Сейчас идеальный момент, чтобы рассказать о моей игре на арфе. В мой день рождения Клайв как бы обязан быть особенно добрым, к тому же на небе светит солнце и он выпил пару кружек пива. Если я сумею донести до него, как сильно я люблю арфу, он наверняка за меня порадуется.

Я это сделаю. Прямо сейчас.

– Клайв, на днях, когда я прибиралась в свободной комнате, я наткнулась на твою старую гитару…

– Ой, да что ты? Она вся в паутине, да?

– Да, пришлось сдувать с нее пыль, но в общем и целом я была рада ее увидеть. Я вспомнила те времена, когда ты любил на ней бренчать.

– Я знал всего четыре аккорда.

– А мне все равно нравилось. Ты вкладываешь в игру много эмоций, особенно когда поешь. Ты выглядел таким счастливым.

– Элли, это было больно.

Наверное, стоило подойти к проблеме с другой стороны.

Из-за пригорка выскочили пять или шесть эксмурских пони, с растрепанными гривами, взъерошенными хвостами и бархатистыми носами. Они посмотрели на нас мягко и несколько неуверенно и неспешно удалились.

Наши тени становятся длиннее. Я пытаюсь зайти с другой стороны.

– Иногда я думаю, что мне не помешало бы немного развеяться. – Я имею в виду, что у меня нет никаких увлечений… ну, кроме поэзии. Я становлюсь скучной, ты так не считаешь?

– Нет, конечно, Эл! Ты никогда не бываешь скучной. К чему ты клонишь? Ты скучаешь?

– Нет, ни в коем случае. Я просто задаюсь вопросом, а не стоит ли мне заняться чем-нибудь еще.

– Например?

Игрой на арфе, игрой на арфе, игрой на арфе!

Но я не могу этого произнести. У меня пересохло во рту.

Я искоса смотрю на Клайва. Он кажется особенно высоким, когда шагает рядом со мной, пряди его волос песочного цвета слегка приподнимаются на ветру. Я знаю, что в определенных ситуациях он способен оказать невероятную поддержку, но я сомневаюсь, что сейчас именно такой случай.

И разве я смогу говорить о Дэне так, чтобы мой голос и лицо не выдавали слишком многого? Нет, сегодня я не сумею. Я очень нервничаю. Если Клайв начнет настаивать на том, чтобы я отказалась от арфы, я расплачусь.

Будет лучше, если я повременю с откровенностью до тех пор, пока не встречусь с девушкой Дэна. Когда я с ней познакомлюсь, мне точно станет проще себя контролировать.

* * *

Я сижу на подоконнике рядом с телефоном и смотрю в окно. Склон холма за нашим садом тяжело упирается в темнеющее небо. Моросящий дождь кружится в воздухе и плюет на оконное стекло.

Нужный номер написан на клочке бумаги, сложенном в переднем кармане сумки. Я достаю его и долго на него смотрю. Почерк Дэна аккуратный и слегка наклонен влево. Я какое-то время играюсь с трубкой, а затем набираю другой номер.

– Привет, мам. Это я, Элли.

– Кто?

– Элли. Я!

– О, Элли? Здравствуй, Элли.

– Мама, я просто звоню узнать, как дела. Все в порядке?

Воцаряется тишина. Я считаю секунды. Слышу, как она дышит, медленно и слегка хрипло.

– На улице на траве лежит черная собака.

Это может быть правдой, а может и нет.

– О, неужели? – четко произношу я. – Что ж, прекрасно. А как ты? Все в порядке?

– Она нюхает георгины. Этого нельзя допускать.

– Мам, все в порядке. Скажи, как у тебя дела? За тобой хорошо ухаживают? Ты сегодня уже видела Вик?

– Вик?

– Да, Вик. Твою вторую дочь.

– Нет, не думаю. Я ее уже много лет не видела.

Я точно знаю, что Вик ходит в дом престарелых два раза в неделю. Теперь она послушная дочь и живет достаточно близко, чтобы присматривать за мамой. Меня же от них отделяют триста миль, так что навещать маму для меня непросто. И дистанция между нами гораздо больше, чем все эти километры.

– Мама, можно задать тебе вопрос? Как думаешь, я была музыкальным ребенком?

– Ты была одной из нескольких. – Она не поняла, о чем я. Разговор, как обычно, зашел в тупик. Отчасти мне хочется рассказать ей, что я играю на арфе. Мой секрет она никому не выдаст, потому что, скорее всего, сразу о нем забудет. Но тогда какой смысл рассказывать? Как же я скучаю по папе!

Я болтаю с ней еще какое-то время, потом прощаюсь и отключаюсь. Небо приобрело более тяжелый оттенок серого. Я сверяюсь с часами. Если я и дальше буду тянуть со звонком, Клайв вернется домой. Я беру бумажку, которую дал мне Дэн. Собираю волю в кулак и набираю номер.

– Извините. Я звоню, чтобы поговорить с Косулей. – На другом конце раздается раскат хохота. – Извините, но мне дали этот номер.

– Да, – говорит она. – И я даже догадываюсь, кто вам его дал. Это случайно не Дэн Холлис?

Звук его имени меня немного успокаивает.

– Да, он. А вы Косуля?

– Не совсем. Меня зовут Рода Ротбери, но Дэн называет меня Косулей^[6]. Одна из его чудинок. А вы…

– Меня зовут Элли Джейкобс, – запинаясь, представлюсь я. – Дэн предложил мне с вами связаться. Я звоню, чтобы узнать об уроках игры на арфе. Я учусь играть на одной из его арф, но мне очень нужен учитель.

– Понятно. – Ее голос чистый, спокойный, отчетливый, ровный. – Значит, вы новичок?

Мы обсуждаем логистические моменты. Косуля предпочитает давать уроки у себя дома в Тонтоне, но время от времени могла бы обучать меня в амбаре Дэна. Ее обычная ставка – тридцать восемь фунтов в час. Она спрашивает, не хочу ли я для начала встретиться и познакомиться, а потом уже договариваться о расписании занятий.

– О да! Так будет лучше, – радуюсь я. Я не знаю, сколько уроков по тридцать восемь фунтов я смогу взять так, чтобы Клайв не заметил. Каждый месяц он скрупулезно изучает нашу совместную выписку по счету. Придется изловчиться и платить ей наличными. Кроме того, вначале я хочу с ней встретиться. И узнать, насколько хорошо она играет на арфе. И узнать, умеет ли она преподавать, ведь это совсем другое дело. И узнать еще много чего другого.

11

Дэн

Сегодня я работаю над двадцатидвухструнной кельтской арфой. Я изготавливаю ее из переработанной древесины церковной скамьи. А церковной скамьей я воспользовался вот почему: комитет одной из местных церквей решил, что им нужно установить внутри церкви кофейный аппарат, и скамья оказалась как раз там, где они хотели его разместить, и на этой скамье в последнее время никто не сидел, поскольку число прихожан значительно сократилось с тех пор, как преподобный Харрисон начал читать свои длиннющие проповеди. Но больше всего паства нуждалась в кофе. Скамью нужно было убрать, поэтому ее и вырвали с корнем. Моя сестра Джо (которая находится в постоянных поисках древесины от моего имени) спросила, могут ли отдать скамью мне. Для обсуждения данного вопроса собрали церковный комитет. Это заняло некоторое время, но в конце концов все единогласно ответили «да».

Я люблю эту древесину и безмерно ее уважаю. На протяжении многих поколений это тисовое дерево росло, корявое и бугристое, обдуваемое ветрами, омываемое дождями и согреваемое солнечным светом. В нем сидели птицы, в его корнях находили себе приют крошечные существа. Затем дерево превратилось в скамью, и поколения людей сидели на ней и молились. Их сердца наполняли самые разные чувства, когда они присутствовали на крещениях, свадьбах, религиозных праздниках и похоронах. Теперь дерево снова преобразится, и однажды какой-нибудь искусный арфист извлечет из него музыку – музыку, которая заставит сотни людей что-то почувствовать. И случится еще одно чудо.

Арфа получается что надо. Я уже изготовил основание, хребет и звуковую коробку в комплекте с ребрами, вкладышами и распорными планками. Дека готова, и скоро я просверлю в ней двадцать два крошечных отверстия. Я также придал форму грифу и убедился, что гармоническая кривая изогнута ровно на нужную величину. Все обработано напильником и выстругано до блеска.

Колонна будет изгибаться наружу, затем немного внутрь, после чего потянется вверх, изящная, как лебедь. Я начинаю снимать рубанком тонкие слои. Тисовая древесина мягкая, податливая, полная интересных завитков, светлых и темных.

Сегодня у Элли день рождения. Вчера мы в честь нее ели торт и сажали березовые семена. Элли сказала, что сегодня она поужинает в пабе со своим мужем, а затем отправится на приятную прогулку, также со своим мужем. Ее мужа зовут Клайв.

Мне не нравится имя Клайв.

Я смотрю на колонну арфы и понимаю, что стесал слишком много. Наверху она стала слишком узкой. Обычно я таких ошибок не допускаю. Придется отрезать свежий кусок дерева и начать все заново. Я не доволен своей работой. Я не люблю понапрасну изводить ценную древесину, особенно тис, который мне очень нравится.

* * *

Мы с Томасом дружим уже двенадцать лет, и он всегда знает, о чем говорится моих письмах.

– Письмо от твоей сестры, счет за топливо и заказ на струны для арфы, – объявляет он, вручая мне бумаги через четыре дня после дня рождения Элли и посадки березовой рощи. Мы стоим на аллее возле входа в амбар. На Томасе зеленая флуоресцентная толстовка с шортами и кроссовки гигантского размера, бело-зеленые, с оранжевыми шнурками. На улице туман, и дальше первого холма ничего не видно. Вокруг тишина. Даже птицы сегодня не поют, если не считать одной одинокой вороны, но это вряд ли можно назвать пением.

– Спасибо, – говорю я Томасу и забираю письма. – Не хочу их открывать прямо сейчас.

Но я это делаю, потому что именно так и полагается поступать с письмами.

Томас склоняется над моим плечом и тоже их читает.

– Значит, твоя сестра все еще работает в школе, – комментирует он, когда я знакомлюсь с первым письмом.

Я киваю. Вместе мы узнаем о том, что остальные учителя ведут себя с Джо нагло, что есть один учитель, которого она особенно не любит, потому что он никогда не здоровается, ведь она всего лишь уборщица, то есть, по его мнению, занимает низшую ступень среди смертных.

– Позор, – бормочет Томас. – Бедняга Джо! – Он ни разу не видел мою сестру Джо, но прочитал много ее писем, из-за чего в нем поселилось ощущение, будто он хорошо ее знает. Томас печально качает головой. – Она заслуживает лучшей доли. Следующее!

Мы оба таращимся на счет за топливо.

– Ай-яй-яй, – говорит друг. – Бензин все дорожает.

В этом он прав. Бензин уж точно не дешевеет. Как раз наоборот.

Томас вздыхает и указывает длинным пальцем на пакет:

– Сколько у тебя там струн, дружище?

Я открываю пакет, чтобы проверить.

– Четыре комплекта. Три набора по тридцать шесть и один по двадцать семь. Всего сто тридцать пять.

Он свистит.

– Держу пари, что они тоже недешевые!

Я соглашаюсь с тем, что струны для арф стоят недешево.

– Сходим сегодня вечером в «Оленью голову»? – предлагает Томас.

– Отличная идея! – говорю я.

– Заеду за тобой в восемь.

* * *

Он заехал за мной на своем красном фургоне в восемь тридцать семь. Я сел рядом с ним. Три овчарки прыгали сзади и лаяли так, словно на свободу вырвались все обитатели ада. Когда все обитатели ада вырываются на свободу, шум стоит такой, что ноют барабанные перепонки. В конце концов одна из собак прекратила лаять и начала лизать мне шею. Это было довольно приятно, влажное тепло и теплая влага.

Томас ворчал, так как он любит ворчать. Сегодняшнее его ворчание было связано с тем, что лимонад ему не нужен, а тоник без джина – полная скукота. Когда мы припарковались, он заговорил о том, что алкоголь никак не влияет на его способность управлять автомобилем. А, возможно, даже обостряет восприятие. Когда мы вылезли из машины и приблизились к дверям паба, он пришел к выводу, что правила вождения в нетрезвом виде в сельской местности бессмысленны, потому что тут попросту некого давить. Он также упомянул о том, что сегодня его особенно мучает жажда и не мешало бы выпить немного вина, чтобы успокоить нервы из-за ссоры с женой. А пинта сидра вообще принесла бы пользу с лечебной точки зрения.

– Хочешь, чтобы я купил тебе пинту сидра? – спросил я, так как Томас выражался довольно расплывчато.

– Ну что ж, раз ты предлагаешь, дружище… – пробормотал он.