Август смотрит в сторону дворца. Его родное тело камнем валится на руки Галипэя, войдя в состояние стаза. Без энергии ци, присущей человеку, тело – не более чем пустой сосуд. Но сосуд, принадлежащий наследнику престола, – предмет баснословной ценности, и Галипэй, встретившись взглядом с черными как смоль глазами Августа на лице девчушки, одними губами шепчет угрозу придушить и его.

А между тем Август уже направляется в другую сторону, не оставив Галипэю выбора, кроме как яростно охранять тело, доставшееся ему, Августу, при рождении, не подпуская к нему никого даже на десять шагов и пресекая любые попытки вселения. У Августа сильная ци, и если его тело подвергнется сдваиванию, он с легкостью отнимет управление у незваного гостя: либо вынудит его найти другое вместилище, либо подчинит себе, заставив признать поражение. Когда дело доходит до сдваивания в чужих телах, в городах-близнецах не найдется ни единого сосуда, в который Август не смог бы вселиться, лишь бы этот сосуд был достигшим совершеннолетия, двенадцати или тринадцати лет, типичного возраста проявления генетически унаследованной способности к перескоку.

Повод для беспокойства – не столько то, что кто-нибудь может воспользоваться покинутым телом ради удовольствия или власти: со смутьянов станется вселиться в него, чтобы уничтожить в знак протеста, сбросившись с высоты здания до того, как принц успеет совершить обратный перескок.

Едва не столкнувшись с кем-то, Август вздрагивает и принимается лавировать в поисках наименее людного пути через базар. К внезапному обострению чувствительности всякий раз приходится привыкать: шум кажется более громким, цвета – особенно яркими. Наверное, в своем родном теле, то есть доставшемся при рождении, он слишком притупляет все чувства, и нормальными считаются как раз вот эти, обостренные. Чистильщик обуви отрывисто окликает его из-за прилавка и протягивает несколько монет, и Август просто подставляет ладошки и берет деньги, не совсем понимая почему. Должно быть, девчушка бегает по каким-то мелким поручениям. Тем лучше. Лишь немногим гражданам хватает сил на перескоки в детские тела, а это значит, что они наиболее надежны для быстрых и незаметных перемещений между зданиями в любом уголке Сань-Эра.

Не мешкая, Август покидает колизей и выходит на одну из главных улиц, служащих транспортной артерией, которая соединяет север Саня с югом. Прекрасно осведомленный об устройстве похожего на лабиринт города, он вскоре сворачивает с главной улицы на одну из менее людных и торопливо идет по ней под провисающими проводами, почти не морщась, когда с запотевших труб над головой срываются капли и падают за шиворот. Но холодная влага спустя некоторое время начинает раздражать кожу, и Август со вздохом входит в какое-то строение, решив продолжить путь не по улице, а по лестницам и запутанным внутренним коридорам. На его нынешнем теле ничто не указывает, кому оно принадлежит, – впрочем, само по себе отсутствие этих указаний уже многое означает. Нет ни меток, ни татуировок, следовательно, тело никак не связано с Сообществами Полумесяца.

– Эй! Эй, а ну-ка стой.

Неизменно покладистый Август останавливается. Пожилая женщина, окликнувшая его, – воплощение заботы: медлит перед дверью своего дома, придерживая у ноги ведро с водой.

– Где твои родители? – спрашивает она. – Район здесь нехороший. Он давно на примете у Сообществ Полумесяца. Смотри, как бы в тебя не вселились.

– Все уже улажено. – У девчушки высокий, нежный и мелодичный голосок. Вот только тон Августа излишне самоуверенный. Чересчур властный. Женщина замечает это, на ее лице отражаются подозрения, но Август уже продолжает путь. Следуя указаниям, нанесенным на стены краской из баллончика, он проходит по еще одному коридору и попадает в соседнее здание. Сквозь тонкие оштукатуренные стены слышатся приглушенные стоны. В этом районе полно частных больниц, заведений с далеко не стерильными инструментами и антисанитарными процедурами, и тем не менее поток пациентов в них не иссякает, потому что за свои услуги здесь просят гораздо меньше, чем в приличных местах Эра. Чуть ли не половина этих частных больниц наверняка замешана в незаконной торговле телами. Но… если где-нибудь исчезнет тело-другое, мало кому есть до этого дело настолько, чтобы выяснять причины исчезновения. И уж конечно, во дворце таких неравнодушных не найдется, что бы ни предпринимал Август.

Он сворачивает за угол. Атмосфера мгновенно меняется: сигаретный дым, скопившийся под низкими потолками, настолько густ, что сквозь него едва просвечивают тусклые лампочки. Сань – город мрака. Сейчас ночное время, но даже после восхода солнца улицы, вдоль которых вплотную одно к другому теснятся строения, окутаны тенями. Проходя мимо дверей, Август считает их: первая, вторая, третья…

В третью он стучит – детский кулачок легко проходит между металлическими прутьями наружной решетчатой двери. Вторая деревянная дверь открывается, на пороге вырастает мужчина вдвое выше Августа ростом, смотрит на него свысока и фыркает:

– Объедков у нас…

Август снова совершает перескок. Он знает: со стороны кажется, что все происходит мгновенно, быстрее световой вспышки, но ощущается перескок всегда медленно, будто продираешься сквозь кирпичную стену. Чем меньше расстояние при перескоке, тем тоньше эта стена, а с наибольшего расстояния из возможных, с предельных десяти шагов, он всегда чувствуется как преодоление целой мили твердого камня. Те, кто заблудился между телами, там и застревают, обреченные вечно скитаться в этом бесплотном пространстве.

Открыв глаза, Август снова видит перед собой девчушку – ее растерянно вытаращенные глаза ярко-оранжевые. Далеко не все в Талине умеют делать перескоки, и даже у многих обладателей нужного гена способности настолько слабо выражены, что они на это не решаются, опасаясь вторгнуться в чужое тело и проиграть в борьбе за управление им. Но, независимо от наличия генов перескока, в тело, содержащее ци единственной личности, в любой момент могут вторгнуться, особенно кто-нибудь вроде Августа. Девчушка сразу догадывается, что именно это с ней и произошло.

– Иди своей дорогой, – велит Август и закрывает внутреннюю дверь игорного притона. Люди в нем заметили вспышку и поняли, что в их вышибалу кто-то вселился. К счастью, Августа здесь ждут.

– Ваше высочество!

У хозяина игорного притона другое лицо, не то, что Август видел в прошлый раз, однако ясно, что это тот же самый человек. Тело можно сменить, а бледно-лиловые глаза хозяина остались прежними.

– Нашли ее? – спрашивает Август.

– Вовремя, вы как раз вовремя, – выпаливает хозяин притона, пропуская его вопрос мимо ушей. – Будьте так добры, следуйте за мной, принц Август.

Август идет за ним осторожными шагами. Это тело крупное, мускулистое. Идти он старается не слишком быстро, чтобы не потерять равновесие и не споткнуться. Сжимает кулаки, хмурится, огибая столы, за которыми играют в карты и мацзян, – места едва хватает, чтобы протиснуться между ними. Под подошвой что-то хрустит – очень может быть, что игла с наркотиком. Какая-то женщина за одним из столов тянется к его пиджаку – просто так, чтобы с удовольствием провести пальцами по качественной коже.

– Вот сюда. Снимки наверняка уже проявлены.

Хозяин притона придерживает дверь, Август входит и осматривается в свете красной лампы. На уровне его глаз натянуты крест-накрест тонкие бельевые веревки, увешанные фотографиями разной степени насыщенности оттенков. Хозяин протягивает руку, чтобы снять один из снимков с прищепки. У него дрожат пальцы, когда он отпускает пружинящую веревку и подхватывает фотографию в ладони. Но прежде чем протянуть ее Августу, он медлит, не сводя глаз с изображения.

– Что-то не так?

– Нет. Нет, ничего, – хозяин притона качает головой, прогоняя с лица сомнения. – Мы тщательно проверили все архивы вплоть до самых ранних. Перерыли все базы данных до единой. Это она, ваше высочество. Клянусь вам. Мы признательны вам за доверие и покровительство.

Август вскидывает бровь. Но в чужом теле ему это не удается, и тогда он указывает на снимок, и хозяин притона спешит отдать его. Кажется, будто вся фотолаборатория ждет, затаив дыхание. Даже вентиляторы перестают шуметь.

– Что ж, – говорит Август, – отличная работа.

Хотя лампочка над головой светит сквозь фильтр, искажая оттенки на снимке и размывая цвет глаз изображенного на нем человека, сомнений нет и быть не может. Женщина на фотографии сходит с крыльца какого-то здания, ее нос и рот скрыты под маской, руки затянуты в кожаные перчатки, тело в движении повернуто от объектива, но Август узнал бы ее где угодно. Она не из тех, кто способен бросить родное тело даже в самых сложных обстоятельствах. Щеголяя фигурой, которую она умудрилась сохранить, пять долгих лет она жила в этом городе прямо под носом у Августа.

– Ах, кузина! – говорит Август снимку. – Пора тебе перестать прятаться.

Принцесса Калла Толэйми наконец-то найдена.

Глава 2

С потолка срывается капля воды. Потом еще одна. Калла Толэйми бросает вверх негодующий взгляд, но от ее негодования капли падать ей за шиворот не перестают. Все, что она может, – сдвинуться на дюйм влево и сильнее вжаться в пыльную стену.

– Какого хрена так долго? – бормочет себе под нос Калла.

Она держится у подножия лестницы в своем доме, сторожит вход в коридор, а ее пальцы тем временем сплетают фенечку – браслетик из трех льняных ниток. Живет она в противоположном конце длинного извилистого коридора на нижнем этаже, в обшарпанной квартирке с тесными комнатами и мишенями для стрельбы из арбалета, приклеенными к дверям. Обычно ей и в голову не приходит высунуться наружу, в эти коридоры и на лестницы, где попрошайничают по углам или во весь голос несут всякий бред дети-сироты и бездомные, сидящие на корточках. Ни у кого нет причин задерживаться здесь, разве что понадобится перехватить кого-нибудь по делу у входа. Калла пинает ботинком какой-то камень в углу, приседает и замирает.

Сегодня как раз надо кое-кого перехватить по делу. Иначе любой заплутает в попытке отыскать ее квартиру. Вот она и ждет, а чтобы занять руки, плетет фенечку. Хмурый день освещен единственным светильником на стене, мигающая лампочка в нем того и гляди перегорит. Электросеть постоянно работает с перегрузкой. Жильцы крадут электричество из проводов и щитков точно так же, как крадут воду с помощью самодельных врезов повсюду, где трубы проходят под землей. Сань распространяет стойкий запах гнили и воровства – воняет от грязных луж, в которых мокнут мешки с мусором, от пластиковых тазов, оставленных в переулках, чтобы бродягам было куда испражняться. Чем ниже этаж, тем сильнее ощущается эта постоянная вонь. В квартиры наверху, возвышающиеся над городской линией горизонта хотя бы на дюйм, в определенное время суток залетает слабый, но свежий бриз с моря.

Мучения в Сань-Эре – не кара, а просто образ жизни. Любой ропот недовольства его жителей сразу же сливается с гулом местных предприятий. Города-близнецы постоянно укрыты одеялом шума, который не дает различить ничего конкретного, но ничего и не заглушает.