Павел Киселев. СВЕТ В КОНЦЕ КОРИДОРА

Золотая осень. Настолько нежная и хрупкая, что кажется, выполнена она из необычайно тонкого, сусального золота. Погода стояла приятная. Хоть и была омрачена традиционной прохладой и легким ветерком, но с ощутимой долей все еще не желающего сдавать позиции лета. Мы шли по старому бетонному тротуару в сопровождении ив, склонивших к нам свои желтые кроны. Создавалось впечатление, что они, нависая над нами, стараются подслушать наш разговор, и тут же начинают сами шептаться о чем-то своем, шелестя листьями…

Димка шел справа от меня, задорно распинывая листья в разные стороны. Он был весел, и мы то и дело обменивались шутками, заливаясь смехом. Сколько мы знакомы? Около… Трех месяцев? Пожалуй, да. За это время я уже успел побывать у него в доме несколько раз: это был красивый трехэтажный дом, который отстроили совсем недавно, как раз к их переезду. Дима давно напрашивался ко мне в гости, но до сегодняшнего дня я успешно парировал эти просьбы, аргументируя занятостью, другими гостями или самочувствием бабушки. На самом же деле я просто… Стыдился? Если можно назвать это граничащее с подростковым максимализмом и желанием быть как все чувство «стыдом», то да. Но ничто не могло продолжаться вечно. И вот, мы были уже в нескольких десятках метров от моего дома.

Наш барак представлял собой вытянутое вдоль дороги здание, со всей страстью помеченное временем. Если так можно выразиться, намоленное, как старинная икона, так как эти стены повидали очень много событий и людей. Зайдя на покосившееся крыльцо и толкнув старую облупленную дверь, я посмотрел на Димку. Тот застыл, не в силах утаить недоумение.

–Ты тут живешь?.. Никогда бы не подумал, – растерянно бросил он, пробежав взглядом по фасаду.

Ничего не ответив, я жестом пригласил его дальше. Чрево темного коридора поглотило нас обоих.

– Осторожней, Димон. Опять лампочку выкрутили… Вот теть Люда вечером опять устро-о-оит разборки: «Кто да когда снова выкрутил лампочку?!» – писклявым голосом я попытался передразнить тетю Люду. – Держись за меня, здесь четыре ступеньки.

Димка с осторожностью незрячего следовал за мной. Свернув направо, попали в длинный коридор, пронизывающий весь барак насквозь.

– Видишь свет в конце коридора? Там моя дверь.

Когда я обозначил свет за ориентир, Димка стал двигаться немного увереннее.

– Чем тут у вас воняет? – небрежно кинул Димка, поморщившись.

И действительно, в нашем бараке все запахи перемешались в такой крепкий коктейль из табачного дыма, кухонного пара и запаха ненужных, отсыревших вещей, подпирающих стены покосившегося коридора, что для неподготовленного носа это могло послужить настоящим шоком.

– Должно быть, баба Маша, как всегда, капусту тушит. Не обращай внимания.

Не особо удовлетворенный таким ответом, Дима, по-прежнему ухватившись за мой рукав, двигался дальше. Чем глубже мы пробирались, тем яснее становилась обстановка вокруг: свет в конце коридора служил маяком, все лучше освещая дорогу. Старые облупившиеся тазы, радиоприемники, пылесосы, стиральные машины, нескончаемые ряды полок со старой, запылившейся обувью, отжившей свой век. Чего только не было в этом архаичном царстве-государстве.

– Ну вот, пришли. Проходи.

Дверь распахнулась, и перед Димкой открылась комната с обоями в голубой цветочек. Она была светлой, так как солнце бесцеремонно проникало в оба окна. Три угла этой комнаты были обозначены кроватями, а в четвертой ютился маленький кухонный уголок. Резкий запах тушеной квашеной капусты сменился на не менее резкий запах сердечных капель.

На одной из кроватей сидела старушка в ночной рубашке, в такой же голубой цветочек. Ее ноги были накрыты пледом, одной рукой она держалась за веревку, привязанную к козырьку кровати, в другой был пульт от телевизора. Вокруг аккуратно подстриженной белой головы был повязан бинт с бантом под подбородком, а к этому бинту крепились две картонки. Все это было похоже на костюм чебурашки, сделанный на скорую руку.

От увиденного Димка обомлел и забыл, что нужно поздороваться.

– Здра-а-аствуйте! – протяжно, с какой-то легкой язвительностью протянула баба Нина.

– Здравствуйте… – наконец-то выдавил из себя Димка.

В воздухе зависла неловкая пауза.

– Бабуль, а что это у тебя на голове? – спросил я, не скрывая свою неловкость перед другом.

– А, это? Это, сынок, моё новое изобретение. Ты же знаешь, что мало того, что ноги мои не ходят, так ещё слышать совсем плохо стала. Вот примостила эти картонки как локаторы, они звук улавливают – и я действительно лучше слышу!

Это объясняло все. Ведь я знал, что моя бабушка, бывшая операционная медсестра – необычайно интересный изобретательный человек. Несмотря на то, что она уже девять лет прикована к этой кровати, она не потеряла интерес к жизни. В любой момент может провести для тебя политинформацию или даже решить уравнение по математике. И это за восьмой-то класс! Мы до сих пор подбираем и посылаем вопросы в популярные телепередачи, а потом с нетерпением ждём и надеемся, что они прозвучат. Но ошарашенный Димка ничего этого не знал, и потому, растерянный от увиденного, стоял у двери.

– Сынок, приглашай гостя, вы ведь со школы? Ты вчера такую вкусную картошку потушил, разогревайте, кушайте.

Баба Нина по-прежнему сидела с ушами чебурашки, и это выглядело нелепо и смешно.

– Проходи, Дим, присаживайся на мою кровать.

Наконец-то гость тронулся с места. Подойдя, он осмотрел распечатанные форматом А4 фото, пришпиленные кнопками над моей кроватью. С них на Димку внимательно смотрели мои кумиры: братья Сомойловы, Егор Летов, Эрнесто Гевара де ла Серна, Антон Павлович Чехов и еще с десяток других исполнителей, писателей и исторических личностей разной степени известности.

Вдруг Димка неожиданно встрепенулся и громко произнес:

– Дружище, я совсем забыл! Мы же с папой сегодня в боулинг собирались. Прости, друг, но я, пожалуй, пойду. Не провожай меня, я помню, там четыре ступеньки…

Я не успел достать кастрюлю из холодильника, как Димка уже скрылся за дверью.

– Сынок, не расстраивайся, прости меня пожалуйста… – стягивая с головы свое изобретение, произнесла баба Нина.

– Ну что ты, бабулечка моя… – Я обнял ее, пытаясь скрыть огорчение. – Давай есть мою вкусную картошку!

Я сидел, молча гоняя еду по тарелке. Картошка в горло не лезла. Успокаивал себя тем, что я ведь предполагал, что Димка будет не в восторге. Было с чем сравнивать. У него шикарный дом, своя комната, французский бульдог Тайсон. У него отец, с которым они поедут в боулинг, а потом наверняка заедут в кафе, чтобы сожрать по бургеру. А я никогда не видел своего отца. Он бросил маму, когда я ещё не родился. Я всегда жил здесь, в этой комнате, с мамой и бабушкой. Конечно, они у меня замечательные, только мама почти всегда на работе…

Она работает на молочном комбинате приемщиком молока. Большую часть времени мы проводим вдвоем с бабой Ниной. Когда мне было пять лет, она запнулась за половик, упала и сломала шейку бедра. Так и слегла, уже девять лет. С тех пор я главный по дому, так случилось. И никто не знает, как мне хочется потусить с одноклассниками после школы. Или записаться в футбольную секцию… Но вдруг ей станет плохо, а меня не окажется рядом?

И никто не знает, что год назад я завел дневник, чтобы записывать свои мысли. Я вел его до тех пор, пока мои же мысли не напугали меня.

Была весна. Я сидел у окна и наблюдал, как ритмично капель с сосульки бьет землю по темечку. Под этот успокоительный камертон я взял дневник, и решил записать список желаний, который бы я хотел осуществить этим летом. Всякая чертовщина лезла в голову, например: хочу трюковой самокат, хочу подстричься под «площадку», хочу, чтобы Маша обратила на меня внимание, хочу выглядеть круто и стильно, хочу этим летом отправиться в путешествие…

И под каким-то пунктом моя рука написала: «Хочу, чтобы бабы не стало». И в скобках: «Господи, прости меня». Я долго смотрел на написанное, и не верил сам себе. Я не мог этого написать! Мне стало так страшно, так жутко, что на какое-то время я забыл, как дышать. Оглянувшись, я увидел, что самый дорогой и близкий для меня человек спит, повернувшись набок. На какое-то мгновение мне показалось, что она не дышит, и жуткий ледяной страх, обволакивая мое тело, обездвижил меня. Потом бабушка кашлянула и повернулась на спину. Я выбежал, схватил старое ведро и, изорвав в клочья этот чертов дневник, сжёг его! Еще долго это страшное чувство вины и омерзения к самому себе не проходило. Ложась спать, я всматривался в театр теней на потолке, который проецировался от окна, освещенного фонарем. Всё, что двигалось мимо окна, превращалось в жуткие причудливые персонажи.

Я лежал и думал, есть же такая поговорка: «Твои слова да Богу в уши». Если он и есть, Бог, хоть бы он не успел прочитать то, что я написал. Потом я плакал, и пытался хоть как-то оправдать себя: тем, что я, наверное, маленько устал. Что мне просто на одну минуточку захотелось жить как все. И, немного успокоив себя, я засыпал.

После этого, столь короткого визита Димки в мой дом, мы с ним продолжали общаться. Больше я его к себе не звал, и эта тема была для нас негласно закрыта. Как ни странно, наши отношения стали только теплее. В классе Димка был своеобразный авторитет, и с того дня он, как мог, старался поднять и мой статус перед сверстниками. Все-таки, Димон – хороший друг, и я рад, что он перешел в наш класс.

Через три месяца после описанных мной событий бабы не стало. Она умерла тихо, спокойно – во сне, ничем не потревожив нас.