Он закурил, а Семен, показав документы, хоть его и знали тут, но порядок есть порядок, подошел поближе к телу. Все вроде бы просто на первый и крайне невнимательный взгляд. Но. Тело явно двигали. Крови вокруг раны нет, значит, вытекла где-то в другом месте. Раны на голове, особенно прижизненные, сильно кровоточат. Семен обратил внимание на губы и руки убитого. Кожа па пальцах – черная, на кончиках и вокруг ногтей слезает. Как если бы при сильном обморожении. То же самое с губами и кончиками ушей. А зима в этом году была мягкая. Даже снег еще не выпал, хотя уже конец января. Семен посмотрел на камень, который аккуратно положили на тело убитого. Затейливая резьба в виде каштановых листьев. Еще интереснее. Чтобы успокоить самого себя, он встал и обошел здание. Да. Такой декор шел с другой стороны здания, он был прав. Значит, фельдшера убили, положили под балкон и добили камнем, чтобы скрыть след от удара в висок.

– Вызывайте наряд, – устало сказал он, напоминая себе, что у него тут другое дело. СМЕРШ – это не про бытовые убийства. СМЕРШ – это про другое.

Серабиненко закурил и посмотрел перед собой, привычно спрятав огонек в ладони. Нет, не простое это убийство. Не может быть простого убийства в городе, где практически каждый дом и каждая дорога окружены лентами, значит, еще не разминировано. Уходя, немцы заминировали все, что только возможно: дороги, дома, склады. Почти под каждым домом были бомбоубежища. И бесконечные лабиринты подвалов. Почти все, кто участвовал в штурме города, вспоминали, что в том аду, когда в воздухе висела кирпичная взвесь и от грохота было почти ничего не слышно, приходилось бежать на ощупь, просто двигаться вперед и буквально прорубать себе дорогу, не оставляя врага за спиной.

Враг был не только за спиной, но еще и под землей. Стреляли из подвалов, из амбразур бомбоубежищ, из окон… и никто не знал, кто может ждать за углом. Старик с гранатой или ребенок с «вальтером».

Семен тряхнул головой. Сегодня у него другая жизнь и другая задача. Чтобы понять ее, нужно представить, чем был Кенигсберг для Германии. Это не просто столица Восточной Пруссии. Город где-то там далеко. К исходу войны Кенигсберг был идеологической столицей Германии. И это тоже было еще не все. Как и то, что именно в Кенигсберг свозились ценности и произведения искусства со всей Европы.

Кенигсберг и вся область еще со времени строительства первой железной дороги стал крупнейшим транспортным узлом. А где сходится столько дорог, всегда будут шпионы. Те, кто будет собирать информацию, и не только для военной разведки. Именно в Кенигсберге еще с начала века были организованы несколько промышленных сообществ, которые на самом деле были штабами зарождающегося абвера – разведки фашистской Германии. Этот город даже сейчас, после войны, оставался сердцем многоголовой гидры разведки нацистской Германии, и ее головы только еще предстояло начать рубить.

Поэтому не может быть в этом городе случайных смертей. Особенно сейчас, когда готовится первая военная выставка на освобожденной территории. И эта выставка должна стать началом новой жизни Кенигсбергского военного округа. Формально можно сказать, что полковника Серабиненко списали. Сиди себе, перекладывай бумажки, болезный. Не нужен ты больше СМЕРШу. Только вот перекладывал бумажки он в самом центре города. В здании с очень страшной историей. И где, если держать уши открытыми, а голову холодной, можно было много всего услышать. Например, про то, что именно организация этой военной выставки трофеев и достижений может существенно ускорить официальное вхождение округа в состав РСФСР и его дальнейшее переименование. А это значит, новые силы, переселенцы, строительство нового города.

Тяжело боевому офицеру на бумажной работе, мог бы – взялся разгребать развалины, патрулировать. Семен успешно создавал видимость того, как сильно он расстроен тем, что вынужден торчать в кабинете. А сам слушал. Смотрел. Собирал всю возможную информацию. А ее было много. Очень много. И он отправлял ее в Центр. Скоро обещали прислать нового связного.

Докурив, молодой полковник вернулся к телу.

‒ Дежурный за патрулем побежал, – доложил ему рядовой, хотя мог бы и не докладывать.

По шинели сразу и не поймешь, кто перед ним. Но почувствовал, видимо, что важная шишка. Семен улыбнулся и кивком показал «вольно». А сам снова присел у трупа.

– Вы бы не сидели на земле. Грязно.

Видно, что молодой еще. И не в такой грязи сидели. Семен продолжил осмотр тела. Он был из династии врачей. Вопреки всему, карьера в медицине никогда не привлекала Серабиненко. Но часто, в детстве, он бывал и в анатомическом театре, да, не место для ребенка, но кто воспрепятствует детскому любопытству?

Оставался на лекциях деда. И на занятиях отца. Слушал, впитывал как губка и в юности уже очень хорошо разбирался в медицине, в строении человеческого тела, знал, кто такие Гааз и Пирогов. И именно те знания много раз на войне спасали жизни ему и его товарищам. Он умел правильно тампонировать. Знал, как наложить жгут так, чтобы потом не приходилось отрезать обескровленную и зараженную гангреной конечность. Знал, как движется кровь.

Первый осмотр подсказал ему, что труп явно криминальный.

Сейчас он мог сказать, что труп был не просто криминальный. Кто-то очень сильно хотел убить этого человека так, чтобы никто не заметил его как можно дольше. Списали просто на еще одного беднягу, которого засыпало обломками. Может быть, сунулся туда в поисках добычи, а нашел свою смерть.

Семен еще раз осмотрел руки трупа. Потом расстегнул ворот рубашки и обнажил грудь убитого. Тело покрывали пятна неясного происхождения.

Пока неясного.

– Синяки? Били его? – спросил крутящийся под рукой рядовой.

– Нет, это что-то другое, – с интересом сказал Серабиненко.

Патруль прибыл довольно быстро, Семен быстро для протокола выдал все свои наблюдения, и дальше уже он должен был проследовать на место службы. Чтобы оправдать опоздание, пришлось взять расписку у дежурного патруля. Обычная записка от руки на обороте бланка немецкой телеграммы. «Такой-то, такой-то в указанное время находился в обществе трупа на развалинах. Ждал патруль». Текст был, конечно, другим, более официальным, но Семен переделал его в своей голове, наверное, больше из пижонства, чем для развлечения ума.

Отдав записку дежурному, он поднялся к себе. Бывали в его жизни записки и поинтереснее. Например, однажды он опоздал на работу, потому что спасал лошадь. Наравне с людьми на завалах работали и лошади. Бедные истощенные животные, испуганные. Жалкие. Семен лошадей любил с детства. Да, он вырос в богатой семье. Непростой. И чтобы попасть в СМЕРШ, ему пришлось очень от многого отказаться. Но он хорошо помнил конюшню в доме дяди. И лошадей с их бархатными носами и умными глазами. С чуткими ушами. Помнил, как пахнет чистая конюшня. Помнил, как пахнут и выглядят ухоженные здоровые лошади.

Пегая кляча не понимала, чего от нее хотят, и, от страха рванув, провалилась в дыру: то ли лючок какой транспортный, то ли еще что. Неважно, доски прогнили, вот и попала в ловушку. Семен и еще двое солдат тащили бедное животное из ловушки, которая могла стоить ей переломанных ног. И Семен поймал себя на мысли, приходившей в детстве. Врут, что коммунисты не молятся. Все так или иначе на войне обращаются к богу или к высшим силам. Ну ладно. Почти все. Умные люди не верят, что за смертью пустота и конец. Семен не верил. И в тот момент он молился, чтобы ноги лошади были целые. Тогда не пристрелят. Выживет. Лошадь выжила, а начальство Серабиненко пополнило свою коллекцию удивительных рапортов. Записка от караула, который был рядом, была написана на обороте вышедшей из обихода после Победы дойчмарки.

Убийство не шло у него из головы. Вернее, даже не само убийство. Видел он убийства и страшнее, нет, Семен поймал себя на мысли, что постоянно думает, что могло оставить те пятна. И от чего еще чернеют кончики пальцев. Скоротечная гангрена? Обморожение отпадает, надо очень долго пробыть на льду, чтобы обморозить пальцы. Что-то тут было не то.

Просто выйти на обед вовремя и прогуляться вниз по улице до стоящего у реки напротив полуразваленного здания Королевского замка бывшего бассейна, где разместили прозекторскую, было нельзя. Все-таки опасное послевоенное время в городе, где все еще работают штабы абвера. И не надо обманывать себя, думая, что Победа была окончательной и бесповоротной. Еще долгое время никто не будет чувствовать себя в безопасности на этой земле. Что бы там ни говорили вербовщики, которые уже получили распоряжение работать по разрушенным войной колхозам для сбора населения и отправки людей в Кенигсберг и соседние города. Для разбора руин и поднятия производства нужна была рабочая сила. Нужны были молодые, уверенные в себе люди, жадные до жизни.

Серабиненко вышел на балкончик, который был у него в кабинете, и закурил. В каком-то роде, если бы его мысли сейчас подслушало начальство, то в лучшем случае его взяли бы на карандаш, а в худшем… он бы отправился, несмотря на все свои заслуги, разгребать завалы. В СМЕРШе была суровая дисциплина. Но некоторая инаковость и свободомыслие приветствовались. Давайте будем честны. Кто будет лучше воевать: тот, кто пойдет убивать ради Родины и Сталина, или тот, кому есть что терять в случае проигрыша? Почему именно отряды стройбата и штрафбата бились за каждый сантиметр земли с такой яростью, что их боялись даже очень хорошо вооруженные фрицы? Видел Семен, как однажды несколько штрафников буквально обратили в бегство румынских фашистов. А эти были зверями страшнее самих немцев. Финны, румыны, венгры, хорваты. Как бы они потом ни клялись в верности РСФСР, и идеалам коммунизма, и красному флагу, те, кто позволил себе такое, не имеют права ходить по земле. Всем, кому дали шанс искупить кровью свое прошлое, те, чьи родственники считались «врагами народа» и кто мог пойти на войну и получить шанс жить потом без клейма, воевали до последнего. Как и Семен. Сразу после прохождения обучения его, лучшего на курсе стрелка, вызвали в кабинет, где находились несколько высоких чинов. И объяснили, что рассмотрели его досье очень внимательно. И хоть и семья у него неблагонадежная: бабушка была из княжеского рода, немка, а дед так и вовсе неоднократно имел неосторожность высказываться против советской власти, родители пропали без вести (бежали в Париж), оставив его одного на попечении деда и бабки, у него есть шанс завоевать для своей семьи нормальную, советскую жизнь. Семен тогда понял. Пан или пропал. Если сейчас он начнет лебезить, спорить, то пополнит ряды штрафников или пойдет воевать обычным рядовым. И где-то там пропадет. Он вспомнил прищур деда, с которым тот смотрел в окно, когда по улицам его города маршировали солдаты Красной армии. И смог улыбнуться так же. Лихо и бесстрашно.

– А что? Разве умные люди с хорошими способностями не могут приносить пользу? Образование и высокий балл уже не ценятся? В целом, хороший стрелок, наверное, сможет и лопату неплохо держать.

И понял по тому, как блеснули глаза стоящего у окна и, казалось бы, не принимающего в беседе никакого участия мужчины, что попал в цель.

Так он попал в СМЕРШ. «Смерть шпионам». Особый отряд бойцов товарища Сталина. Псы войны. Их ненавидели. Но знали, если где-то появились подразделения со знаменитой аббревиатурой, то шпионам действительно смерть. И не только им. Так же попадут под раздачу и растратчики, и плохие командиры, те, у которых что ни день, то огромные потери, а сами они ходят в чистой шинели по заранее проложенным рядовыми понтонам. Чтобы ноги не замочили. Они были и карателями, и судьями, и солдатами. Найти и уничтожить. По законам военного времени суд предполагался только в том случае, если у них был на это приказ.

Серабиненко попал в «Крымский отряд», и сам товарищ Сталин предложил членам отряда взять позывные врагов России во время Крымской войны. Почему-то ему это казалось особой шуткой. Что сначала воевали против России, а теперь послужат ей во благо. Кроме командира Раглана, который знал о них все, остальные члены отряда знали только позывные и имена друг друга. Все остальное не имело значения.

Семен был настоящим книжным червем. Разведка была для него полем непаханой науки. Он читал все документы и донесения, до которых можно дотянуться, просиживал во всех возможных архивах ночами, и скоро Раглан понял, что этот парень найдет все, что нужно. Если где-то в какой-то писульке, указиловке значилось то, что им нужно, Сент-Арне (Серабиненко) найдет. И он находил.