Я отпила еще кофе. «Бейлис» в нем так и не появился – отметила я про себя, все еще надеясь, что ликер куда-то там осел и вот-вот появится. При всей моей любви к кофе пить его в баре в обед вызывало у меня когнитивный диссонанс. Я надеялась, что наличие слабого алкоголя как-то поможет мне пережить этот момент, но чуда не произошло.

– А почему вы так уверены, что он сам прыгнул? – спросила я, ставя чашку обратно на стойку.

– Так я видел! – признался он.

«Вот оно», – подумала я, но ничего не сказала, а только смотрела на Павла Евгеньевича, ожидая продолжения рассказа.

– Как это видели? – Бармен Захар задал этот вопрос вместо меня.

– Так дом-то напротив. – Павел Евгеньевич ничуть не удивился обновленному стакану и отхлебнул, прежде чем продолжить. – Я как раз на балкон вышел покурить – не спалось мне. Так вот, я внимание обратил, потому что света немного в окнах в это время. А он прям в окне стоял. Силуэт видно было. Ну и прыгнул.

Горел свет… Но когда я была на месте гибели этим утром, в квартирах в этом подъезде не то что не было света, так еще и окна были закрыты. Значит, человек прыгнул в окно, а его за ним потом закрыли и, уходя, выключили свет. Забота, ничего не скажешь…

– Ну а дальше что? – Захар протирал кофемашину, повернув голову к Павлу Евгеньевичу.

– Да ничего, – ответил тот. – Я еще минуту постоял, наверное, и все – спать ушел.

– В смысле? Вы увидели, что человек выпал из окна, и просто спокойно пошли спать? – Я надеялась, что мой голос прозвучал не слишком холодно.

– Так а… – Павел Евгеньевич задумался, но не потому, что я поставила его в тупик своим вопросом, а потому, что он, казалось, не понял его смысла. – Мое-то какое дело?

Я вздохнула, снова возвращаясь к своей чашке. Раньше это называлось «моя хата с краю», да и сейчас, впрочем, называется точно так же. Во избежание любых проблем – реальных, потенциальных или надуманных – человек готов умалчивать о подозрительных личностях, правонарушениях или чужих несчастьях. Конечно, не в последнюю очередь причиной этого стал образ полиции, создаваемый в фильмах и сериалах. Ну и убежденность русского человека в том, что правила можно нарушать, если никто не видит.

Итак, явный свидетель (вроде бы) заявил, что человек сам выпрыгнул из окна. Надо ли мне было спросить его, кто тогда выключил свет в квартире? Я была уверена, что нет. Могу себе представить, какая шумиха поднялась бы по всем барам в округе, когда бы стало известно, что это на самом деле было убийство, которое к тому же «в прямом эфире» наблюдал один из завсегдатаев! «Диванные аналитики» мигом подняли бы волну обсуждения, придумывая все новые истории – конечно же, одна невероятнее другой – о том, как все на самом деле было и как полиция ошиблась в расследовании этого дела. Именно расследованию я и не хотела мешать, а это точно бы произошло, потому что нет никакой гарантии, что предполагаемый убийца сам не является посетителем того или иного бара. В этом случае он заранее узнал бы, что полиция не считает произошедшее самоубийством, как, возможно, он хотел бы это все выставить. И ищи его потом. Так что – да, чем меньше людей знает о ходе расследования, тем лучше.

Остаться в баре и продолжить слушать невероятные истории Павла Евгеньевича или поехать к Кирьянову, чтобы обсудить то, что уже удалось узнать? С ответом на этот вопрос мне долго мучиться не пришлось.

Сделав последний глоток кофе, в котором, стоит заметить, так и не появился ликер, я выпрямилась, сверкнув напоследок в сторону бармена улыбкой. Почему бы нет, вдруг я еще загляну сюда, оставшись в его памяти как обворожительная незнакомка, заглянувшая в его захудалый бар в будний день сразу после открытия.

– Спасибо за кофе. – Я повернулась к Павлу Евгеньевичу. – Мое почтение.

И еще одна улыбка.

Павел Евгеньевич как-то оторопело поклонился, чем еще больше утвердил меня в мысли, что, как только он выйдет отсюда, на улице будет ждать извозчик, который повезет подвыпившего завсегдатая бара в скрипучей повозке вниз по улице. Бармен, в свою очередь, смог выжать из себя «пожалуйста», но тоже остался чем-то напоминающим восковую статую.

Выйдя на улицу, я остановилась на крыльце. Пока тяжелая дверь за моей спиной не захлопнулась, молчание у барной стойки продолжалось. Что ж, видимо, впечатление я произвела.

Нужно было ехать к Кирьянову и побольше расспросить о результатах осмотра тела погибшего. Может, если он подсуетится, то и на стол к судмедэксперту оно попадет побыстрее.

Возвращаться домой, чтобы взять машину, мне было лень, так что я решила вызвать такси.

Несколько минут спустя, уже сидя в такси и глядя на здания, проплывающие за окном, я прокручивала в голове картину, описанную Павлом Евгеньевичем. Он должен был видеть, был ли еще кто-то в квартире, раз окно было освещено. Кто же тогда его закрыл? Да еще и выключил свет… И еще у меня не шли из головы руки погибшего человека. Ухоженные, с длинными пальцами. Если он модель, то какое-нибудь агентство уже забило бы тревогу.

Такси остановилось у городского управления полиции. Привычно кивнув охране на входе, я направилась прямиком в кабинет Кирьянова.

– …а я говорю, что ты поедешь туда и будешь разбираться, как так вышло… Нет… Нет… Это мне неинтересно, Саш. Что делать, что делать? Работать!

Все это я услышала, оказавшись у его двери. Раздача «ценных указаний» подчиненным – в этом Кире не было равных, но и поощрять заслуги он не забывал. Несмотря на расхожее мнение о том, что в России метод кнута и пряника отличается тем, что пряником у нас тоже бьют, подполковник никогда не считал, что вариант мотивации сотрудника – это запрет и отрицание. Всех способных, упорных (а в чем-то и упоротых, уж извините) и искренне любящих работу Кирьянов очень уважал и всегда был готов пойти им навстречу, дать выходной или помочь каким-то иным способом. От всех остальных он избавлялся жестко и безоговорочно.

Для проформы я постучала в дверь и тут же зашла в кабинет.

Кирьянов, не прерывая разговор, махнул мне рукой, мол, заходи.

– …да, у нас такая работа. Что? Работа не волк? Работа – это ворк, Саша, а волк – это ходить, по-английски. Ты меня понял? Чтобы к вечеру были результаты. Все, давай.

– Что, все считают, что у них много дел и с ними ну никак невозможно справиться? – спросила я, усаживаясь в кресло. – А ты, конечно, сидишь в теплом кабинете и получаешь все плюшки за их стертые ноги.

– Плюшки… – Кирьянов повел плечами. – Сказал бы, что я получаю, но ты ж девушка.

– О да, ты ж наш джентльмен, – улыбнулась я. – Прям бальзам на душу.

Кирьянов улыбнулся. Я его знала уже столько лет, что, казалось, он был всегда. В нем странным образом сочеталась любовь к работе, любовь к семье и способность при необходимости как быть самым строгим человеком, которого я встречала, так и шутить напропалую, в том числе достаточно черным юмором.

– Ты же, я думаю, не проведать меня пришла, Тань. – Кирьянов потянулся за стоящей возле компьютера чашкой чая и отхлебнул. – Остыл чай. Я хоть один раз в день могу горячего чая выпить?!

Последняя фраза была почти воззванием к высшим силам и сопровождалась тяжелым вздохом и закатыванием глаз.

– Кому, как не тебе, знать, что такое «председательский чай», Вов, – отозвалась я, вспоминая старинную шутку, рассказанную дядей, о том, как называется остывший чай – председательский. Некогда высоким чинам чаи гонять, работают они – вот и остывает чай, сколько бы раз его ни обновляла секретарша.

– Ну да, ну да. А так хочется, знаешь, горячего, с лимоном или бергамотом каким. Чтобы запах по всей комнате стоял. И печенюшку, – мечтательно сообщил Владимир.

– А дома что мешает? – улыбнулась я.

– А дома я сплю. – Наигранно-удивленное лицо Кирьянова потрясающе контрастировало с подполковничьими погонами. – Да и с детьми, знаешь, не до того, чтобы спокойно посидеть. То это папа, то другое. Не, ты не подумай, я не жалуюсь…

– И в мыслях не было!

– Ага… Сейчас Иванова пойдет всем рассказывать, как я тут ей на судьбу жалуюсь…

– А хоть раз такое было? – хитро прищурилась я.

– Нет. Но могла бы. Зачем тебе лишний повод давать? – ухмыльнулся Владимир.

Конечно, он так не думал. Не обо мне так точно. Что бы вокруг нас ни происходило, какие бы передряги у каждого в жизни ни убивали напрочь способность коммуницировать, а то и вообще желание просыпаться поутру, друг к другу мы всегда относились с безграничным уважением.

– Вов, я по делу. – Я решила, что подобный обмен шутками может продолжаться долго, а проблемы сами себя не решат. Упавший с высоты человек с ухоженными руками сам не встанет и не расскажет, что с ним произошло. А было бы неплохо. И да, я цинична.

– Да, я понимаю, – мгновенно посерьезнел Кирьянов и потянулся за тонкой папкой в углу стола. – Вот, держи документы.

– О! – Мои брови удивленно взлетели. – Нашего десантника уже посмотрели?

В папке лежали лишь пара страниц отчета, скрепкой были присоединены несколько фотографий.

– Кататравма… закрытая непроникающая ЧМТ, – начала я пробегать текст глазами. – Хлыстообразный перелом позвоночника… травмы легких… соударение с грудной клеткой… перелом четырех ребер. Он приземлился на голову или на ноги?

– Судя по заключению, упал он явно телом на асфальт, но непонятно, сам или помогли. – Кирьянов покачал головой и отхлебнул холодного чая. – Надо ждать заключения трасологов. Но обнаружили его лежащим на животе. Как сказал патологоанатом, травмы характерны для падения с большой высоты и именно они и привели к смерти. Если его до этого кто-то и бил, то бил очень умело – следов не оставили.

Я взглянула на фото, как делала уже бессчетное количество раз при расследовании множества других дел. Тела на столе патологоанатомов выглядели одинаково и в то же время по-разному. Каждое могло что-то рассказать о произошедшем, а могло и промолчать, значительно усложнив работу следователя. Я бы не смогла заниматься такой работой – пытаться получить ответы у навечно замолчавших людей. Мне всегда был нужен диалог, взгляд в глаза, интонации, позы. А здесь были тишина и холод, из которого умелый врач получал ответы, которые я, возможно, никогда бы не смогла получить, пока этот человек был жив.

Когда я перелистнула несколько страниц, мне в глаза бросились фото рук погибшего. Или убитого? Я пока не определилась. Все те же тонкие ухоженные пальцы, так запомнившиеся мне с самого начала. И подпись: внутрисуставный перелом указательного и среднего пальцев правой руки.

– Вов… – позвала я, не поднимая глаз от фотографий.

– Что? – Кирьянов что-то сосредоточенно искал в компьютере. Рядом сиротливо стояла чашка с недопитым чаем.

– Ты знаешь, какова вероятность сломать при падении пальцы рук?

– Что? – Подполковник наконец повернулся ко мне. На лице застыло озадаченное выражение, по-видимому вызванное каким-то другими проблемами, а не моим вопросом.

– Пальцы он мог сломать, только если – гипотетически – приземлился на них. А точнее, они оказались между его телом и асфальтом. Ты же сам знаешь, чаще всего при падении происходят черепно-мозговые травмы, переломы позвоночника, потом идут переломы нижних конечностей, а уж потом – переломы ребер. Переломы пальцев рук в эту статистику вообще не входят.

– Так… – Теперь Кирьянов был точно сосредоточен на том, что говорила я. – К чему ты ведешь?

– К тому, что внутрисуставные переломы пальцев рук он не мог получить при падении. Скорее всего, ему их сломали.

Кирьянов откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня.

– Так, ну, я не понимаю, зачем человеку могут ломать пальцы. Тем более всего два.

– Чтобы напугать, предупредить, простимулировать возврат долга…

– Да-да.

– Или чтобы он чего-то не мог сделать, – ответила я.

– А чем он занимался, мы так пока еще и не выяснили, – вертел в руках папку с фотографиями Кирьянов.