Йерун как будто не замечал опытов брата с кувшином. На его рисунке кувшин был всего один, зато большой, размещенный по самому центру. Он казался чем-то вроде стога сена или, скорее, одиноко стоящей башни, широкой у основания. Нетрудно догадаться, что такая внушительная вещь теперь принадлежала целому сонму крохотных суетливых существ.

У основания стоял человечек, в котором угадывался Ян (и верно он – сходство налицо, хотя и нарисовано очень просто, всего несколькими линиями), и выводил на стенке кувшина кувшин. Получалось больше похоже на бутылку с длинным горлышком. По соседству двое нескладных мужиков в шляпах, утыканных стрелами вместо перьев, пытались прорубить стенку кувшина крохотными топориками. В стороне собака гналась за странным зверьком. Больше всего он напоминал хищную рыбу с разинутым ртом, но маленький хвостик и длинные уши выдавали в нем зайца. В этой погоне не было бы ничего удивительного, не будь у косого восемь лап вместо четырех.

– Почему так? – удивился мастер Антоний.

– Так быстро бежит, что четыре лапы выглядят, как восемь? – предположил Гуссен, который тоже подошел рассмотреть рисунок младшего брата.

– Нет, их и есть восемь, – серьезно ответил Йерун. – Пока бежит на четырех, четыре отдыхают. Потом меняются.

– Так не бывает! – фыркнул Ян.

– Если верить охотникам, бывает!

– Да уж, те расскажут! Их только слушай!

Верхнюю часть кувшина заняли птицы вперемежку с альраунами. Те плясали и прыгали на краю, кувыркались, ходили колесом. Двое долговязых существ играли в мяч, третий, самый маленький, скакал между ними. Четверо косматых черных коротышек, уместившись на самом носике кувшина, дули в длинный рог, похожий на шею и голову гуся – разинутый клюв и сердитые круглые глазки удались особенно похожими. Еще двое коротышек вытягивали за хвост третьего – тот свалился внутрь гигантской для них посудины. Несколько длиннолапых не то мышей, не то лягушек облюбовали ручку кувшина и теперь катались по ней, как с горки – правда, для них это заканчивалось падением во что-то, кучей наваленное внизу.

– Ну, Йерун, – только и сказал мастер Антоний.

Мэтр Иоганнес

Мэтр Иоганнес ван Вейден, ученый муж, преподаватель латинской школы, был весьма уважаемым членом Братства Богоматери. Что там братства – все образованные жители Хертогенбоса относились к нему с большим почтением. Поговаривали о том, что нужно непременно избрать его присяжным братом – такого человека были бы рады видеть и в высших кругах братства.

В молодости ван Вейден обучался в университете в Базеле и имел звание магистра философии. Прекрасно образованный, он не прекращал обучение, постоянно постигая что-то новое, при этом не ограничиваясь своими основными науками – философией и латынью. Мэтра занимало и право, и естественные науки. Не чужд он был и вопросов богословия, и изящных искусств. И здесь он был настоящим кладом для своего друга и товарища по братству, живописца Антония ван Акена.

Дело в том, что мэтр ван Вейден много путешествовал, стараясь посетить новые места и обогатить свои и без того удивительные познания. Он собирал редкие книги, чучела животных и птиц. Посещал храмы и соборы других городов и немало мог рассказать о церковном искусстве дальних мест. Мастер Антоний, наоборот, покидал Хертогенбос довольно редко, и всякий раз недалеко и ненадолго. Однако же творцу невозможно жить без новых знаний – а новыми знаниями охотно делился мэтр Иоганнес.

Ученый муж и живописец познакомились на одной из встреч братства, что каждую неделю проходили в капелле собора Святого Иоанна. С тех пор много и с удовольствием общались, нередко бывали друг у друга в гостях. Мастер Антоний был любознателен и прекрасно умел слушать, а мэтру ван Вейдену всегда было о чем рассказать. К тому же он умел увлечь слушателя, будь то единственный собеседник или полная аудитория студентов. Спокойный и сдержанный на первый взгляд, ван Вейден удивительно преображался, когда бывал увлечен чем-либо. В глазах его загорались задорные искорки, движения становились быстрыми и ловкими, голос начинал весело звенеть. Этот высокий седеющий мужчина старше сорока как будто молодел сразу на добрый десяток лет.

Вот и сейчас друзья держали путь в мастерскую художника – ван Акену не терпелось показать другу начатый триптих. Нет, живописец не был неуверен в своей работе – скорее наоборот. Подобная задача радовала и воодушевляла его. К тому же заказ на написание алтарного триптиха – не просто большая работа. Это знак признания мастерства и доверия церковного начальства художнику. Это не могло не радовать. Однако сейчас мастеру хотелось слышать мнение стороннего человека, не владеющего искусством живописи. Тем более было что показать – на днях ван Акен завершил работу над центральной частью триптиха, изображающей путь Христа на Голгофу. Самому ван Акену был известен каждый мазок. Опытный глаз художника не мог взглянуть на триптих отвлеченно – и для этого был нужен взгляд человека со стороны. Например, мэтра ван Вейдена.

Рынок тканей располагался на центральной площади Хертогенбоса, там, где линии домов сходились все ближе, образуя равнобедренный треугольник. Его заполняли торговые ряды – множество прилавков под холстинными навесами – и огромное количество людей. Продавцы и покупатели, портные и резчики, торговцы сукном и шерстью – все те, чьим трудам покровительствовал святой Франциск. Были и другие, пришедшие неправедно поживиться – нищие и мелкие воришки. Находились и стражники, и праздные зеваки – да возможно ли перечислить всех, кого привлекала главная площадь торгового города? Пестрели разложенные на прилавках ткани, мелькали одежды всех мыслимых в северном Брабанте фасонов. Гомонили сотни голосов, скрипели повозки, фыркали упряжные лошади. Где-то поблизости закричал осел, да так внезапно, что проходящий вдоль рядов носильщик едва не выронил тюк. Друзья шли к дому художника, четвертому от края площади. Мастерская находилась в нем же, на первом этаже.

– Вот она, моя палитра. – Мастер Антоний с улыбкой кивнул в сторону рядов. – Сколько угодно оттенков и лиц.

Мэтр Иоганнес понимающе кивнул.

– Превосходно, мой друг. Что еще может пожелать живописец, изображающий людей?

Между тем в мастерской никто не ждал гостя. Хозяина, впрочем, тоже – Йерун, Ян и даже всегда серьезный Гуссен затеяли игру в «яйца». Те самые «яйца» – два кожаных полукружья, набитые конским волосом и соединенные гибкой перемычкой, – трое подмастерьев увлеченно перебрасывали друг другу при помощи деревянных рогаток и ловили теми же рогатками. В мастерской стояли гвалт и хохот. В тот миг, когда мастер Антоний открыл дверь и перешагнул порог, «яйца», пущенные Йеруном, пролетали поперек входа. Инстинктивно вскинув руку, художник ухватил их на лету – мужчины в семье ван Акенов отличались удивительной ловкостью рук, даром что труд живописца не располагал к ее развитию.

Тишина воцарилась мгновенно. Казалось, войди в мастерскую сам герцог Бургундский – и ему бы не удалось произвести подобного воздействия. Трое озорников замерли на своих местах – Гуссен растерянно уставился на вошедших, Ян от неожиданности обронил рогатку, Йерун, в момент броска кричавший что-то, оборвал фразу, однако забыл закрыть рот. Сейчас его лицо было настолько схоже со скворечником, что мэтр Антоний не сдержал улыбки. Однако тут же напустил на себя строгий вид.

– В чем дело, господа? – сурово спросил он. – Вы, я вижу, перепутали мастерскую художника с задним двором дома? По-вашему, это достойно похвалы?

– Мы… не хотели ничего дурного, – кое-как выдавил из себя Гуссен. Ему было неловко, пожалуй, более, чем двоим младшим братьям, ведь он оставался за старшего.

– Стало быть, безобразие вы учинили нехотя, – вздохнул мастер Антоний. – Но об этом поговорим после. Можете продолжить на улице – сейчас у нас гость.

С этими словами он запустил «яйца» через всю мастерскую. Долговязый Гуссен, не растерявшись, подпрыгнул и подхватил их рогаткой. Смущенно бормоча, трое братьев покинули мастерскую.

– Как дети, – проворчал художник.

– Но ведь они и в самом деле дети, – улыбнулся ван Вейден. – Будьте снисходительны к ним, мой друг. Не наигравшись в детстве, человек не наживет достоинства в зрелые годы. Мне постоянно приходится думать об этом, глядя на моих оболтусов-школяров – а ведь все они старше ваших сыновей. И зачастую не настолько усердны.

Центральная часть будущего триптиха, написанная на широкой доске, стояла в самом центре мастерской. Ни один пролет «яиц» не потревожил ее – не то подмастерья оказались настолько искусными игроками, не то судьба благоволила мастеру Антонию. Художник вздохнул с облегчением.

Мэтр Иоганнес долго рассматривал изображение Иерусалима на заднем плане.

– Очень интересно, мастер Антоний, – сказал он наконец. – Вы совершенно точно изобразили пейзаж. В нем преобладают желтые оттенки, и зелень почти отсутствует. Даже небо и то не выглядит ярким. Все как будто выгорело на солнце.

– Я писал со слов паломников, – кивнул живописец. – А те видели своими глазами. Но, хоть вы и не бывали на Святой земле, я, право, готов поверить, что вы знаете ее так, как будто видели сами.

– О, не преувеличивайте! – рассмеялся мэтр Иоганнес. – Здесь мои знания весьма скромны. Их пополняют рассказы тех же самых паломников, да несколько книг в придачу. И я не всегда уверен в том, что их авторы писали по собственному опыту и впечатлению. Ведь зачастую их занимают не пейзажи, а деяния героев и святых. Как будто то место, где все это происходит, не имеет значения и не представляет интереса.

– Я больше думал о том, что вид выжженной солнцем земли навевает скорбь. Так же скорбен и путь Спасителя на Голгофу.

– Да, это чувствуется.

Иерусалим, изображенный на заднем плане, больше всего напоминал Хертогенбос – во всяком случае, здания древнего иудейского города смотрелись вполне европейскими. Однако над шпилями и башнями развевались кроваво-красные знамена с полумесяцем.

– Полумесяц – недобрый знак, как бы его ни толковали, – пояснил мастер Антоний. – Ведь всем известно, как обманчива луна, то и дело меняющая фазу. К тому же именно полумесяц изображают на своем флаге неверные последователи Магомета.

– Да, лучшего символа для города, где Спасителя обрекли на муки и казнь, не придумать, – согласился ван Вейден. – Особенно сейчас, когда в руках магометан не только Иерусалим, но уже Константинополь.

– Они, по всему видно, не собираются останавливаться, – нахмурился художник. – Овладев вторым Римом, начнут точить зубы на первый.

– Однако сейчас магометан теснят в Испании. Хочется верить, что скоро их владычеству в пиренейских землях наступит конец. Кто знает, не станет ли Вальядолид новым оплотом христианской церкви?

– На все воля Божья. Если и так, то будут ли испанцы праведны в своей вере? Если бы суметь привить им идеи нового благочестия!

– Все возможно, друг мой. И наше братство действует для тех же целей. Я тешу себя надеждой, что наш пример не останется замкнутым в стенах Хертогенбоса, но послужит другим городам христианского мира. Пока же католическая церковь – какой бы она ни была – объединяет испанцев в их борьбе с маврами. И служит им победным знаменем.

Мастер Антоний не ответил. Он не мог объяснить даже самому себе, почему мысль о воинственных испанцах, вдохновленных католической церковью где-то далеко, на самом юге Европы, кажется ему пугающей. Несущей тревогу сюда, в Северный Брабант, настолько далекий от границ Кастилии и Арагона. При одной мысли об этом живописец чувствовал безотчетную тревогу – пожалуй, большую, чем та, которую следовало бы испытать христианину при мысли о турках в Константинополе. А ведь мастер Антоний – добрый католик. Как те же испанцы…

Тем временем внимание гостя привлекло изображение толпы, окружающей Спасителя. Темные, почти безликие фигуры, иные изображенные в угрожающих позах, напоминали похоронную процессию, на треть разбавленную чертями.

– Весьма занятное решение, – одобрил он. – Обыкновенно гонителей Христа изображают, как обычных людей – так оно, безусловно, и было.