Николай Полотнянко: Атаман всея гулевой Руси

«Ах! Боже мой, чуть не забыл! Вот тебе задача: историческое сухое известие о Стеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории».

А. Пушкин(из письма брату Льву, ноябрь 1824 г.)

© Полотнянко Николай Алексеевич, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Русь была некрепка.
И казак Стенька Разин
Поманил голытьбу на удачу и риск.
И свирепого бунта пошли метастазы
На Москву,
Но запнулись о верный Синбирск.

Город был возведён
Как форпост на востоке,
От набегов разбойничьих стража и крепь.
Он стоял на обрыве, крутом и высоком,
И сторожко глядел на немирную степь.

Стенька Разин поджёг
Русь святую низовий.
Пал Царицын,
Саратов, Самара – вослед.
И дохнуло пожаром и запахом крови
На Синбирск,
И крутым приближением бед.

– Вор у стен, —
Доносил своему государю
Князь Барятинский, —
Выжжен посад.
Сдан стрельцами острог,
Но снесём эту кару,
Уповая на Бога
И строй иноземный солдат.

Но Господь не помог.
И бежал по Казанской дороге
Князь, и с ним недобитая рать.
На казацком кругу,
В синбирянами сданном остроге,
Решено было крепость осадою брать.

А пока
Распустил Стенька Разин загоны
По округе, чтоб гнёзда дворянские жгли,
И казачьи повсюду вводили законы,
И рабов превращали в хозяев земли.

И стекались к Синбирску
Несметные толпы.
И кипели, как брага,
От хмеля и зла:
Казаки, бурлаки, бобыли и холопы…
Жажда мести и воли
Их на приступ вела.

Целый месяц Синбирск
В круговой был осаде.
Но не дрогнул державный
Двуглавый орёл.
А в Казани Барятинский новые рати
Собирал
И на выручку городу шёл.

Глава первая

1

Соловый конь, оставленный Максиму верным человеком, оказался крепким и привычным к лесу: шёл, сноровисто обходя поваленные старостью и буреломом деревья, не лез в чащобу, а выбирал путь попросторней среди мелколесья и остерегался болотин, откуда несло гнилью и сыростью. В первые дни пути убеглый холоп не стремился попасть на проезжую дорогу, останавливался часто и подолгу. Думы о потерянной Любаше разрывали его сердце отчаяньем. Во всем, что с ней случилось, Максим винил только себя, и от этого ему становилось ещё горше. Несколько раз он порывался вернуться в Воздвиженское и сжечь усадьбу Шлыкова, но бессильный гнев понемногу отгорал в нём, хотя, и это ему было ведомо, память о Любаше всегда будет тлеть в его сердце незатухающей болью, как угли под пеплом.

Назад пути не было, и, проснувшись от шума вековых сосен, он умылся в роднике, разгрыз сухарь, запил водой и, свистнув бегавшего в кустах пса, пошел к высокому холму, чтобы оглядеться. Скользя по лиственной опади, Максим взобрался на вершину и увидел, что вокруг него, куда ни кинь взгляд, простирается дремучий лес, без малейшего намека на присутствие человека. На вершине ярко сияло солнце, а внизу лес был затенён и сумрачен, из него ещё не ушла ночь, но мало-помалу верхи деревьев уже начинали светлеть и отсвечивать молодой листвой.

Внезапно отчаянно забрехал Пятнаш, и чёрная тень скользнула по земле. Пёс выскочил из-за дерева и прижался к ногам хозяина. Рядом снова промелькнула тень, и Максим понял, что своим появлением он обеспокоил орла, свившего громадное гнездо в ветвях могучего дуба. Орел сел на толстую ветку и, втягивая голову в плечи, неотрывно смотрел, готовый броситься на пришельцев в любое мгновенье. Максим сбежал вниз, схватил лошадь за повод и поспешил укрыться в частых зарослях молодых дубков. Вдогон раздавался шип и клёкот разъярённого хищника.

«Царь-птица! – восхитился Максим, чувствуя, как в ногах и руках утишается дрожь ознобного испуга. – На такой чудо-птице в один день домчался бы до Волги-реки! Вольно ему летать, где похочет. А тут ползи, как червяк, и не знаешь, куда выползешь».

Этот случай убедил его, что в лесу смертельного подвоха можно ждать отовсюду. Максим отошел от холма, привязал Солового к дереву и рассупонил вьюк. Достал из кожаных ножен выкованный им самим клинок, полюбовался матовым блеском металла, коротко размахнулся и срубил, как былинку, в руку толщиной березку. Приладил оружие к поясу, сел на коня и направился в сторону восходящего солнца.

К полудню Максим вышел на поросшую сосновым редколесьем гриву, остановился и посмотрел назад. На самом краю неба он едва отыскал холм с орлиным гнездом на дубе, а впереди перед ним простирался все тот же бескрайний лес.

Спустившись с гривы, Максим обрадовался ключевому ручейку, быстро текущему в меловом ложе, напился воды и напоил коня, который измаялся отбиваться от комаров. Было жарко, и они качающимися столбами висели в воздухе, лезли в рот, уши, глаза, забивали ноздри. Максим с надеждой посмотрел на небо, но на нём не было ни облачка. Перейдя ручей вброд, он вошёл в ельник, сырой и тенистый. Земля под ногами мягко пружинила, колючие ветки хватали его за одежду, было душно, но Максим упрямо шёл вперед, пока ельник не кончился и начался светлый, березы и осины, лес. Солнце уже клонилось к земле, и он, выбрав небольшую сухую поляну, остановился. Сняв с коня вьюк, удлинил повод и пустил Солового пастись. Пятнаш упал на траву и тяжело дышал, высунув язык.

К вечеру Максим преодолел еще верст с десять пути и, когда начало смеркаться, отыскал родничок, напоил коня, набрал котелок воды и ударами ноги разломал гнилую березу на кострище. Развел огонь, вскипятил воду, насыпал в неё три горсти толокна, перемешал, остудил варево и поел.

Костер догорал, и Максим решил, что огонь нужно поддерживать всю ночь, и поджёг толстый березовый обломок, положив рядом ещё несколько, чтобы пламя переходило с одного на другой. Он плохо знал лес, но осторожность подсказывала ему, что вокруг немало бродит зверей, которых следует опасаться. Пёс тоже чего-то боялся, жался к хозяину и сторожко прислушивался к лесным шорохам, скрипам и вздохам.

В чащобе ухнул филин. Пятнаш приподнял голову и насторожился. Максим отвернулся от света костра и огляделся. Вокруг никого не было, лишь тревожно пошумливали верхушки деревьев. Он сгреб в кучу сухие листья, сделав из них мягкую и пахучую лежанку, и лёг, положив под голову шапку. Крупно вызвездило, небесные огни, казалось, висели совсем близко над землей, почти касаясь верхушек деревьев.

Утром Максим вошёл в зрелый вековой бор, где сосны были столь высоки, что, казалось, подпирали небо. Громадные деревья не теснились, а стояли в почтительном отдалении друг от друга, прогонистые стволы увенчивали редкие ветки крон, кора понизу, у комлей, была тверда, как камень, темна, и только где-то с середины ствола начинала светлеть и золотиться, отцеживая пахучие капли янтарной смолы.

Но величавые сосны не были одиноки в этом лесу. Чуть ниже полога хохластых сосновых вершин на фоне синего утреннего неба выделялись острые верхушки елей. Тёмная, почти чёрная их хвоя стремительно скатывалась во все стороны вниз, в полусажени от земли резко обрывалась, открывая чёрно-лиловый ствол и космы лишайников, свисающих с ветвей.

В прогалинах стояли кущи менее теневыносливых деревьев: рябины, клёна, липы, кустарники крушины и жимолости. Где-то неподалеку стучал дятел, падали сверху пересохшие сосновые шишки, сыпалась хвоя. Пахло грибницей и особым крепким настоем сосны, от которого у Максима закружилась голова. Он сел на поваленное дерево, и его охватила дремота и слабость.

Из этого полусумеречного состояния Максима вывел лай собаки. Пятнаш лаял часто, с повизгиванием, который выдавал страх. Соловый тоже забеспокоился и захрапел, вырывая из рук Максима повод. Он вскочил и с ужасом увидел, что перед ним – медведь. Ноги подкосились, и Максим опустился на бревно. Медведь покачался из стороны в сторону и тоже присел на задние лапы, а передние раскинул, будто хотел кого-то обнять. Максим выпустил повод, конь убежал в кусты, следом за ним кинулся и Пятнаш.

«Как же мне с ним совладать?» – вспотев от страха, подумал он и хотел взяться за рукоять сабли, но решил оставить эту затею. Два десятка шагов медведь преодолеет в одно дыхание и замнёт его, как муху. В горле запершило, и Максим осторожно кашлянул.

– Что тебе надобно, дедушка? Иди своей дорогой, а я своей. Ты не голоден, не шатун, зачем пугаешь прохожего человека? Я тебе зла не сделал. Отпусти меня…

Максим встал и осторожно шагнул вперед. Медведь тоже встал и шагнул ему навстречу. Максим отступил и сел на бревно. Медведь тоже вернулся на старое место.

Максим долго разговаривал с медведем, рассказал, кто он, откуда и куда идет. Медведь слушал его и кивал, будто что-то понимал. Максим вконец измотался и уже решил было пойти на хозяина леса приступом, будь что будет. Но его выручила сорока-стрекотуха, она так раскричалась над елью, под которой сидел медведь, что тот не вытерпел, рявкнул, махнул передней лапой и побрёл, не оглядываясь, в заросли рябины. А сорока, прыгая с дерева на дерево и стрекоча, последовала за ним.

– Слава тебе, Господи, ушёл! – Максим перекрестился и побежал искать коня.

Тот спокойно пасся неподалеку, а Пятнаш дремал на сухой, разогретой солнцем кочке.

– Хорош сторож! – Максим легонько пнул пса. А тот виновато юлил вокруг ног хозяина и радостно лаял. Немедля Максим вскочил на коня и рысью направился от опасного места.

«Может, это и не медведь был, а оборотень, – думал Максим. – И место это заклятое».

За купой высоких осокорей Максим увидел ручей, напоил коня, осмотрелся и, увидев слабо заметную тропу, пошёл по ней, держа коня в поводу. Вскоре пахнуло дымком, затем показались колья ограды, в которой были узкие ворота.

– Есть кто живой? – крикнул Максим.

Вскоре послышались неторопливые шаги, ворота растворились, и Максим увидел старого монаха, который, подслеповато щуря глаза, оглядывал гостя. Одежда на нём была ветхая, заплата на заплате, на плечах зипун, на ногах поскрипывали лапти.

– Доброго здоровья, батька, – сказал Максим. – Прости, коли тебя потревожил.

– Заходи, – молвил монах. – Коня за изгородь привяжи. Здесь лихих людей нет. Да и что тут им делать? Лихие люди меж обычных людей шныряют, чтобы была выгода.

Он закрыл ворота, подпёр их крепкой палкой.

– А забор тебе для чего? – спросил Максим.

– Звери балуют. Любопытства в них много. Одна лисица забралась в келью, я захожу, так она, бедная, чуть со страха не померла. Пришлось уйти, чтобы она выбралась.

Войдя в келью, Максим увидел складень, прикрепленный в углу, и перекрестился. Сруб кельи был на полсажени заглублен в землю. Низкий закопченный потолок лоснился от сажи. Волоковое оконце, видно, никогда не затыкалось и обросло паутиной. Вдоль стены была приделана лавка, на которой лежала рогожная подстилка и полено вместо подушки. Воздух в келье был сырой и зольный.

Снаружи раздался заливистый пёсий лай. Максим с отшельником вышли во двор и увидели, как Пятнаш, упершись лапами в ствол ели, кого-то облаивает наверху.

– Белка, видать, – промолвил монах. – Звери здесь непуганые.

Максим, смущаясь, рассказал ему о встрече с медведем.

– Эка невидаль, что испужался. Никогда не поймёшь, что у него на уме. Вроде улыбается, а на деле скалится. В старые времена медведи отшельников чтили, о том в житии преподобного Сергия Радонежского сказано. Этот медведь ко мне захаживает, потрясет колья, а я молюсь, чтобы живу остаться. Но во всю свою силу никогда городьбу не ломал, побалует и уйдет.

За кельей была видна обработанная земля.

– Сажу каждый год капусту, репу, морковь. Этот год тыквы посадил. Хлебца и соли мне привозят из Ардатова, мои дети духовные, Кирилл и Фёдор.

– Давно здесь бытуешь?