Играя в шахматы, она всегда терзалась от голода. Мать говорила, что голод помогает мозгу оставаться творческим, живым. И всякий раз при виде того, как эти зубы тянутся к ее мизинцу, ощущала тошноту и голод в ожидании боли, которое всегда было даже страшней, чем сам укус.

Она многому научилась на собственных ошибках.

Ей припомнилось выражение лица ее дорогой сестры в тот день, когда мать упала с лестницы. Сестра все плакала и плакала, пока наконец домой не вернулся отец. Но сестра так и не оправилась от случившегося. Это заставило ее задуматься о том, что хоть мать кусала и била их обеих, заставляя каждый день часами играть в шахматы и читать о них, в той все равно оставалась какая-то часть, по которой ее сестра будет скучать. Некая связь, которая теперь была разорвана навсегда.

Даже сейчас, спустя многие годы, она все еще слышала крики своей сестры, когда та увидела тело матери. Сестра стояла у подножия лестницы с этим своим дурацким плюшевым зайчиком в руке, плотно сжав колени, и на ее бордовых колготках расплывалось темное пятно, распространяясь от промежности вниз по обеим ногам. Вскоре рыдания стали такими сильными, что у сестры перехватило дыхание – до того это был панический, судорожный, отрывистый плач.

Теперь укусы, побои и слезы остались лишь в памяти. Как та неотъемлемая часть ее, что помогла ей стать тем совершенным созданием, которое она представляла собой сегодня.

* * *

Сегодняшний вечер прошел просто идеально. Все выглядело беспорядочно, грязно, неистово, и тело дорогого папочки осталось лежать там, где упало. Убийство, совершенное окончательно обезумевшим маньяком.

Вот на что это было похоже. Именно так она и хотела, чтобы это выглядело. По правде говоря, ей это понравилось. Она всегда контролировала свои убийства, и исполнение задуманного приносило ей удовлетворение, хотя ничто не шло ни в какое сравнение с тем самым первым разом. Разве что сегодняшний вечер. Она и вправду позабыла обо всем на свете. Те порывы, которые до той поры сдерживались силой воли и лекарствами, – все это выплеснулось на дорогого папочку. Казалось, что у нее в голове сорвало какой-то предохранительный клапан, не выдержавший навалившегося на него давления – облегчение было полным и чудодейственным.

До этого правоохранительные органы никогда не связывали ее ни с какими преступлениями. И вот теперь она сидит в отделе полиции, ожидая, когда ей предъявят официальное обвинение в убийстве, которое она совершила.

Она оказалась именно там, где и хотела оказаться.

Там, где и планировала оказаться.

Глава 4

Эдди

Буковски повел меня по коридору, выложенному такой же пожелтевшей от никотина плиткой, как и в приемной. Услышав, как кто-то из копов вызывает следующую команду адвокатов для собеседования с потенциальной клиенткой, я замедлил шаг – хотелось посмотреть, кто это.

За высоким патрульным в форме вслед за нами поспешали Теодор Леви и какой-то молодой светловолосый парень. Мне иногда доводилось сталкиваться с Леви в судебных коридорах на Сентер-стрит, но мы никогда не вели какого-либо дела вместе. Хоть и тоже адвокат защиты, Леви плавал поглубже меня, работая на преступников в белых воротничках, готовых выложить за его услуги целое состояние. Он знал, что это дело обязательно попадет в газетные заголовки, и ему время от времени требовались подобные судебные процессы, чтобы поднять свой авторитет. Когда в течение шести месяцев твоя физиономия регулярно светится на первых полосах газет, обычно это означает существенное увеличение объема работы и возможность прибавить к своей почасовой ставке на следующий год еще процентов двадцать.

Я продолжал идти, но позволил Леви догнать меня. В конце коридора Буковски свернул направо, и мы поднялись на два лестничных пролета. Еще пару лет назад на этом этаже располагались четыре камеры предварительного заключения, но не так давно полиция Нью-Йорка полностью распотрошила их, чтобы освободить место для рабочих кабинетов. Железные двери весом в шестьсот сорок фунтов каждая были вырваны с мясом, после чего бесследно исчезли. Бог его знает, чьими усилиями – подрядчиков или самих копов. Но кто-то явно неплохо заработал на металлоломе, и уж точно не городская казна. Теперь, помимо дополнительных офисных помещений для отдела уголовного розыска, в здании появилось пять новых комнат для допросов.

На данный момент заняты были только две. Об этом можно было судить по надписям, сделанным маркером на белых досках, приделанных к дверям, прямо под небольшими смотровыми окошками. Подавив желание хоть одним глазком глянуть на свою клиентку, я дождался Леви.

– Эдди Флинн, насколько я понимаю? Я Теодор Леви, – представился он, протягивая руку.

Мы обменялись рукопожатиями, после чего Леви засунул большие пальцы за пояс и натянул брюки обратно на живот. Его черные волосы были коротко пострижены, а два внимательных глаза за толстыми линзами очков в черной оправе оглядывали меня с ног до головы, словно у гробовщика, снимающего с меня мерку для гроба.

– Рад познакомиться, – сказал я.

– У вас что, сегодня в офисе день без галстуков? – поинтересовался он.

– Перед судебным слушанием я переоденусь. Мои клиенты нанимают меня не из-за моего гардероба.

– Аналогично. Вы тут по поводу второй сестры? – продолжал он. – Тогда желаю удачи.

– Мне нужна удача?.. Похоже, вы знаете нечто такое, чего не знаю я. Что-то я не пойму, с чего это половина манхэттенской адвокатуры заявилась на прослушивание к этой вашей дамочке. Не желаете просветить меня, почему большинство из них предпочитают одну сестру другой?

– Если вы не в курсе, то у Софии есть кое-какие проблемы. Всегда были. Любой, кто знал Фрэнка Авеллино, вам это скажет. Это общеизвестно. Александра была его любимицей. Она – не последняя фигура на Манхэттене, и это практически беспроигрышный вариант. А вот София – паршивая овца в семье, да и с головой у нее не всё в порядке. Тут может быть только один исход. Думаю, что лучший вариант для вас – уболтать Софию на досудебную сделку с признанием вины. Это сэкономит всем нам кучу времени.

– Я еще не разговаривал с Софией. Посмотрим, как все будет складываться.

– Ладно, удачи, – бросил Леви, увлекая за собой своего помощника, симпатичного малого с пачкой бумаг в руках, и взмахом руки подзывая к себе высокого полицейского, который открыл дверь допросной и отступил в сторону. Я шагнул ближе, чтобы глянуть на Александру Авеллино.

Даже сидя за столом в допросной, та казалась стройной и высокой. Светлые волосы явно крашеные, понял я, хотя покраска качественная. Глаза у нее покраснели, а помада поблекла. В остальном же Александра выглядела здоровой и подтянутой, с кожей молочного, миндального оттенка. Учитывая обстоятельства, смотрелась она на все сто. В выражении ее лица чувствовалась уверенность. Это была женщина, явно способная постоять за себя и за других. Когда дверь открылась, я ощутил легкий аромат духов.

Высокий полицейский закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

– Ладно, Эдди, а вот и София, – поторопил меня Буковски, вставляя ключ в замок и открывая дверь.

Я вошел во вторую допросную.

София Авеллино оказалась чуть пониже своей сестры, хотя и ненамного, а ее темные волосы резко контрастировали с белым как мел лицом. А вот глаза у сестер оказались совершенно одинаковыми, явно отцовскими – узкими, но яркими и проницательными. Она не улыбалась. Губы у нее были тоньше, чем у сестры, и нос тоже. Сестры выглядели полными ровесницами, хотя мне припомнилось, что дочери Фрэнка вроде как родились с разницей примерно в год. Сам не знаю, откуда у меня взялись такие сведения – хотя, скорее всего, я видел их обеих или кого-то из них в каком-нибудь журнале или новостной статье.

София с подозрением посмотрела на меня, но ничего не сказала. Напротив нее сидел какой-то незнакомый мне адвокат – на вид такой же богатый и успешный, как и все остальные. Собрав свои бумаги, он бросил с досадой:

– Вы совершаете большую ошибку, не наняв меня! – после чего выбежал вон.

Я не обратил на него внимания, сосредоточившись на сидящей передо мной молодой женщине.

– Здравствуйте, София, меня зовут Эдди Флинн. Я адвокат защиты. Сержант Буковски сказал мне, что у вас нет адвоката. Я хотел бы немного поговорить с вами и посмотреть, не могу ли я чем-нибудь вам помочь. Вы не против?

Немного поколебавшись, она кивнула, принявшись чертить пальцами воображаемые линии и круги на столе. Подойдя ближе, я увидел, что София проводит пальцами по вмятинам и царапинам, исследуя текстуру, – нервная реакция, в чем-то даже детская. Тут она вроде как спохватилась и спрятала руки под стол.

Я уселся напротив нее, расслабленно положив перед собой раскрытые ладони – приглашение к разговору на «языке тела».

– Вы знаете, почему здесь оказались? – начал я.

Сглотнув, София кивнула и ответила:

– Мой отец мертв. Его убила моя сестра. Она говорит, что это сделала я, но клянусь вам – я этого не делала! Просто не смогла бы. Лживая сука, убийца!

Ее руки взлетели в воздух и резко опустились, хлопнув по столу и словно поставив точку после слова «убийца».

– Ладно, я понимаю, это звучит глупо, но мне нужно, чтобы вы сохраняли спокойствие. Я здесь для того, чтобы помочь вам, если смогу.

– Сержант Буковски сказал, что мне надо поговорить со всеми этими адвокатами, но ни в коем случае не принимать окончательное решение, пока не поговорю с вами. Я уже и не знаю, что мне надо делать, а чего не надо…

София покачала головой, и на глаза у нее навернулись слезы – глаза, которые оказались гораздо более зелеными, чем мне поначалу показалось. Отведя взгляд, она проглотила всхлип, мышцы шеи у нее напряглись, и вместо того чтобы разрыдаться, она сделала глубокий вдох. А потом, закрыв глаза и позволив слезам упасть на пол, произнесла:

– Простите… Я все никак не могу поверить, что его больше нет. Не могу поверить в то, что она с ним сделала.

Я только лишь кивнул, ничего не ответив, а она подтянула колени к груди, обхватила их руками и наконец расплакалась, тихонько раскачиваясь взад и вперед.

– Очень вам сочувствую. Правда сочувствую, – наконец произнес я. – Но правда еще и в том, что вы оказались в наихудшей ситуации из всех возможных. На вас насели копы, а наверняка и на вашу сестру тоже. Одной из вас или вам обеим может быть предъявлено обвинение в убийстве. Возможно, я смогу вам помочь. Или нет. Пока что мне нужно знать только одно. Мне нужна твердая уверенность в том, что это не вы убили своего отца.

София слушала меня сквозь слезы. А потом вытерла лицо бумажной салфеткой, шмыгнула носом и вроде немного взяла себя в руки, настраиваясь на предстоящий разговор. Если она и притворялась, то это у нее просто отлично выходило. Хотя я не видел за столом напротив себя никакой актрисы. Я видел перед собой терзающуюся, страдающую молодую женщину. Это было по-настоящему. Это было правдой. Но вот чем были вызваны эти ее терзания – смертью отца, или же страхом, что ее могут уличить в убийстве, или еще какой-то причиной, – было пока не совсем ясно.

– Почему вы меня об этом спрашиваете? Другие адвокаты не спрашивали у меня, виновна ли я в убийстве. Вы мне не верите?

– Я задаю этот самый вопрос абсолютно всем своим клиентам. За тех, кого считаю невиновными, я борюсь до последнего. Если люди уверяют меня, что чего-то не делали, и лгут при этом, я обычно могу это распознать, и тогда наши дорожки расходятся. Если они поднимают руки и признаются, что виновны, я помогаю им рассказать свою историю суду – чтобы судья сумел понять, почему они это сделали и какая мера милосердия или смягчения наказания в данном случае может быть уместна. Я не защищаю убийц, которые просто хотят выйти сухими из воды. Это не в моих принципах.

Она глянула на меня как-то по-новому, как будто я снял некий камуфляж и теперь она видела перед собой реального человека.