает творческой натуре, была личностью сложной, а порою невыносимой даже для неё самой.

Коридор, захваченный сотнями корешков и тысячами страниц, вылился в кабинет, который книгами был обжит уже очень давно, и в этом не было никаких сомнений, навечно.

– Видишь этот Стоунхендж^[12]? – отец показал на стопки, что росли на массивном старом, в благородном значении этого слова, столе, за которым раньше писала ма, а после очередной, но окончательной смерти музы отдала под нужды супруга.

Эрика подошла, но не увидела и тут знакомого свёртка.

– Теперь ты достаточна взрослая, чтобы выбрать книгу, – отец взъерошил ей волосы. – И ты скоро поймёшь, что это не так просто, как может показаться.

– Я могу взять любую? – глаза Эрики заблестели.

– Да, любую с этого стола. Если честно, это был довольно странный лот, который стоил неприлично дорого, не будь в нём томика Профессора из первого тиража в прекрасной сохранности^[13]! Только представь, он был обернут в папиросную бумагу, и наследник даже не понял, какое сокровище упустил! Глупый-глупый хоббит-с! – рассмеялся отец, подражая голосу Голлума из фильма^[14]. – Он был так рад избавлению от хлама, а я чуть ли не плясал при виде бисера, который не был замечен…

Па так потрясающе изображал голоса! А как он читал книги Эрике в детстве! Особенно здорово было, когда вдруг злая колдунья начинала говорить голосом ма. Девочка рассмеялась от приятных воспоминаний. Отец осёкся, поскрёб подбородок:

– Одним словом, моя прелесть, всё относительно! Настоящей удачей было заполучить всё это!

Эрика хитро посмотрела на отца и тот рассмеялся:

– Безусловно, я изъял Профессора, и даже уже нашёл для него покупателя.

Эрика наигранно вздохнула:

– Очень жаль, а то я б взяла его и обменяла на пару отличных кроссовок!

– Какое кощунство! – театрально всплеснул руками отец.

– Всё это вымысел, – продолжала упрямствовать Эрика. – А кроссовки реальны!

Па поморщился так, будто клопа съел:

– Кто ты? И что ты сделала с моей дочерью? – он ущипнул её за щеку. – Ты права, эти истории лишь иллюзии, но иногда они реальнее жизни. Однажды ты это поймёшь.

Девочка криво улыбнулась. В их «бумажном» доме время заплутало, но стоило выйти во внешний мир, как становилось очевидным: модные кроссы, смартфон и чуть больше карманных денег сделали б жизнь гораздо проще, а главное, рассеяли порою не совсем доброжелательное и чрезмерно навязчивое внимание одноклассников.

Но тут отец прищурился, наклонился так, чтобы его глаза и Эрики разделяло только два слоя линз очков:

– Но если унюхаешь говорунов, забрось в тёмную коробку. Я разберусь с ними, как только вернусь.

– Мало того, ты накинул мне работы, так ещё и бросишь меня среди бука-монстров? – возмутилась Эрика.

– Я оставляю тебя в самой лучшей компании! – отец широким жестом окинул кабинет. – И даю тебе свободу выбора!

– А что станет с ними? – Эрика коснулась верхней книги ближайшей стопки. – С молчунами.

– Одна станет твоей, а остальные… – он пожал плечами.

Эрика и так знала, что остальные захватят часть кабинета и, возможно, навеки поселятся в их доме.

– Кстати, раз ты всё равно будешь их смотреть, будь добра, впиши их в реестр находок.

Отец порылся в столе, открывая ключиком ящик и извлекая из него какие-то бумаги и складывая в кожаный портфель с лямкой через плечо.

– Подумать только – кроссовки, – буркнул он, покачав головой, и покинул кабинет.

Эрика проводила его взглядом. Ей бы очень хотелось получить такую книгу в подарок, и она бы никогда не променяла её даже на сто пар кроссовок. Жаль, что па не подумал об этом. Знал ли он вообще об её интересах? Он выпадал из реального мира куда чаще неё (может это у неё наследственное?), погружался в букинистические глубины, а когда выныривал, с удивлением обнаруживал подле себя девочку, которая по совместительству была ещё и его дочерью. Не будь у неё «нюха», видел бы её отец? Существовала бы она в его реальности?

Эрика обошла стопки книг, врученных в её руки. Скользнула взглядом по корешкам, оценивая, насколько всё будет скучно. Вздохнула, села за стол и положила перед собой тетрадь, в которую следовало вписать название книг, их автора, издательство и год.

Может, сначала выбрать подарок? Эрика наклонила голову, читая имена молчунов. Свобода выбора – это, конечно, здорово, но, признаться, ей не хватало клочка упаковочной бумаги цвета морской волны и ярко-алой ленты тоненького бантика. Но у неё ещё был маленький кусочек праздника. Прямо сейчас в заднем кармане джинсов лежала оранжевая записка, подброшенная под дверь на рассвете. Может, начать с неё?

Эрика достала послание. Бумажный квадратик, сложенный на манер оригами.

«Эрике». Ма всегда так красиво писала её имя, что оно было похоже на бабочку, сложившую крылышки за миг до того, как вспорхнуть с травинки.

Девочка покрутила записку и, не разворачивая, отправила в карман жилета.

«Там определённо что-то волшебное», – подумала Эрика. – «Всё объясняющее».

Она перевела взгляд на новые книги и почувствовала пробуждение трепетошек в животе. Её ждало удивительное приключение, но сначала она должна найти дверь к нему.

Лёгкое покалывание в кончиках пальцев, и та маленькая власть избрать для себя новый дивный мир – книгу, заставляло сердце биться сильнее. Жаль, ма не осталась. Иногда Эрике хотелось разделить одну из великолепных историй не только с отцом, но и с ней. Однако книги стали для Жозлин подобны острым шипам. Каждый раз, по словам па, натыкаясь на них взглядом, она морщилась, как от боли, пока не научилась больше их не замечать. И вся эта вселенная досталась Эрике и её отцу.

«Представь, всего из семи нот рождено сколько мелодий», – говорил он. – «А теперь вообрази, какое бессчётное множество историй возможно из букв, которых в четыре раза больше, чем нот!»

Может, писатели и не должны любить чужие книги? Может, им достаточно тех миров, что вечно роятся и жужжат в их головах?

Так думала Эрика, разглядывая книгу за книгой. Разбирая по камушкам магический круг, оставленный для неё отцом. Как Тесей она искала своего Минотавра в лабиринте авторов и названий, а вместо нити Ариадны была лишь тонкая паутинка интуиции.

На третьей дюжине книг все трепетошки в животе сникли, а девочка утвердилась в мысли, что вариант со свёртком ей нравился больше. Голова лопалась от названий, которые ничего не говорили о тексте внутри. Не помогали картинки обложек и броские слоганы, вычурные аннотации, заплаткой лежащие на теле истории. Одни казались слишком скучными, другие чересчур кричащими, какие-то чрезмерно яркими, а прочие, наоборот пресными. Каждая книга сама по себе, может, и была неплоха, но когда вопрос становился в выборе единственной… А что если эту книгу придётся взять с собой на необитаемый остров и прожить с ней сотню лет, перечитывая и перечитывая, пока слова не сотрутся со страниц и не отпечатаются навеки в памяти!

Девочка отчаялась и уже была готова просить помощи отца, ведь он ни разу не ошибся в выборе! Но кабинет был пуст, она совсем забыла, что он ушёл. Эрика сползла со стула и поплелась на кухню. По пути заглянула в прихожую: зонт и пальто исчезли вместе с па. Быстро сбегала на верх проведать Пирата: отец категорически был против крыса в своём кабинете. На обратном пути Эрика прислушалась к шуршанию ослабших зимних духов, что затаились в стенах дома, не давая тому прогреться окончательно; аккуратно переступила через восьмую ступеньку, под которой сопел Скрип-топ, безобидный, но очень чувствительный, монстр. И услышала что-то ещё …

– Мама? – тихо позвала девочка, оказавшись внизу и глядя на убегающую вверх лестницу.

Эрика, не потревожив Скрип-топа, вновь поднялась на второй этаж, на цыпочках пробралась до дальней двери и приложила ухо. В комнате кто-то был. Ма вернулась? Но почему она не заглянула к ней? Или заглянула, но не нашла. Точно, ведь в комнате Эрики не было, а в кабинет отца Жозлин никогда не заходит.

По ту сторону двери чиркнули по полу ножки стула, донеслись звуки шагов: всего несколько, но в самый раз, чтобы дойти от стола до окна. Лёгкий перезвон металла – словно шёпот фей: это ветерок юркнул в фурин^[15].

– Спасибо за поздравление, ма, – проговорила Эрика, сжимая в кулаке оранжевое послание. Крылья бабочки смялись.

По ту сторону двери всё стихло.

– Не за что, милая, – приглушенный ответ. Голос растерял эмоции, проходя через стены. – Поговорим позже. Я себя не очень чувствую.

– Конечно, ма, – девочка закусила губу. – Отдыхай, ма.

Эрика спустилась. Забыв про Скрип-топа, наступила на крышу его дома, и монстр жалобно хныкнул.

– Прости, – прошептала Эрика и всхлипнула.

На кухне было тихо. От праздника не осталось следа. Лишь еле ощутимый запах ванили и шоколада. Её праздничная тарелка с маяком, вымытая и высушенная, вновь висела на стене рядом с маминой чайкой и папиной лодкой. По легенде, они купили этот набор, когда отдыхали на побережье, праздновали первый год Эрики и выход в свет её книжной сестры. Эта же легенда гласила, что, когда «девочкам» исполнится десять, они вновь вернутся, чтобы отметить эту дату. Ну вот, Эрике десять, а её «бумажная» сестра сгинула в мясорубке книжной индустрии, не успев покрасоваться на полках и в топах продаж. И, кажется, об этом обещании все предпочли забыть. Даже когда отец рассказал о нём три года назад, он уже тогда сконфузился, что упомянул самое большое разочарование и неудачу Жозлин. И вот, глядя на тарелки сейчас, Эрика подумала, что вдруг это разочарование вовсе не провал книги, а она – непутёвая кровная дочь.

Эрика зажмурилась, и незваная мысль сжалась меж век, отступила и провалилась обратно в тёмное нечто, из которого вылезла. Эрика быстро пробежалась по картотеки памяти, кинула на зияющую мрачную дыру обиды и грусти яркий половичок и уселась в уютное кресло приятных воспоминаний. Она заново взглянула на тарелки и улыбнулась. В голове зашуршала кинолента, весь мир погрузился в полумрак и лишь счастливые картинки замелькали перед глазами, оживляя былое.

«Это самое волшебное место, которое вросло в нас, – сказал па. – Жозлин всегда говорит, что она чайка, ибо ей нужен простор и воздух, чтобы расправить крылья. Лодка – это я. Твоя мама вечно сравнивает меня с рыбаком, который забрасывает сети в глубины, надеясь достать среди водорослей и старых ботинок сокровище. А ты, обезьянка, маяк, который светит нам.

– А моя сестра? – спросила Эрика.

– Твоя сестра? – отец нахмурился. – Она, наверное, море, но не понятно, какая именно его часть – дно, которое не достигает ни единый луч солнца критиков, или волна продаж, которая однажды смоет всех ехидных ротозеев на берегу».

Эрика не помнила четвёртое изображение. У сестры не было тарелки. Лишь гвоздик. Каждый год Эрика собиралась спросить, но слова застревали, а позже заедались тортом и растворялись в какао.

Однажды она спросила отца, отчего ма не любит её дни рождения.

Па тогда стал грустным и смущённым, он хотел было лишь пожать плечами и взъерошить дочери непокорные перья волос, но в последний миг передумал и сказал: