Наконец, нет окончательного ответа и на вопрос: если Санкт-Петербургом называлась крепость на Заячьем острове, то когда же это название стало обозначать собственно город как населенный пункт. Неясно также, когда сама крепость стала называться Петропавловской. Авторы «Очерков истории Ленинграда» решают эту проблему достаточно просто: «Крепость первоначально свое название Санкт-Петербурх получила 29 июня того же года в церковный праздник Петра и Павла. Позже, когда в крепости был построен собор в честь Петра и Павла, она стала называться Петропавловской, название же Санкт-Петербург закрепилось за городом, возникшим вокруг крепости»^[71]. Однако этот довольно распространенный вывод принять полностью нельзя. Что такое «позже»? Собор в честь апостолов Петра и Павла построили в 1704 г., и он многие десятилетия назывался: «Церковь апостолов Петра и Павла, что в Санкт-Петер-Бургской крепости», или «В Санкт-Петербургской крепости церковь Петропавловская», или «Церковь Петра и Павла, что в городе»^[72]. Сама же крепость при Петре I, да и позже, называлась нередко «Гарнизоном» (вариант «Гварнизон», «Санкт-Питер-Бурский гварнизон»^[73]), или «Городом». В 1728 г. Д. Трезини распорядился перевезти кирпич «из болварка Е.и.в. чрез город в болварк же Зотова»^[74]. Так в России всегда называли собственно крепость, детинец, кремль, замок, цитадель. В 1715 г., давая распоряжения о содержании в Шлиссельбургской крепости шведского канцлера графа Пипера, царь разрешил выводить пленника гулять «только в городе и по городу, а за город не выпускать». Коменданту Шлиссельбурга в голову не пришло бы вывозить Пипера на прогулку за пределы острова-крепости в посад на левом берегу Невы. Речь явно шла о прогулках внутри крепостных стен^[75]. Крепость на Заячьем острове долго называлась «Санкт-питербурская фортеция» и даже «Санктпитербургская фортификация» (или «Санкт Питер Бургская фортофикация» (1721 г.)^[76]), «Крепость» (так было даже в середине 1730-х гг.^[77]), а также «Санкт-Питербургская крепость» и «Петропавловская крепость». На изображении 1705 г. есть даже такое название «Isles de Petersborg» (то есть, вероятно, «Остров Петербург»)^[78]. В указе 1714 г. о построенной образцовой мазанке на Петербургском (Городовом) острове у Петровского моста сказано, что она стоит «у Санкт-Петербурга близ моста»^[79]. Совершенно ясно, что так называлась именно крепость. Как и в истории с названием самого города, это говорит о том, что название крепости устоялось и прижилось не сразу. Разнобой виден не только в документах, но даже в позднейших надписях на надгробиях Комендантского кладбища у стен Петропавловского собора. Умерший в 1814 г. генерал П.А. Сафонов назван «Петропавловской крепости комендантом», а его скончавшийся в 1839 г. коллега Крыжановский назван «комендантом С.-Петербургской крепости»^[80]. По-видимому, перенос имени крепости на город и появление у нее собственного названия (по главному собору) происходили постепенно, на протяжении многих десятилетий.

Глава 2
Тревожные годы Петербурга

В первые годы жизни Петербурга было долго неясно, выживет ли юный город или погибнет под натиском неприятеля. Все это время вокруг Петербурга шла война, которая порой подступала к самому его порогу. Русское командование проводило в Ингерманландии довольно сложные войсковые наступательно-оборонительные операции. Наибольшую опасность для Петербурга представляла группировка упомянутого выше генерала Крониорта, стоявшая у реки Систебок (Сестры). 8 июля 1703 г. русские войска во главе с Петром I сумели оттеснить шведов от Сестры на северо-запад. Крониорт отошел в глубь своей территории, к Кексгольму и Выборгу – центру обороны Карельского перешейка и Южной Финляндии.

Сразу же после занятия Ниеншанца началось наступление на южном направлении – армия фельдмаршала Шереметева двинулась к Яму (Ямбургу) и Копорью и в конце мая 1703 г. легко завладела этими слабыми крепостями. Тотчас начались работы по их укреплению – русские не скрывали, что устраиваются здесь надолго. По-прежнему важную роль в обороне русских позиций играл Шлиссельбург. Эту крепость тоже поспешно восстанавливали, укрепляли и достраивали. Сюда же из России стекались первые отряды строителей, которых потом переправляли в Петербург. Для них в Шлиссельбурге построили казармы, госпиталь, магазины и склады с продовольствием^[81]. Словом, Шлиссельбург в то время был не только ключевым пунктом обороны, но и главным перевалочным пунктом, через который в Ингерманландию шли припасы и люди. Отсюда на судах можно было пройти как до Петербурга, так и до Новгорода. Не будем забывать, что проехать в Петербург посуху, особенно осенью и весной, было очень трудно. 8 апреля 1704 г. голландский гравер И.Г. Шхонебек писал Меншикову из Новгорода, что выехал было в Петербург и даже проехал 15 верст, «но понеже дорога худа и за водою, что она розлилась, не мог проехать, опять воротился в Новгород»^[82]. Служилые, государевы люди так поступить не могли и тащились по пояс в грязи в петровский парадиз.

Крепость, ставшая огородом

Жители Ниена, согласно договору о сдаче крепости, либо ушли к Выборгу, либо растворились среди первых петербуржцев. Как уже сказано выше, сам город прекратил свое существование осенью 1702 г., когда Аполлов его сжег, чтобы не позволить русским зацепиться в его зданиях вблизи цитадели. После занятия крепости армией Петра, строения ее были буквально растащены по кирпичику и бревнышку – как только царь решил не усиливать крепость, а строить новую, дома и оборонительные сооружения Ниеншанца пошли в виде материала на строительство первых домов Санкт-Петербурга. Но еще долго в устье Охты возвышались земляные валы бывшей крепости с остатками ее каменных укреплений. При наступлении шведов на Петербург в 1704–1708 гг. их стали рвать пороховыми зарядами, чтобы сократить линию обороны, не дать шведам возможность использовать Шлотбург как плацдарм для наступления на Петербург. Ведь шведские силы находились поблизости от Шлотбурга, на Выборгской дороге – самом опасном для молодого Петербурга направлении. Уже 18 января 1704 г. первый комендант будущей Петропавловской крепости генерал К.Э. Ренне писал Меншикову: «И тот город (Шлотбург. – Е. А.) розрыт». Но из того же письма следует, что в это время там находились какие-то провиантские склады. Ренне пишет, что по 8 января «из Шлотъбурха перевезено [в Петропавловскую крепость] ржи 502, овса 27 четей»^[83]. Возможно, какие-то складские помещения были не в самой крепости, а там, где находился укрепленный лагерь (шанец) русской армии, пришедшей под Ниеншанц в апреле 1703 г. Датский посланник Юст Юль в своем дневнике писал, что «к шанцу этому, говорят, могли подходить вплотную большие корабли для приема и сдачи груза». В декабре 1709 г. Юль записывает, что от бывшей крепости «уцелела часть вала», на котором Петр испытывал мощные взрывные устройства. Они, по словам Юля, «пробили вал на половину его толщи»^[84]. На рисунке художника Федора Васильева конца 1710-х гг. Шлотбург напоминает бесформенную груду развалин и земли^[85]. В 1718 г. по указу Петра I во внутреннем, укрытом от ветров пространстве между валами бывшей крепости был основан плодовый питомник – «Канецкий огород», которым ведал садовник Летнего сада Г. Фохт. Питомник просуществовал до начала XIX в. Позже территория крепости пошла под застройку^[86]. И все же остатки бывшего Ниеншанца еще долго, до начала XX в., можно было заметить в устье Большой Охты. Ныне есть проект увековечить памятным знаком место, на котором был Ниеншанц.

Отступление:

Неизведанное будущее Ниеншанца

Однажды автору этих строк довелось пожить несколько недель зимой в Голландии, в маленьком городке Нарден, под Амстердамом. Таких городков много в Голландии, Германии, Франции. Тиха и размеренна их жизнь, уютны и безопасны их вечерние улицы, приветливо светятся в темноте вывески редких ресторанов и пивных. Вечером, проходя по улочке, сплошь заставленной автомобилями, невольно отводишь глаза от окон: на нижних этажах домов нет занавесок – никто не прячется, честному горожанину нечего скрываться от людей. Вот он сидит в уютном кресле с трубкой в зубах, читает газету, отсветы огня от камина играют на стенах, на ковре лежит вислоухая добрая собака (у них все собаки почему-то с добрыми физиономиями). На длинном цветастом диване с десятком подушечек примостилась его семья – жена, сын и дочка, – смотрят телевизор. Мир спокойный, неведомый…

Но Нарден поразил меня не этим. Представьте себе Петропавловскую крепость – болварки, фланки, батардо, равелины, казематы, мосты, а внутри этого каменного кольца «вставлены» не Монетный двор с кирпичной трубой, а узкие улочки старинного средневекового города, в центре не выложенный грубым булыжником бескрайний плац, а уютная торговая площадь. Она оживает два раза в неделю рано утром, когда со всех концов городка к ней устремляются за провизией и непременно – за цветами хозяйки с корзинками. Рядом – не барочный Петропавловский собор, а могучая церковь периода поздней «пламенеющей» готики, а в теле колокольни еще с XVI в. застряло каменное ядро, посланное осадными пушками войска герцога Альбы.

Нарден занимал важное стратегическое положение на пути к Амстердаму и со времен Альбы он повидал разных врагов. В 1813 г. его даже осаждали русские войска под командованием генерала А.Х. Бенкендорфа. Свою роль он сыграл и в последующих войнах. Укрепления постоянно перестраивали, модернизировали, но вобановские универсальные начала прильнувшей к земле крепости сохранились и в последующие века – равелины, фланки, орильоны, фасы, все как у нас… Теперь гарнизона уже нет, укрепления разоружены, все заросло травой, иногда приезжают туристские автобусы из Чехии – здесь находится гробница великого чешского просветителя Яна Амоса Каменского. И когда длинная громада автобуса с трудом протиснется по узкой улочке и прогремит по чугунному разводному мосту через канал, опять наступает тишина провинциального городка…

Идя по укреплениям и улочкам Нардена, я думал не о Петропавловской крепости, а о Ниеншанце… Физики говорят о параллельности времени, вариантах истории, которая развивается одновременно по нескольким путям за некими невидимыми, недосягаемыми «стенами» пространства и времени. Может быть, там, за этой невидимой стеной стоит наш Нарден – Ниеншанц. В том времени не было никакого Петра I (с трудом образованный ниеншанец вспомнит: «А, это тот самый взбалмашный русский царь, который в молодости поехал в Голландию и случайно погиб в Саардаме, сунув руку в мельничный механизм»), там шведский король Карл XII послушался своего генерал-инженера и перестроил слабые укрепления Ниеншанца по принципам Вобана, и крепость успешно отбилась от многих русских осад, а теперь, во время безмятежного мира, наступившего на этой земле, старинный шведский городок тихо живет внутри бетонного крепостного кольца и по его уютным, провинциальным улицам так хорошо идти вечером из ресторана. Только невольно отводишь глаза от окон: на нижних этажах домов нет занавесок – никто не прячется, честному горожанину нечего скрываться от людей…

Городовое дело многотрудное

Сложность строительного или, как писали тогда, «городового дела» с самого начала состояла в том, что Заячий остров оказался слишком узким для полномасштабной крепости, построенной по законам тогдашней фортификации. Засыпать протоку, отделявшую остров от карельского (будущего Петроградского) берега, и тем самым расширить территорию для крепости было бы опрометчиво: протока служила отличным широким и глубоким естественным рвом. Поэтому территорию крепости расширяли в сторону Невы, так как вдоль ее берега пролегала песчаная коса и глубины были тут невелики. Грунт на этой отмели нашли слишком слабым, так что решили не забивать сваи, а прибегнуть к старому, испытанному способу: использовали так называемые ряжи – сосновые квадратные ящики из бревен толщиной до полуметра. Плотники рубили ряжи на берегу, затем в разобранном виде стаскивали их на кромку берега, там собирали, а потом рабочие наполняли ряжи камнями и грунтом. Скорее всего, участки берега, где ставили ряжи, выгораживали плотинами. Впрочем, возможно, ряжи опускали прямо в воду, на мелководье. Примерно так же делались и первые морские причалы для судов. Вот описание типичного для Петербурга ранней поры строительства пристани в Стрельне в 1721 г.: «К морской пристани десять ящиков дорубить, да вновь срубить семь ящиков и, положа перекладины, в них намостить мосты (то есть настил, дно ящика. – Е. А.), и нагрузить диким камнем, и опустить в море, и около тех ящиков побить сваи»^[87].