– Вот именно, – подтверждает гадкий Кэп. – Извини, я обещал тебя не трогать. И за прошлый раз тоже… прости. Да и…

Он замолкает, не закончив. А мне почему-то становится плевать на самолюбие, просто очень-очень больно.

– Значит, ты меня не любишь… – говорю я тихо и утвердительно.

Я не выпендриваюсь и не обижаюсь. И мне больше не до притворства.

– Я не могу. Любить. Наживку!

Он произносит это тихо, но словно вколачивая каждое слово в мою голову.

– Не могу. Не могу представлять, как тебя разрывает зубами монстр. Он разрывает при этом меня, ясно? – с яростью произносит он и добавляет уже без надрыва, деловито-бесцветно: – Все. Иди. Постарайся выйти незаметно. Наври что-нибудь своей подружке. Ночью в городе я найду тебя сам, но ты подыграй, если что, поняла?

Я киваю. Вообще я становлюсь какой-то слишком послушной. И грустной. Никогда еще мне не было так грустно на Доре, как сейчас, когда я бреду домой из его серого блока. Ну ладно, «не от головы», пусть. Но хоть бы поцеловал меня по-человечески, может, немножко и веселее бы стало, после всех этих рассказов о привыкших к паралитическим пулям монстрах, которых нельзя остановить.

И ведь все он, наверное, выдумал. А было же так хорошо! Так чисто, светло, понятно. Все объяснено. Все резонно. Вот умеют же некоторые испортить другому радость… Радость?

Я начинаю вспоминать свою жизнь на Доре. Как мне предложили миссию. Как я тотчас же согласилась. Как вышла на первую «прогулку». Как подружилась с Леди и Энн, как Виктор попросился к нам в группу. Но почему-то больше не испытываю никакой радости при этих воспоминаниях, они кажутся серыми, плоскими, хотя раньше все было иначе.

Иначе ли? Радовалась ли я по-настоящему хоть чему-нибудь, начиная с этой весны? Я прибыла на Дору семь месяцев назад. Четыре месяца, как Питера уволили из Управления. Три месяца, как я стала Осой и мне начали сниться кошмары, эта тварь в деревенском платочке. А Питера не было, ни в коридорах, ни в столовой. И я вдруг понимаю, что самыми лучшими в моей жизни на Доре были те моменты, когда я могла видеть Питера, встречать его в коридоре, ловить его странный взгляд. И ощущать, что я почему-то нужна. Не всей Доре, человечеству и Вселенной, а одному этому вреднющему Кэпу. Не потому ли я все эти пустые месяцы открывала его расписание – чтобы лишний раз убедиться, что он вообще существует, что он здесь, на Доре.

Да ну и ладно – «дите» и «оранжерея». Пускай. Главное, что он теперь снова рядом и не бросает меня, и придет сегодня ночью ко мне на «прогулку». А может, и поцелует меня еще… Буду думать об этом. И не стану сейчас ложиться, не люблю спать днем, до захвата. Высплюсь завтра утром, когда все закончится.

* * *

Мы чувствуем друг друга. Я и тварь. Нет, не совсем так. Она всегда опережает меня и находит первой. Это уже потом я ощущаю ее неудержимую ненависть, можно сказать, вижу, как она тянется ко мне, словно следую за невидимой нитью, пока страх скручивает меня изнутри. Могу проследить с точностью до полуметра, знаю, где стоит эта тварь – у двери, у окна или уже движется мне навстречу.

«Везет, у тебя сверхспособности!» – сказала мне однажды Энн. Я тоже сначала так думала, когда мне впервые открыли, что я, оказывается, не обычный человек, а практически ясновидящая и моя миссия – выискивать врагов.

Как же… выискивать… Да я бы бежала от этой пронзительной ненависти как можно дальше. Мне ее навязывали, меня ею пробивали, а я только и могла, что изо всех сил терпеть и оставаться на месте, готовясь к встрече. Даже при том, что рядом со мной всегда несколько человек с паралитическим оружием, это очень страшно. Однажды в детстве на меня вот так неслась собака. Огромная, с оскаленной пастью, полной слюны, она приближалась ко мне большими скачкаˊми. Я тогда забежала за дверь, но она успела прихватить меня за пятку. Психолог, готовивший меня к миссии, помог проработать этот страх. И – о да, собак я теперь не боюсь. Даже если целая стая будет лететь мне навстречу, чтобы разорвать. Потому что нет ничего страшнее, чем оскаленное лицо пожилой женщины в деревенском платочке.

Вот если бы у меня действительно нашлась сверхспособность – дар предвидения там или целительства. Хотя… показывали мне одного на Земле, говорят, целитель. Что-то не заметила радости на его лице. И подумалось: а может, у них то же самое? Может, они тоже не рады тому, что нечто стучится в их голову, не спросясь, и заставляет видеть то, чего видеть не хочется, – чужие беды или опухоль в теле друга?

А первый раз… Это была не «прогулка», меня привели в изолятор, где находился только что пойманный мутант, чтобы я смогла испытать свои ощущения, понять, как это происходит, проверить свои возможности. Мне сказали, что он заключен в одну из камер, и отправили гулять по длинному коридору. Я шла в предвкушении, как сейчас вдруг увижу, почувствую, укажу пальцем. А потом мне под сердце вполз неизъяснимый ужас, и багровая нить протянулась от моего вмиг ослабевшего тела, прямо из солнечного сплетения, в одну из комнат. И только через секунду с другой стороны двери начала биться тварь, пытаясь добраться до меня…

Но я с этим справляюсь. Потому что герой. Это не хвастовство, это единственное, что дает мне силы. Я герой, все в Управлении мной восхищаются, руководство относится с уважением, я спасаю Чистых и будущее мира. И я на самом деле ничем не рискую. Это неприятно, страшно, я не скрываю. Но мне ничего не грозит. Ничего не грозит. Ничего не грозит.

Ночью во время захвата я повторяю себе это чаще. Ночью все по-другому. Днем тварь никогда на тебя не кинется, разве что ты останешься совсем одна где-то на пустыре, как тот несчастный Чистый в лесу. У тварей психология хищного зверя. Какая-то интуиция – или программа – заставляет их таиться и не вылезать днем, но ночь – их время.

Я не знаю, зачем Питер спрашивал у меня место операции. Мне не хочется, чтобы он был здесь, мне неприятно, что он увидит, как тварь ринется на меня. Тем более сейчас со мной надежная команда: моя охрана – старший в группе Плав, Виктор и еще трое постоянных ребят из группы захвата. И все вооружены, даже я. Оружие у нас бесшумное, так что доряне даже не проснутся.

Меня научили стрелять, и в тире я попадаю в одни десятки, но еще ни разу тварь не была остановлена моим выстрелом. Я не то чтобы не успеваю… но словно теряю волю от страха, когда вижу приближающуюся ко мне фигуру, встречаю эти глаза.

Но это нормально. Меня давно «успокоили», что так происходит не только со мной. И на что мог надеяться тот, погибший вчера парень? Еще никому из нас не удалось это преодолеть.

* * *

Мы выходим с подземной парковки в город. Он неплохо освещен, но малолюден, доряне не любят ночного времени. Вокруг – полная тишина.

У нас-то на Земле даже сейчас, ночью, над головой полно огоньков леткоптеров, рассекающих небо. Дорогие машины парят бесшумно и плавно, их хозяева возвращаются из ночных ресторанов. Дешевые рабочие капсулы летят низко и слегка тарахтят.

Но здесь небо над нами закрыто огромным высоким куполом, а все средства передвижения находятся под городом. Подземное пространство Доры прорезают не только ярко освещенные скоростные шоссе, но и широкие туннели с более медленными автомобилями, рассчитанными на несколько десятков человек – подобие древней земной подземки. У нас она давно не используется по назначению, в метро теперь музеи и ресторанчики.

Сеть подземных лифтов соединяет между собой парковки под многоквартирными домами. Выходов с парковок для такого огромного города не слишком-то много, а в самом центре их нет и вовсе, поэтому немалую часть пути доряне проделывают снаружи. По глянцевому полу, заливающему весь пешеходный город, текут подвижные ленты, как ручейки, стремящиеся с разной скоростью по улицам и площадям. Никакого другого транспорта на поверхности нет. Кстати, говорят, что у нас на Земле такие дорожки придумали еще древние фантасты (это те, кто сочинял нам настоящее). Но на Земле их изобретение не прижилось, разве что в огромных выставках-магазинах – из конца в конец. Земляне предпочли подняться в небо и летают, даже если надо просто добраться до соседней улицы. А чего, собственно, не летать, если можно посадить свой леткоптер на крыше любого здания? Если, конечно, найдешь место для парковки.

А здесь летать можно только над куполом, и это междугородние корабли, оснащенные почти как космические, потому что в атмосферу Доры постоянно проникает космическая пыль, куски метеоритов, а большую часть года еще и льют беспрестанные дожди. Из окон беспилотного корабля не видно ни зги. Так что бедняги-доряне даже не представляют, как выглядит открытое небо, и, похоже, не знают, что потеряли.

– Рожденный ползать летать не может, – говорит, с тоской глянув на черный ночной купол, Виктор, словно читает мои мысли.

– Это откуда фразочка? – интересуется Плав.

Виктор пожимает плечами.

– Русская народная поговорка, – не слишком уверенно отвечаю за него я.

Виктор держится рядом со мной, и я очень ему благодарна. Кажется, он хочет взять меня за руку, но я делаю вид, что не замечаю.

Единственный местный, которого встречаем на парковке, – дежурный. Его функции нам неизвестны, знаем только, что дежурные всегда стоят на выходах в город. Этот разглядывает что-то интересное на светящейся ладони; услышав шаги, бросает на нас любопытный взгляд: ну а как, все же земляне, вооружены до зубов – нами здесь интересуются. Мы скрещиваем на груди руки – знак местного приветствия, дорянам нравится эта любезность. Он скрещивает руки в ответ, не гася изображение на ладони, затем снова углубляется в просмотр.

А может, этот взгляд вовсе не любопытный, а настороженный? Трудно сказать точно, когда имеешь дело с дорянами. Между прочим, кожа у них настолько бледная, что мы кажемся им темнолицыми, даже европейцы. Брови, ресницы, губы – все белое, как у привидений. Для меня это несколько неприятно. А в остальном – люди как люди. Ну то есть доряне. Мутанты практически ничем не отличаются от них внешне. На Доре, в отличие от Земли, только одна раса, что не удивительно, так как планета большей частью состоит из океанов и непроходимых лесов, а все население проживает в нескольких огромных городах. Видимо, так сложилось исторически в непростых климатических условиях Доры: людям пришлось собираться вместе, под куполами. Космопорт и Стеклянный дом находятся только здесь, в столице, поэтому мы тут, по большому счету, на страже врат. Так мне объяснили, когда вербовали.

Глаза у дорян интересные, я люблю их тайком разглядывать, больно уж велик диапазон цветов, от светло-желтых до насыщенно-зеленых, встречаются карие и голубые, но совсем иных оттенков, чем у землян, не очень большие, глубоко посаженные, но ярко выделяющиеся на лице, если не закрыты треугольничками век. Роста они почти такого же, как и мы. Зато Чистые на пару голов выше. Хотя я до сих пор не знаю, являются ли Чистые коренными жителями Доры или прибыли сюда с другой планеты.

Мы становимся на первую из полосок, почти сразу перемещаясь с нее на ту, что движется быстрее. Я давно научилась удерживать на них равновесие, это легко. Во время поездки я слежу за картой. Даю группе знак, где сойти. Мы приближаемся к дому, который я нашла вчера, и встаем на перекрестке, чтоб было где развернуться в плотно застроенном жилом квартале. Вокруг ни души. Полукруглое здание занимает огромную площадь, но в нем всего три этажа – купол не позволяет строить высотки. Ни одно окно в доме не светится, впрочем, местные регулируют свои треугольные окна так, чтобы снаружи ничего не было видно. Эти окна сидят глубоко в стене и по форме напоминают мне глаза дорян. Здание незряче таращится на меня, как многоглазое чудище.

Но не все окна в нем слепы. За одним из них ждут – напряженно ждут меня. Именно меня и никого другого.