– В некотором смысле, – усмехается бабушка. – Он писатель, который по большей части сидит взаперти в своем кабинете. Миссис Гримторп убеждена, что его скверный характер – признак творческого гения и что ее муж выше нас, простых людей. Поэтому и ему, и ей мы должны угождать без лишних вопросов. Что бы ты ни делала, Молли, не вмешивайся в его творческий процесс. Советую держаться от него подальше, так как этот человек сравним с троллем, чья меланхолия в мгновение ока сменяется дьявольской злобой.

В моем воображении рисуется новый образ этого человека: он толст, волосат, сгорблен и живет под мостом, плотоядно глядя красными глазами-бусинками.

– А миссис Гримторп? – с надеждой спрашиваю я. – У нее есть дети?

– Нет, она посвятила свою жизнь уходу за мужем и защите его доброго имени.

– Но детей она хотя бы любит?

– Очень сомневаюсь, – отвечает бабушка, – и вскоре мы выясним это наверняка.

Мы одолели длинную извилистую тропу и теперь стоим перед огромной входной дверью с грозно выглядящим латунным молотком в форме головы разъяренного льва.

– Ну, вперед! – говорит бабушка, а я своей крошечной ладошкой беру тяжелый молоток и дважды ударяю по твердой деревянной поверхности.

За дверью слышен стук каблуков, проворачивается дверная ручка. Я юркаю в безопасное место под руку бабушки.

Дверь распахивается со скрипом, являя нам женщину примерно бабушкиного возраста и роста, с вытянутым лицом и тонкими неулыбчивыми губами.

Тут я впервые вижу, как бабушка ставит одну ногу за другую, опускает глаза и делает книксен.

– Флора? – сурово произносит женщина, ее голос потрескивает, как потертая грампластинка. – Это что такое?

Я жмусь к бабушке, едва прищур этой женщины настигает меня.

– Это Молли, моя внучка, – твердо и уверенно произносит бабушка. – Я смиренно прошу разрешения оставить ее здесь на день.

– Здесь – это где?

– Мэм, сегодня в ее школе произошел неожиданный казус. За Молли некому присмотреть, пока я на работе, и я прошу: разрешите ей побыть здесь до конца моей смены. Она умная девочка. И совсем не шумная. Она… она – мое сокровище.

Миссис Гримторп фыркает, затем прикладывает тонкие пальцы ко лбу, словно эта просьба вызвала у нее жуткую мигрень.

– Горничная просит хозяев побыть няньками. Смешнее не придумаешь! – Она качает головой. – Сегодня я расщедрюсь, так уж и быть, но знай, всему есть предел, и предел моего благоволения наступит в пять часов пополудни.

– Благоволение. Б-Л-А-Г-О-В-О-Л-Е-Н-И-Е. Что значит: доброта, бескорыстие, милосердие. – С этими словами я делаю книксен, опустив голову, совсем как бабушка пару минут назад.

– Что это было? – спрашивает миссис Гримторп.

– Проверка правописания, – объясняет бабушка. – Она никогда не ошибается.

Глаза миссис Гримторп, как черная дыра, затягивают мой взгляд.

– В этом доме существуют правила, юная леди. И ты будешь соблюдать их все.

– Я люблю правила, – отвечаю я.

– То-то же. Правило первое: дети должны быть на виду, но при этом помалкивать. Уточню: потрудись, чтобы тебя было не видно и не слышно.

Я киваю и боюсь заикнуться, что уточнение противоречит самому правилу.

– Правило номер два: не визжать, не кричать, не ныть, не бегать, не издавать ни звука.

Я снова киваю.

– Правило номер три: ни при каких обстоятельствах нельзя докучать мистеру Гримторпу. Благосклонности от него не жди, да и от меня тоже. Нет ничего важнее его литературной деятельности, и никто не должен мешать его работе. Ты меня поняла?

Я киваю в третий раз, мои пальцы крепче сжимают бабушкину ладонь.

– Молли исключительно вежлива и умеет себя вести, – говорит бабушка. – Она будет рада тихонько посидеть в гостиной.

– А что, если она захочет развлечься? – спрашивает миссис Гримторп. – Безделье – мать всех пороков, и мне не нужно, чтобы девочка от скуки громила дом.

– Мое богатое воображение – само по себе развлечение, – отвечаю я, слишком поздно понимая, что только что нарушила правило, и добавляю «мэм» в надежде, что это сгладит мою ошибку.

Миссис Гримторп вздыхает, затем отходит в сторону и позволяет нам переступить порог.

Холл поместья – величественнее всего, что я когда-либо видела: пол здесь из полированного черного мрамора с инкрустацией в виде сложных геометрических узоров, а лестница, ведущая на второй этаж, сделана из темного дуба. В напольном зеркале на стене слева от меня отражается мое потрясенное лицо. Рама его так сильно позолочена, что все зеркало напоминает волшебное из «Белоснежки». Когда я задираю голову, потолок оказывается настолько высок, что по шее бегут мурашки. Над головой на невероятно тонкой нити висит, сверкая, современная люстра из тысячи осколков снежного хрусталя. Дальше по коридору на стенах развешены картины, и они действительно такие, как рассказывала бабушка, – то не изображения знакомых мне фигур, а смелые, абстрактные цветовые пятна, будто брызнувшие на холст, а не вышедшие из-под кисти.

Миссис Гримторп с глухим стуком закрывает за нами дверь.

– Я устрою тебя в гостиной, Молли, – говорит бабушка. – Можешь пока помочь мне с вышиванием. Здорово же?

– Быстрее приступай к работе, Флора, – командует миссис Гримторп. – Окна зимнего сада сами себя не отмоют.

И она разворачивается на каблуках, чтобы, цокая ими по коридору, исчезнуть в таинственной глубине поместья. Бабушка легонько похлопывает меня по плечу и ведет сквозь двойные стеклянные двери в ближайшую огромную комнату справа от нас.

– Вот и гостиная, – объявляет она.

Когда я озираюсь, у меня кружится голова. Взгляните на эти кресла с высокими спинками королевского синего цвета, на декоративную лепнину, похожую на глазурь для торта, на классические полотна, занимающие собой каждый дюйм стен! На этих картинах – корабли и кораблекрушения, дамы в прелестных развевающихся нижних юбках, охотники, выслеживающие в зеленых лесах лупоглазых лисиц. И наконец, на каминной полке над темным жерлом очага, строго по центру, красуется самое поразительное изделие, каких я прежде и не видела. На потускневшей вычурной подставке перламутрово сияет декоративное яйцо, инкрустированное бриллиантами и другими прекрасными камнями. Совсем небольшое яичко. Оно поместилось бы и в моей ладошке. И его красота словно гипнотизирует, я не могу отвести взгляд.

– Лучше закрой рот, дорогая, не то муха залетит, – произносит бабушка.

Я делаю, как велено, но все равно не отрываю глаз от очаровательной вещицы на каминной полке.

– Миссис Гримторп утверждает, что это работа Фаберже. Этот драгоценный антиквариат передавался в семье из поколения в поколение. Красивое, не правда ли?

– Словно сокровище! – выдыхаю я.

– Мне всегда нравилась эта комната. Хозяева осовременили холл и некоторые другие помещения, но этот салон мой самый любимый. Идем-ка. – Бабушка помогает мне вынырнуть из задумчивости, усадив меня на синий стул с высокой спинкой. – Сиди здесь и украшай мою подушку. Можешь вышить маленькие розово-голубые цветочки. Помнишь, как я показывала?

Я помню. Иголка – это кролик: запускаешь кролика в норку, а когда он снова выглядывает наружу – завязываешь узелок, пряча норку от лис.

– Мне лучше поспешить в оранжерею. Если миссис Гримторп сейчас кажется тебе сварливой, то поверь, она станет еще хуже, если я быстренько не отмою окна. – И тут бабушка делает кое-что странное: приседает передо мной и берет меня за руки. Со слезами на глазах она говорит: – Мне очень жаль. Ты заслуживаешь лучшей жизни, но у меня есть для тебя только такая.

Я понятия не имею, почему она расстраивается. При виде ее слез что-то стискивает мой желудок.

– Не плачь, бабушка, – отвечаю я. – Ты ведь всегда говоришь о том, что будет, когда я найду себе место по душе.

– О том, что все наладится, как только ты его найдешь?

– Ага, – отвечаю я. – И знаешь что, бабушка?

– Что? – спрашивает она.

– Мне здесь по душе.

После ее ухода я долго сижу на синем стуле с высокой спинкой, рассматривая все до мельчайших деталей в царственной комнате, изучая и запоминая, записывая каждый предмет в воображаемую книгу. Благодаря этому, даже если я не вернусь в поместье Гримторпов, я всегда смогу побывать здесь, воспользовавшись своей памятью.

Этот прием я освоила не так давно – на школьной экскурсии в Национальной галерее. Одноклассники потешались, дразнили меня за то, что я читаю все до последней подписи на экспонатах с каждой выставки, но меня их слова не печалили. Для меня не было ничего важнее, чем выстроить в своей голове – нет, не просто место мне по душе, а место для души.

Пересчитав все картины, гобелены и прочие произведения искусства в гостиной Гримторпа, я закрываю глаза и подетально воссоздаю их перед внутренним взором, и, только когда мне удается закрепить в уме полученные знания, я берусь за бабушкину вышивку. Я начинаю с розово-голубого цветочка, но вскоре мои веки тяжелеют. Я опускаю вышивку на колени и позволяю глазам закрыться.

– Время чая! – вдруг слышу я и распахиваю от неожиданности глаза.

У меня уходит мгновение, чтобы вспомнить, где я. Передо мной стоит бабушка. Я смотрю на часы на кофейном столике и изумляюсь, что минутная стрелка успела сделать больше целого оборота.

– Вижу, ты немного отдохнула, – говорит бабушка. – Неудивительно, что ты утомилась, Молли. У тебя было сложное утро.

Рядом с бабушкой – тележка на колесах, а на ней – исходящий паром заварочный чайник, чайная чашка, голубая, как яйцо малиновки, на изящном фарфоровом блюдце, корзинка свежеиспеченных смородиновых булочек, взбитые сливки в розовой мисочке, дольки лимона – в желтой, канапе с огурцом на отдельной тарелке и одна серебряная ложечка с вензелями.

– Для кого это? – спрашиваю я. – Ты же говорила, что у Гримторпов не бывает гостей.

– И впрямь не бывает, – смеется бабушка. – Все это тебе.

Я с трудом могу в это поверить. По субботам бабушка устраивает для нас особенное чаепитие с пышками, мы едим их за подержанным кухонным столиком в нашей тесной квартире. Однажды, на мой восьмой день рождения, бабушка купила взбитые сливки – настолько восхитительные, что я так и не забыла их вкус. Я спросила, нельзя ли брать сливки каждые выходные, но бабушка покачала головой: «Хотелось бы, но они такие недешевые».

Но теперь бабушка подает мне чай, как я люблю: с двумя кусками сахара и порцией молока. Она наполняет тарелку восхитительными угощениями и ставит ее на столик на изогнутых ножках возле меня. Потом перекидывает чистую тряпку через подлокотник моего стула, видимо опасаясь крошек и пятен.

– Бабушка, ты не присоединишься ко мне?

Я вполне уверена, что она пододвинет себе стул. Мне уже не терпится рассказать ей все о полном чертоге моего воображения и о том, как я запомнила каждый предмет в этой комнате – от фазанов на ковре ручной работы до разнообразных драгоценных камней на яйце Фаберже, – на случай, если я больше не вернусь в это прекрасное поместье.

– Молли, я не могу присоединиться. Остались недомытые окна, – говорит бабушка. – Но я загляну к тебе позже. Сегодня день избавления от пыли – «мы от пыли всё намыли», помнишь? Я приду сюда позже, когда буду убирать эту комнату. Устроит тебя такой вариант?

– Да, бабушка, – отвечаю я.

Ее рука касается моей щеки, а затем бабушка выходит из гостиной. И я снова восхищаюсь чайной тележкой. Намазываю взбитые сливки и мармелад на одну булочку, потом на другую. Уплетаю их обе, запивая чаем со вкусом цитрусов и высушенных на солнце роз. Вторую чашку я наливаю, держа чайник двумя руками, как учила бабушка. Какая я молодец, что не пролила ни капли.

Я стараюсь растянуть удовольствие, поэтому пережевываю каждый кусочек не менее двадцати раз, но вскоре корзинка пустеет, а на тарелке для канапе остается лишь россыпь крошек. Я возвращаю посуду в чайную тележку и именно тогда замечаю ткань, оставленную бабушкой на подлокотнике стула. Это дает мне идею. Зачем сидеть втуне за чаепитием и вышиванием, если можно приносить пользу?

Ведь бабушка учила меня: помогай тем, кому это нужно.