Петербург времен Петра Великого (страница 5)
Первое морское сражение в устье Невы в 1703 г.
30 апреля русскими была предпринята попытка нового штурма, который гарнизон вновь отбил. Нужно согласиться с теми историками, которые считают, что взятие Ниеншанца было достататочно кровопролитным с обеих сторон. Впрочем, было ясно, что крепость обречена. Поэтому комендант Аполлов, исполнив свой долг, перед лицом этого подавляющего превосходства осадного корпуса противника (особенно после продолжительного, 14-часового обстрела и взрыва порохового погреба[46]), согласился на почетную сдачу. Это произошло 1 мая 1703 г. Согласно условиям капитуляции Аполлов на следующий день, 2 мая, вручил на серебряном блюде городские ключи фельдмаршалу Шереметеву и под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров, а также сидевшими в осаде горожанами, покинул крепость[47]. Русские вступили в крепость, был устроен праздничный молебен в Шлотбурге – так переименовал русский царь шведский Ниеншанц. Тогда же состоялся знаменитый военный совет, решивший судьбу Петербурга. Историк Г.Г. Приамурский считает, что между названием стоявшего у истоков Невы Шлиссельбурга («Ключ-город») и названием переименованного после взятия Ниеншанца Шлотбурга («Замок-город») существует устойчивая аллегорическая связь (ключ – замок)[48]. Впрочем, скорее всего, слово «замок» читалось с ударением на первом слоге.
Портрет героя на фоне города:
Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Когда после очередной военной кампании Шереметев приезжал в Москву или в Петербург его приветствовали как никого другого из генералов Петра I – почти всю Северную войну он был главнокомандующим русской армии, ее старейшим фельдмаршалом! Боярин Шереметев всегда верой и правдой служил государю. Он воевал с турками, татарами, шведами, душил мятежи казаков и стрельцов. Крупный, даже толстый, с бледным лицом и голубыми глазами, Шереметев выделялся среди прочих вельмож своим благородными, спокойными манерами, любезностью и воспитанностью. Петр – государь деспотичный, склонный к непристойным розыгрышам и шуткам над подданными, никогда не позволял себе проделывать их со старым воином.
Однако при всех своих заслугах Шереметев не был выдающимся человеком. Борис Петрович – личность вполне заурядная, неяркая, без воображения и духовных исканий. «Не испытлив дух имею», – признавался он в письме своему приятелю Ф.М. Апраксину. Но зато он обладал другими достоинствами. В нем была та солидная надежность, которая внушает подчиненным уверенность и придает мужество даже в самом жарком бою. Возможно, поэтому Петр и вверил ему свою армию. Шереметеву случалось поступать не так, как хотел государь – человек порывистый и стремительный. Часто царь требовал от Шереметева быстроты, активности, бывал недоволен, когда фельдмаршал мешкал. Письма Петра I к нему полны понуканий и угроз. Но при этом царь не спешил расстаться с Шереметевым. Он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский Кунктатор зря не будет рисковать, не бросится, подобно плебею Меншикову, на авантюры. Шереметев вел «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России.
Жизнь этого богатейшего вельможи была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью, все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Петр I, используя способности и опыт Бориса Петровича, все-таки чуждался его и не пускал в свой ближний круг. Шереметев вечно страшился прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. А государеву холопу они всегда так нужны! В письме к секретарю Петра I А.В. Макарову он с тревогой вопрошал: «Нет ли на меня вящего гнева Его величества?» В конце жизни, уже смертельно больной, фельдмаршал боялся, как бы царь не заподозрил его в симуляции, в нежелании судить царевича Алексея Петровича – ведь он в 1718 г. получил строгий указ царя явиться в Петербург и участвовать в суде над наследником. Шереметев слезно умолял, чтобы врачи освидетельствовали подлинность его болезни. Он умер в Москве 17 февраля 1719 г. В завещании он просил похоронить себя в Киево-Печерском монастыре – святом месте, особо почитаемом им. Но государь решил участь покойного иначе: даже последние желания подданных для него ничего не значили. Тело Шереметева привезли в Петербург, и его могила стала первой в некрополе знатных покойников Александро-Невского монастыря. Так, даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая в вечном страхе и трепете его жизнь, послужила высшим государственным целям.
Б.П. Шереметев
Выбрать место, или Прощание со Шлотбургом
Заняв Ниеншанц (Шлотбург), Петр I, по-видимому, поначалу намеревался здесь обосноваться как в Шлиссельбурге. Однако вскоре царю стало ясно, что ни местоположение крепости, ни ее оборонительные сооружения не отвечают критериям тогдашней фортификационной науки. Из Шлотбурга, весьма удаленного от устья Невы, трудно было контролировать самый выход Невы в залив. Тогда и возникла идея строительства более мощной и расположенной ближе к взморью крепости. Замечу, что это не было такой уж новой, оригинальной идеей. Как говорилось выше, об этом думал и Эрик Дальберг. В 1698 г. он писал, что для упрочения шведского господства в устье Невы нужно или перестраивать существующий Ниеншанц, или построить новую крепость при впадении Невы в Балтийское море.
Петр I и его советники, независимо от Дальберга, взвесили оба эти варианта и остановились на втором из них. Произошло это на военном совете в лагере под Шлотбургом 2 мая 1703 г., когда, согласно «Журналу, или Поденной записке Петра Великого», решался вопрос: «Тот ли шанец (Ниеншанц-Шлотбург. – Е. А.) крепить или иное место удобнее искать (понеже оной мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст Елант (то есть Веселый остров)»[49]. Естественно, что окончательному выбору места для крепости предшествовала тщательная рекогносцировка. В источниках есть противоречия относительно времени ее проведения. Из цитированного выше отрывка «Журнала» следует, что поиски начались после принципиального решения военного совета в лагере под Шлотбургом о строительстве крепости в новом месте. Та же версия изложена и в сочинении анонимного автора «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга». Автор этот причудливо сочетал в своем труде легенды и действительно происходившие события. Он упоминает, что Петр плавал в устье Невы 14 мая и «усмотрел удобный остров к строению города»[50]. Отсюда следует, что Петр был на Заячьем острове после занятия русскими Ниеншанца 1 мая 1703 г. Однако известно, что «Журнал, или Поденная записка» писался уже после 1721 г. и мог неточно, как и сочинение анонима, отразить происшедшие события. Зато в другом источнике – «Журнале Кабинетском» за 1703 г., который заполнялся ежедневно подьячими Кабинета Петра I в течение всего его царствования – говорится, что еще во время осады Ниеншанца, «господин капитан бомбардирский (Петр. – Е. А.) изволил осматривать близ взморья удобного места для здания новой фортеции и потом в скором времени изволил отыскать единой остров, зело удобной положением места», на котором и основали крепость[51]. Иначе говоря, Петр обследовал это место, уже плывя на Гутуевский остров или возвращаясь с него, то есть в самом конце апреля 1703 г. Впрочем, правы могут быть оба источника – дело было весьма ответственное, и осматривать берега Невы пришлось, видимо, не раз. Впрочем, сколько не смотри – всюду, как писал впоследствие один из первых строителей Петербурга Доменико Трезини, «там были только пустоши, леса и вода»[52].
Отступление:
Соблазн обмана
Несколько лет тому назад мне показалось, что, благодаря архивисту С.В. Казаковой, я ухватил-таки птицу истории за хвост и теперь станет возможно ответить точно на один из важнейших вопросов истории Петербурга – кто подал мысль основать в устье Невы Петербург; и знать, на кого сетовать, когда месишь грязь со снегом и сгибаешься под ледяным ветром на улицах города. В фондах Российского государственного исторического архива хранится копия грамоты Петра Великого некоему крещеному в православие финну Семену Иванову, который получил от царя награду – урочище Красный Кабачок на Петергофской дороге – за то, что, будучи лоцманом, толмачом и проводником, «указывал где быть корабельному строению и зданию (то есть строительству. – Е. А.) для Санкт-Петербурга». Но, увы, анализ копии грамоты и сопутствующих ей документов убедительно показал, что грамота эта – типичная фальшивка, составленная потомками лоцмана Семена Иванова, и фраза о «здании» – строительстве Петербурга придумана и вставлена, очевидно, подкупленным родственниками канцеляристом[53].
Нет, не мог действительно существовавший и награжденный царем за лоцманскую работу Семен Иванов указывать Петру место, где лучше построить Петербург! Основание города явилось не следствием удачной находки Семена Иванова, а результатом продуманного замысла Петра I и многих окружавших его людей. Весной 1703 г. царь, отыскивая место для будущей крепости, тщательнейшим образом осматривал побережье Невы. Он исследовал территорию не один, а в сопровождении различных специалистов – основание крепостей в то время было серьезнейшей наукой, требовало рекогносцировки на местности, анализа чертежей, промеров глубин, обсуждения многих технических вопросов с фортификаторами, артиллеристами и моряками. Скорее всего, прав Феофан Прокопович, который писал в своей «Истории императора Петра Великого», что царь, «сед на суда водныя, от фортеции Канцов по реке Невы береги и острова ея даже до морского устья прилежно разсуждати начал, не без совета и прочиих в деле том искусных»[54].
Нам известно, что в свите Петра в то время были два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Жозеф Гаспар Ламбер де Герэн и немецкий инженер В.А. Киршеншейн. Первый делал чертежи восстанавливаемой после штурма 1702 г. крепости Нотебург-Шлиссельбург, рукой же второго сделаны два первых плана крепости на Заячьем острове. До самой своей смерти в 1705 г. Киршеншейн руководил строительством Петропавловской крепости. А.М. Шарымов, вслед за военным историком Ф.Ф. Ласковским, считает, что проект Киршенштейна был положен в основу проекта крепости на Заячьем острове. Он также отводит большую роль Ламберу, продолжателю школы великого Вобана. Неслучайно осенью 1703 г. Ламбер получил в награду орден Андрея Первозванного. Петр никогда не был щедр на награды высшим и единственным орденом России той эпохи, возможно, так он особо отметил заслуги своего генерал-инженера при основании 16 мая 1703 г. крепости на Заячьем острове[55]. Кроме того, после Азовских походов 1695–1696 гг. царь и сам приобрел большой опыт в фортификации – ведь тогда ему пришлось долго выбирать место для основания Таганрога, а также крепости Святой Петр в устье Дона. Неслучайно один из рабочих чертежей крепости на Заячьем острове сделан, как предполагают историки, рукой царя[56].
Отныне и навсегда
Итак, в конце апреля – начале мая 1703 г. Петр I и его помощники выбрали место для будущей крепости у правого берега Невы на низком острове, известном как Енисаари (в переводе с финского на русский язык – Заячий), или, по-шведски, Люст-Эйланд, Люст-Гольм (Веселый остров). В фортификационном смысле остров был очень удобен для обороны устья Невы – огонь с построенных на нем бастионов перекрывал два основных, сходящихся поблизости от крепости корабельных фарватера по Большой и Малой Неве.