Быть может, исходя из этой связи со смертью, уместнее было бы взять в качестве общего названия таких персонажей слово «нежить», однако исторические толковые словари русского языка и этнографические записи отмечают, что слово «нежить» имеет более общее значение – «неживой человек» в смысле «не наш», «чужой» («мы-то живые, а они – нет»). Вдобавок только в XX столетии, уже под влиянием массовой культуры, это старинное русское слово было переосмыслено буквально как «немертвый» и приобрело значение «неупокоенный мертвец», так что оно вряд ли годится для описания более «древних» сверхъестественных существ. С этой точки зрения слово «нечисть», за неимением иных, выглядит более удобным и приемлемым для характеристики опасных и смертоносных фольклорных персонажей – конечно, учитывая все оговорки, приведенные выше.

* * *

Нечистая сила, о которой идет речь в этой книге, сама вполне очевидно распадается на две группы.

Первую уместно назвать сказочной – это Кощей, Баба Яга, одноглазое Лихо и «нечистые» народы: они настолько тесно вплетены именно в сказочный фольклор и в «баснословный легендариум», что воспринимаются сегодня как персонажи вымышленные, как злодеи, которых, в общем-то, нет нужды по-настоящему опасаться. Немалую роль в ослаблении народного страха перед Кощеем и Ягой сыграло, несомненно, советское сказочное кино, которое старательно превращало русский фольклор в забаву, в детские потешки; да и нынешний кинематограф вместе с индустрией компьютерных игр и детских спектаклей во многом продолжает эту линию.

Вторую группу следовало бы назвать, пожалуй, этнографической или даже «кладбищенской», потому что ее составляют «живые» мертвецы – подменыши, упыри, духи, которыми пугали детей, зловредные бесы и тому подобные существа – и потому что эти существа вплоть до сравнительно недавнего времени считались повседневной реальностью в деревенской, крестьянской культуре. В этнографических записях конца XX века, сделанных на Русском Севере, к примеру, деревенские жители – в основном пожилого возраста – еще поминали и бесов, и подменышей как приметы текущей жизни.

Объединяет эти две группы, как уже говорилось, их близость к смерти и «тому свету», но всякий читатель, думается, не преминет отметить, насколько разнится в народной культуре отношение к представителям этих двух групп – если над существами первой группы вполне можно потешаться, о чем-либо с ними договариваться и даже без особых усилий побеждать (былые страхи забылись), то существа второй группы по определению враждебны живым людям и внушают неподдельный ужас.

К слову, промежуточное положение между той и другой группами занимают бесы с чертями – все мы помним пушкинскую сказку о Балде и глупом черте, основанную на фольклорном материале, но тот же фольклор знает и других чертей – кровожадных, свирепых и чрезвычайно злокозненных.

Такое разнообразие персонажей и их функций наглядно показывает, что фольклор – живой «организм»: одни представления в нем со временем ослабевают и стираются, переносятся в область, как говорили в XIX столетии, «народного вымысла», тогда как другие, наоборот, сохраняют живучесть на протяжении столетий, перетекая порой в новые формы – в частности, в ту же городскую легенду (тут сразу вспоминаются расхожие современные слухи о барабашках и полтергейсте, но не только о них). В науке эти городские легенды и прочие формы современного фольклора обозначают общим термином «постфольклор».

Конечно, эта книга представляет собой не более чем обзор народных верований, подтвержденных документальными источниками, и ни в коей мере не претендует на исчерпывающую полноту описания. При всем том в ней отсутствуют произвольные реконструкции, которыми довольно часто грешат многие нынешние – в первую очередь сетевые – публикации о «древней славянской мифологии», и читатель может не опасаться недостоверных сведений.

* * *

Казалось бы, чуть перефразируя популярный комедийный фильм, «космические корабли вот-вот начнут бороздить просторы Вселенной», а значит, русский фольклор и фольклор вообще заодно с мифологией могут заинтересовать только специалистов, но мы живем в очень любопытную эпоху, когда все больше становится понятно, что прошлое – непременный залог будущего, что изучение своих «корней» необходимо для лучшего понимания себя, а поверья, приметы, способы домашнего лечения и иные составляющие общего понятия «фольклор» продолжают наполнять сегодняшнюю жизнь и расцвечивать повседневный житейский опыт яркими красками.

Фольклор – вовсе не что-то омертвелое; он составляет основу и суть всякой культуры, сколь угодно высокой и технологичной, и развивается вместе с ней. Говоря о фольклоре, будет справедливо повторить слова Корнея Чуковского о языке, – живой, как жизнь.

Нечистая сила как часть русского фольклора тоже по-прежнему с нами, доказательством чему служат многочисленные книги, фильмы и компьютерные игры последних десятилетий. Да и редкий детский праздник, редкий спектакль для «младшего школьного возраста» на сказочную тематику обходится без участия Бабы Яги или Кощея. Вопреки шуточной песне Владимира Высоцкого, цитата из которой стала заглавием этого предисловия, нечистую силу отнюдь не забыли, о ней помнят – хотя бы даже когда чертыхаются, ничуть не задумываясь о том, что взывают к нечисти, – и все чаще пытаются узнать, какова она была в своем исконном виде.

А потому – добро пожаловать в мир русского фольклора!

Кощей Бессмертный

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да был могучий царь. Правил он столько лет, что не сосчитать, а под его рукой ходили многие народы пречудесные. Да ладно бы только людьми он повелевал – нет, подчинялись ему и чуда-юда лесные, и гады морские, и твари подземельные. А сам этот царь год от года умыкал с Руси красных девиц, губил храбрых богатырей, что пытались вызволять полонянок, и копил в своем главном тереме богатства неисчислимые. Но вот однажды…

Пожалуй, с такого или похожего зачина, где встречается множество традиционных фольклорных формул, могла бы начинаться волшебная сказка, героем которой (именно героем, а не противником героя, как во всех известных сказках подобного рода) выступал бы Кощей Бессмертный. Сегодня, если спросить о Кощее едва ли не любого жителя России, этого сказочного персонажа во всей красе его злодейского облика наверняка назовут «повелителем русской нечисти». Между тем, если оставить в стороне представления современной массовой культуры с ее текстами и фильмами и обратиться к первоисточникам, о Кощее известно удивительно мало – во всяком случае, явно недостаточно для того, чтобы с уверенностью отдавать ему всю полноту власти над русской нечистью. Так почему же Кощей в наши дни сделался главным злодеем русского фольклора? Попробуем разобраться.

Какие фольклорные тексты могут считаться первоисточниками сведений о Кощее? Это только народные сказки – прежде всего сказки из знаменитого сборника А. Н. Афанасьева (1855–1863). Русский эпос, то есть былины и (отчасти) «Слово о полку Игореве», о Кощее не знает, если пренебречь несколькими упоминаниями, о которых подробнее будет сказано ниже. Этого имени не найти ни в сохранившихся заговорах, ни в пословицах; одни лишь народные сказки упоминают о Кощее среди прочих соперников русских богатырей.

* * *

Слово «кощей» встречается в тексте «Слова о полку Игореве» дважды; кроме того, используется образованное от него прилагательное «кощиево».

1: «Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево» (в переводе Д. С. Лихачева «Тут-то Игорь князь пересел из седла золотого в седло рабское»;

2: «Аже бы ты (Всеволод) былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ» («Если бы ты был здесь, то была бы невольница по ногате, а раб по резани»);

«Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича!» («Стреляй же, господин, в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!»)

По энциклопедии «Слова» «кощей» – старинное обозначение подневольного человека; по словарю М. Фасмера «кощей» – «отрок, мальчик, пленник, раб», от тюрк. kоšči – «невольник».

Сказки, изданные в XIX веке в сборниках, были записаны довольно поздно, в конце XVIII – начале и середине XIX столетия, так что и они вряд ли могут считаться первоисточниками в полном смысле этого определения, ведь записанные фольклористами сказки, как и всякий живой – устно пересказываемый – фольклорный текст, могли до записи неоднократно меняться по содержанию и подвергаться разнообразным влияниям. Например, нельзя совсем исключать влияния на народные сказки авторских лубочных сказок, которые во второй половине XVIII столетия распространились в России; быть может, Кощей пришел в народную сказку именно из такого лубка – допустим, некий автор, имя которого за давностью лет забылось, встретил в былине на сюжет «Иван Годинович» / «Михайло Потык» имя «Кощей» у противника героя и счел, что оно как нельзя лучше подходит по звучанию злодею его собственной сказки, а позднее это имя, что называется, ушло в народ.

По замечанию советского литературоведа и фольклориста Н. В. Новикова, первая народная сказка о Кощее, причем в литературной обработке, была напечатана в сборнике «Дедушкины прогулки» (1791). Это сказка о гуслях-самогудах: невеста поручает герою «добыть музыки» на предстоящую свадьбу и ради этого отправиться «за тридевять земель в тридесятое государство, в царство Кощея Бессмертного», где хранятся чудесные гусли-самогуды; сам Кощей проживает в «палатушках позолоченных», держит в плену некую царскую дочь и вообще ведет себя как самовластный иноземный правитель, а не как представитель или «глава» нечистой силы. Разве что покончить с Кощеем удается, только исполнив хорошо известный по другим сказкам ритуал: на дубу сундук, в сундуке заяц…

Как бы то ни было, сегодня, за отсутствием более ранних сохранившихся текстов, мы вынуждены признавать первоисточниками сказки в записях XVIII–XIX веков, к которым и восходит «канонический» образ Кощея. В этих сказках Кощей (или Кош) предстает в образе демонического «мужичка сам с перст, усы на семь верст» / «старичка сам с ноготок, борода с локоток», но не более того; это еще вовсе не привычный в наши дни – в первую очередь благодаря живописи и кино – высокий и худой старик, отмеченный, как было принято выражаться в старину, «печатью проклятия на челе», согласно А. С. Пушкину.

В сказке «Иван Быкович» Кощей – «старый старик», муж ведьмы и отец трех чуд-юд, трехглавого, девятиглавого и двенадцатиглавого, побежденных героем; в сказках «Кощей Бессмертный», «Царевна-лягушка» и «Царевна-змея» он – похититель женщин (причем в первой сказке похищает жен тех, кто влез в долги); в сказке «Марья Моревна» он непонятно за что побывал в плену у «прекрасной королевны», освободился и стал мстить; в сказке «Зорька, Вечорка и Полуночка» / «Добрыня, Горыня и Усыня» он – скупой старик (отсюда, кстати, пушкинское «царь Кащей над златом чахнет») и владеет большим стадом скота, на который покушаются герои. Словом, он, конечно, немало вредит людям, но все-таки до «вселенского зла», каким Кощей оказывается впоследствии, ему еще очень далеко.

В русском языке XVIII века кощеями называли корыстолюбцев и скряг. У В. И. Даля в «Толковом словаре живого великорусского языка» говорится, что Кощей – это «…сказочное лицо, вроде вечного жида, с прилагательным бессмертный, вероятно от сл. “кастить”, но переделано в Кощей от кости, означая изможденного непомерно худобою человека, особенно старика, скрягу, скупца и ростовщика, корпящего над своею казною».

Обитает Кощей, как уже говорилось, в тридевятом или тридесятом царстве. Чтобы попасть туда, герою приходится идти на «край света», преодолевать многочисленные препятствия, полагаться на разнообразных помощников, даже погибать и снова воскресать. Жилище Кощея – дворец или терем (изредка избушка-вертушка), где содержатся похищенные им пленницы и хранятся богатства.