Максим Кабир: Кровавые легенды. Русь

© Оформление: ООО «Феникс», 2024

© Текст: Кабир М., Матюхин А., Костюкевич Д., Чубуков В., 2024

© Иллюстрации: Лоскутов К., 2024

© В оформлении книги использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

* * *

Свет мой, зеркальце

«Алой кровью вымазаны губы, —

Полна крови глубокая могила».

А. С. Пушкин

«Вольво» так долго волочилось по частному сектору, что масло норовило закипеть. Температура двигателя неуклонно поднималась, и Климов был вынужден отдыхать под ветлами и тополями. Автомобиль стоял с открытым капотом, как запыхавшийся бегун, а водитель тщетно пытался заручиться советом «Гугла». В этой глуши не ловила и сотовая связь, «абонент вне зоны доступа» – талдычило из динамика.

– Давай, детка, – упрашивал Климов машину. «Вольво» вклинивалось в неотличимые проходы, упиралось в тупики. Под шинами шелестел гравий, ивы оглаживали косами припыленную крышу. Надсадно лаяли цепные шавки. Им приветливо кивал бестолковый пластиковый бульдог на бардачке, кобель, судя по утрированным половым признакам. Бульдога подарил Климову Платон Иванович. Поблагодарил за раздобытую в Питере трость с рукоятью из чистого серебра, отлитую в форме собачьей головы. То ли шеф намекал на внешнюю схожесть Климова с бульдогами, то ли завуалированно нарекал его псом. Верной дрессированной псиной, которая и лапу подаст, и голос, и в Тмутаракань рванет по команде. Платон Иванович не доверял почте.

Климову было плевать. На правду не обижаются, на зеркало не пеняют. Главное, что в пасти дурацкого бульдога тогда торчали свернутые трубочкой стодолларовые купюры.

За окнами мелькали бесхозные, поросшие сорняком участки, кучи битого кирпича. Климов выкручивал шею, но цифры на фасадах, если они и были, замаскировали кроны яблонь и орехов. Где тут улица Пушкина? Старуха, копающаяся в огороде, лишь пожала плечами, мол, сам ищи.

– Да чтоб тебя, кошелка…

«Вольво» проползло к следующему дому. За штакетником играли в домино трое парней. «Козла» разбавляли горькой: на табурете примостилась початая бутылка водки.

– Эй, братва! – крикнул Климов. – Пушкина, четырнадцать нужна.

– Эт она и есть. – Тощий брюнет, татарин, выловил из банки шпротину и забросил в рот. У его ног терся полосатый кот. Парни прервали трапезу, недружелюбно изучая чужака. Климов выбрался из салона, пикнул брелоком. Брюнет отклеил задницу от табуретки. Климов носил синие брюки и рубашку в тон; брюнет – спортивные штаны, аляповатую сорочку и серые носки. Сланцы шаркали по плитке. Собутыльники поплевывали под стол.

Брюнет приблизился вальяжно. Хлюпнул носом.

– Здорова.

– Вы, я полагаю, Амир?

– Вроде так. Идем.

Они вышли за калитку, провожаемые ехидными репликами сотрапезников.

– Бабки у вас? – осведомился Амир.

– Как договаривались.

– А не страшно?

Амир был легче Климова килограмм на пятнадцать и ниже на полголовы. Он пил с утра, а Климов в свободное от заданий время месил боксерскую грушу. Карман брюк оттягивал свинцовый кастет.

– Чего мне бояться? – ухмыльнулся Климов.

– Та не меня. Того, за чем вы приперлись.

«Вот оно что! – осенило Климова. – Легенда о Вурдалаке!»

Они шли по грунтовке в тени яблонь. Амир спросил:

– Про проклятие слышали?

– Краем уха.

Вранье. Кем бы ни считал Платон Иванович подчиненного, Климов не был глупцом. Он рылся в Интернете, наводил справки о той штуковине, которую должен был достать. Редкая книга, или бесценный сервиз… или Вурдалак. Хорошую вещь не прозовут Вурдалаком. Но дорогую – запросто.

– Оно людей убивает. – Амир говорил буднично, как про ковид.

– Много убило?

Амир шумно высморкался.

– Много. Штукарь или двушку.

Климов присвистнул.

– Оно в музее висело. Пока внук директора не помер. – Амир позвенел связкой ключей и отщелкнул замок на крашеных серебрянкой воротах. – А генерала зять, который в поместье жил, жену и детей замучил.

– Бывает, – смиренно улыбнулся Климов. Он и сам бы замучил свою жену, но подоспел развод.

Двор за воротами был запущен, хибара разваливалась. Амир побрел к кирпичному гаражу. Спортивки отвисли на его ягодицах, сорочку пометил меловый отпечаток ладони.

– Я его в дом не принес, – пояснил Амир. – Оно рассказывает всякое.

Суеверие деревенщины насмешило матерого Климова.

– Сам слыхал?

– От людей.

Из гаража пахнуло плесенью. Вспыхнула лампочка. Озарила груды хлама, макулатуру, соленья, велосипедные восьмерки, надувную лодку. Климов помялся у входа. Амир запустил клешни в ящик и вынул что-то плоское, обмотанное тряпьем.

– Я в старые зеркала не смотрюсь. – Он вручил предмет покупателю и пропал в захламленных дебрях гаража. Загрохотали банки. Амир выругался.

Климов почувствовал тепло в районе живота. Радость обладания – будто это он был коллекционером, будто для себя охотился за антиквариатом, а не для нанимателя.

Ветошь спланировала на пол. Закатное солнце полыхнуло в овале, который Климов держал обеими руками. Свет ослепил. Климов повернулся, и белизна покинула ношу. Он увидел бульдожью морду, выпученные глазки, залысину: собственный портрет. Пальцы трогали дубовую раму, вырезанные виноградные листья. Мастер «зачесал» их по часовой стрелке, но четыре листика выбивались из плавного орнаментального течения. Два снизу и два сверху, они отпочковывались от рамы, наползая на амальгаму. При должной фантазии их можно было принять за клыки. В действительности они служили фиксаторами.

Климов наклонил зеркало.

«Превосходно! – Он подсознательно копировал манеру босса. Именно так Платон Иванович станет знакомиться с пополнением коллекции, гладить раму, теребить металлическую проушину для гвоздя. – Тончайшая работа!»

Не рама, а биография прославила зеркало Вечеры в узких кругах.

– Ну как?

Климов зажал добычу под мышкой, вытащил кошелек.

– Спасибо за сотрудничество.

Амир пересчитал деньги и довольно кивнул.

– Приятно иметь с вами дело.

– Аналогично.

* * *

Климов выехал из Москвы на рассвете и весь день проторчал за рулем. Мышцы сводила судорога, спина нуждалась в горизонтальном положении. Заключив сделку, он взял курс на запад и через час с небольшим въехал в город, основанный десять веков назад. Нужная улица тоже носила имя Александра Сергеевича: по-татарски – Пушкин урамы. Каменный поэт скрестил на груди руки и наблюдал за зелененькими троллейбусами и красненькими автобусами. Климов отужинал в ресторане с пафосным названием «Сенатъ». Забронировал гостиничный номер; навигатор привел к приземистому зданию в стиле ампир.

В номере были зеркала: квадратное, над журнальным столиком и прямоугольное в ванной. Климов прибавил к ним зеркало Вечеры. Овал, окаймленный листьями, встал у изножья кровати. Климов присел на корточки, поместился в зеркале целиком. Отражение было четким, гораздо четче и глубже, чем в современных собратьях Вурдалака. Или разум Климова обманывался легендой, наделял реликвию особыми свойствами? Но и правда, словно картинка обработана мобильными приложениями. Откуда это мягкое мерцание по краям силуэта? Откуда рябь, внезапно нарушившая четкость «изображения»? И голос, голос, доносящийся из овальной полыньи, завораживающий, лишающий воли, заставляющий внимать. Голос рассказчика, соскучившегося по слушателю. Не глупому же Амиру доверять сокровенное? Будто кто-то сунул руку во мрак, достал историю и погрузил ее в мозг окаменевшего Климова.

«Ну и глазищи! По интонации было не разобрать, возмущение это или восхищение, поэтому…»

Тонкая струйка слюны побежала изо рта Климова.

Максим Кабир

Александр Матюхин

Богатый гость

Глава первая

– Ну и глазищи!

По интонации было не разобрать – возмущение это или восхищение, поэтому Надя на всякий случай не отреагировала, а повторила:

– Мне пропуск, пожалуйста. На имя Надежды Ромашкиной.

Развернутый паспорт прижала к пыльному стеклу, где с обратной стороны болталась бумажка с надписью «Дежурное помещение». Бумажку в прямом смысле болтало сквозняком от кондиционера, потому что она была приклеена на тонкий лоскуток скотча.

В «дежурном помещении», похожем на каморку, где-то за шкафами, тумбочкой с чайником и микроволновкой, подальше от окошка с решеткой стояла невысокая сутулая женщина в форме и курила, пуская дым в приоткрытую форточку. Она-то и воскликнула «Глазищи!» хриплым голосом, едва заметила вошедшую Надю.

– Нет, ну надо же, какая красота. – Женщина утопила бычок в пепельнице, вернулась к дежурному столику, лакированному, но покрытому густой сетью царапин, будто по нему постоянно водили ногтями от досады или злости. Женщина прищурилась, разглядывая разворот Надиного паспорта, потом раскрыла домовую книгу. – Ты осторожнее у нас тут. Речной царь увидит и к себе утащит. Такую красотку хоть сейчас в подводное царство.

– Что, простите?

– Ну, сказка такая, не слышала? – хмыкнула женщина, переписывая в журнал данные Надиного паспорта. – Речной царь живет на дне Волги, иногда вылезает на берег и забирает красивых девушек к себе. У тебя глазищи такие, я бы на его месте не удержалась. Как будто дочь его, ей-богу. Я таких зеленых никогда не видала.

– А зачем крадет? – поинтересовалась Надя. Она с рождения жила в Ярославле, считай – тоже на Волге, и ни разу не слышала подобную сказку. – У него гарем там или что?

– Ага, гарем. Или еще что. Это же сказка, она нелогичная… Так, барышня, вижу, пропуск постоянный. Работать к нам?

– Да, личный помощник Ранникова Семена Алексеевича.

Женщина подняла взгляд, вопросительно изогнув тонкую левую бровь.

– Сам он справляться не может? Личные помощники нужны, что ли? Не успел приехать, уже начинает как все. В туалет без помощников не могет? – спросила она и мгновенно рассмеялась, будто это была свежая и искрометная шутка – а главное, никогда никем не рассказанная.

Смех вышел заразительный, звонкий, с хрипотцой, и Надя не удержалась, рассмеялась тоже.

Все здесь было знакомо. Администрация города Бореево выглядела точь-в-точь как администрация Ярославля и, наверное, как десятки типовых администраций по всей стране, построенных в семидесятых или еще раньше и исправно выполняющих свою функцию. Функция заключалась в том, чтобы спрятать под серым бетоном, под этими прямыми линиями и суровым советским модернизмом путаницу узких коридоров и мелких кабинетов, внутри которых трудились безликие и неизвестные большинству граждан чиновники разного звена. Администрации в разрезе – если бы их можно было разрезать и поместить под стекло, словно модные муравейники, которыми сейчас увлекалась молодежь, – никто бы никогда не отличил одну от другой, а многие бы сразу же запутались на этажах, пытаясь определить, где тут санузлы, где кабинеты, где залы заседаний и совещательные комнаты.

Надю даже не особо удивила дежурная за стеклом. В Ярославле была почти такая же, клонированная, тоже чуток сгорбленная, с наклоненной влево головой, с одним глазом шире другого, с этим вот седоватым пушком над губой, частым кашлем от курения и с желтоватыми краями ногтей, которые не выбелить никаким маникюром.

Пока смеялись, кто-то вышел в коридор, скрипнув тяжелой дубовой дверью. Прошел мимо, исчез за двойными дверьми на улицу. Потом кто-то вошел, тоже скрипнул и вдобавок пикнул пропуском. Потом Надя перестала смеяться и убрала паспорт в сумочку.

– Ох, такие глазищи – и помощница. Тебе надо королевой быть, а не прислугой бегать. – Женщина просунула в полукруглую щель под окошком пластиковый одноразовый пропуск. – Постоянный будет завтра, а сегодня с этим побегай, родная. Знаешь, куда идти?

– Да, спасибо.

Речь у женщины тоже была клонированная, как у сотен вахтеров, которых Надя когда-либо встречала.