В «Аркаде» началась репетиция. Пекарская солировала, «герлс» были на подтанцовке, как и мечтал Турынский. Директор сидел в третьем ряду почти пустого зала, не скрывая своей радости. Волшебство, которое он задумал в один жаркий летний вечер в Зеленом театре парка культуры, теперь сбывалось на сцене его музыкального холла.

Пекарская приняла главную роль, как будто всегда ею владела. Никто еще не видел такую Джинни – с ломаными линиями танца и роковой отстраненностью. И сразу стало ясно, что прежняя солистка была простоватой и тяжеловатой. А кордебалетные девушки с их полными короткими ногами вдруг показались обычными физкультурницами. Облик Анны на их фоне стал еще более точеным и… совершенно инородным.

Бывшая Джинни сидела тут же, через несколько кресел от директора. Ее глаза под резко изогнутыми бровями выразительно поблескивали. В случившейся замене была огромная несправедливость. Унижение Марии Владимировой происходило на людях. Публичные пощечины, как она прямо сейчас убеждалась, оказались самыми звонкими. Но Мария не собиралась плакать. Она вообще никогда не плакала.

Она была умницей и понимала, что просто надо делать на сцене то же самое, что делает Пекарская, только лучше. И тогда она обязательно победит эту заразу, этот проклятый «цветок душистых прерий», распускающий свои лепестки на глазах у всего театра. Не в танце победит, так в чем-то другом. Потом…

А пока ей приходилось изображать великодушие. Ведь талантливые люди восхищаются друг другом, не правда ли? Подобная высокопарная белиберда приводила Марию в бешенство и при этом не выпускала из плена. Глупо, глупо, глупо! До чего противно притворяться!

Аплодировать на репетициях считалось плохой приметой. Дотерпев до конца, Владимирова первой воскликнула:

– Очень хорошо!

Услышав ее, Турынский грузно заворочался в кресле.

– Анна Георгиевна! – многозначительно сказал он Пекарской. – А наша предыдущая Джинни высокого мнения о вашей игре. Это дорогого стоит.

Владимирова дернула мыском туфли, как рассерженная кошка дергает кончиком хвоста.

– Роль словно создана для Анны, – не без усилия выдавила она.

– Конечно! И это только начало! – воодушевился Турынский. – Хочу объявить вам, девушки, что у нас с Рифом и Ивановым родился замысел спектакля про цирк. Вторым режиссером станет Рафаил Григорьевич Дорф. Думаю, представлять известного актера ТОЗК, Театра общественно злободневной комедии, нет необходимости. – Он улыбнулся сидевшему рядом с ним розовощекому сангвинику, и тот энергично закивал.

– О чем новый спектакль? – спросила Владимирова.

– Это будет мюзикл про борьбу советских аттракционов с заграничными. Там тоже иностранка, и она полюбит советского человека. В этой роли мы оба видим Анну.

Пекарская стояла на сцене, веря и не веря своей удаче. У нее начиналась настоящая карьера в столичном театре! Неужели больше не придется ходить на актерскую биржу? И не будет больше гастролей в наспех сколоченных труппах, с ночевками в дешевых гостиницах, где кишат клопы? И даже не понадобится покупать на собственные деньги сценическую одежду?

Обычно зоркая, в этот раз Анна не обратила внимания на то, что творится с Владимировой. А Мария с вызовом вскинула свои крылатые брови.

– Для других актрис остается что-нибудь?

– Маша, ну конечно же! Как вы можете сомневаться… – Турынский укоризненно покачал головой. – Будете играть советскую циркачку, Иварсон станет вашим ухажером. Роли второго плана очень интересные!

– Не сомневаюсь, что интересные. Второй план полон скрытых возможностей, – усмехнулась Владимирова. – Эта моя героиня что делает? Впрочем, неважно. Я могу сыграть хоть циркачку, хоть ее собачку.

Подняв волосы и изобразив на своей голове звериные ушки, она растянула губы в сардоническую улыбку. Ее не зря называли ведьмой.

– Ну вот и славно! Собачки у нас тоже будут, – подвел итог директор. – Товарищи, все свободны!

Но артисты не спешили расходиться. Они разбились на группки, чтобы поделиться впечатлениями и посплетничать. Времени не нашлось только у приглашенных звезд. Даниил Полотов, Катерина Зеленая (это была ее настоящая фамилия), уходя, доброжелательно улыбнулись Анне. В обоих было что-то детское, очень притягательное. Особенно – во взъерошенном, словно воробей, Полотове. Этих любимцев публики ждали в других местах. Они находились в постоянном движении, ветерок славы овевал их щеки.

Мимо пронесся Дорф. Он тоже торопился.

– Слышал, слышал! – не замедляя шага, многозначительно бросил он Пекарской. Она так и не поняла, что именно он слышал. – Силы собрались великие!

Перед тем как совсем исчезнуть, Дорф сцепил руки над головой, в знак их с Анной предстоящих побед.

Остались те, кто никуда не спешил. Обслуживающий персонал в том числе.

– Силы-то есть, ума не надо… – дыхнул перегаром суфлер. – Как пить дать, прикроют заведение. Будет тогда всем и хи-хи-хи, и ха-ха-ха.

Ему было нечего терять. На прошлой неделе, проснувшись посреди спектакля и закричав несуразное, он стал вышвыривать страницы с текстом из своей будки прямо на сцену. Приказ о его увольнении уже был отпечатан и теперь лежал на подписи у директора.

– Опять пьеса про иностранку, когда высшее руководство и так скандализовано нашим репертуаром, – повернулся к Владимировой эпизодический актер, черная полоска его усиков надменно скривилась.

Но Владимирова не собиралась примыкать к неудачникам.

– А вы что хотели? – недобро спросила она.

Вечный статист растерялся.

– Я в том смысле, что опять меха, вечерние платья, буржуазный шик.

– А нужно, чтоб платье штопаное и туфли, закрашенные чернилами? У бедной вдовы – ни дров, ни воды? – как грозный воин, наступала на него Владимирова.

Он уже был не рад, что начал разговор, и жалко пробормотал:

– Ну зачем такие крайности. Примадонны – разве это наше?

– Было их, станет наше! Красотка исполнит песню про вождя, и все будут хвалить наперебой, – отрубила Мария. У нее был смелый язык.

Анна терпеливо дожидалась окончания их спора.

– Маша, спасибо за поддержку, – сказала она. Ей чудилось обещание дружбы с грубоватой, но искренней Владимировой.

– Поддержку в чем?

– С Джинни.

– А, это! Не стоит благодарности, я всего-навсего подтвердила очевидное.

Бывшая ведущая актриса машинально потянулась к Пекарской, углядев на ее платье какую-то едва видимую ворсинку. Мария Владимирова была патологической чистюлей и добивалась того же от других. Но в последний момент она так и не дотронулась до Анны, словно решив, что черная метка должна остаться на сопернице.

– Анна, нам тоже очень понравилось!

Это за спиной у Пекарской раздался голос еще одного баловня судьбы, Сергея Иварсона.

– Правда ведь? – обратился он к стоявшей рядом с ним маленькой девочке.

– Позвольте представить вам мою Анну Сергеевну! – гордо произнес актер, подталкивая дочку вперед. Казалось, что он танцует, даже стоя на месте. Иварсона не зря называли «королем походок». Танец жил внутри него.

– Посмотрите, какая выросла красивая барышня.

Девочка была очень похожей на отца, с такими же глубоко посаженными глазами и острым носом. Она застеснялась.

Пекарская протянула ей руку.

– Здравствуй. Я тоже Анна. Мы с тобой тезки.

Иварсон приобнял дочку.

– Вот, захотела посмотреть, где папка все время пропадает.

Девочка мило улыбнулась щербатым ртом, у нее не было двух передних зубов.

– Ты на гаштаролях пропадаешь… – прошепелявила она.

– Моя лапушка! – растрогался Иварсон. – Гаштаролях! А я скоро опять на «гаштароли» уеду. Знаешь куда? В Ленинград. Я там родился, когда он Петербургом назывался… Потом вернусь и долго-долго буду с тобой в Москве. Меня в кино будут снимать. Кстати, вы слышали, что Бердышев замучился искать актрису для своего нового фильма? – спросил он Анну и Марию. – Никто ему не нравится. Очень требовательный товарищ, немецкой выучки.

Владимирова, которая до того была равнодушна к разговору, сердито бросила:

– Ах, бедняжка режиссер Бердышев. Замучился! Да он сам не знает, чего хочет! Слышали мы про его немецкую выучку – полетели за море гуси, прилетели тож не лебеди.

Она была одной из неудачливых соискательниц. Ее уже утешило приглашение другого режиссера – правда, не такого известного, как Бердышев, зато съемки начинались прямо на днях.

– Да, – миролюбиво согласился Иварсон. – Но меня-то он недавно утвердил. Поэтому сообщаю вам, что называется, из первых рук.

Тут он заметил, что его дочка чем-то расстроена.

– Ты чего губы надула?

– Не хочу, чтобы ты опять уезжал, – пробурчала девочка, не поднимая глаз. Ее рот изогнулся обиженной подковкой.

– А я тебе подарочек привезу! – пообещал Иварсон.

Перед Пекарской возникла полутемная прихожая в киевской квартире: вернувшийся домой папа так же обнимает свою маленькую Аню, спеша обрадовать подарками.

Иварсон начал допытываться у дочери:

– Хочешь новую куклу? Или, может, тебе…

Он не договорил. По проходу между креслами не спеша шла молодая женщина. Для всех в театре эта красавица была Лялей или, если называть по настоящему имени, Леной, а для Иварсона она была благоуханной любовью. Ему казалось, что ее слегка вывернутые балетные ножки ступают не по облезлому паркету, а по облакам. И он точно знал, что среди самых прекрасных ангелов на небе обязательно встречаются именно такие, с косинкой в глазах.

– Лялечка!

Иварсон устремился к возлюбленной, увлекая за собой дочь.

Владимирова с усмешкой посмотрела ему вслед.

– Вороне где-то бог послал кусочек сыру… Все, пропал наш Сережка!

– Наверное, любовь именно так выглядит, – сказала Анна.

– Да у нас тут каждый день любовь… И вечная весна. Щепка на щепку лезет! – прошипела Владимирова.

Так две совсем юных женщины говорили о чужой любви. Одна была не очень счастлива в раннем браке, а сердце другой оставалось непотревоженным в своем одиночестве.

Ляля приближалась к ним, благосклонно слушая Иварсона. Капризные губы кривились на ее нежном лице, обрамленном ореолом золотистых волос.

– Лялечка, мы везде тебя искали, – суетился перед ней Сергей. – Правда, Анюта?

Его дочь исподлобья посмотрела на папину подругу.

– Ну что ты стесняешься? Ты ведь знакома с Лялей.

Иварсон попытался подтолкнуть дочку к балерине, которая не выказывала к девочке никакого интереса, но Анюта намертво вцепилась в брючину отца.

– Ох, забыл совсем. Я ведь в бухгалтерию должен зайти! – Иварсон суетливо извлек из кармана свои мозеровские часы, посмотрел на круглый циферблат. – Доченька, побудь пока с Лялей, хорошо? Я мигом обернусь!

Он сделал шаг в сторону и тут же очень комично подвинул свою неспокойную ногу обратно, потому что увидел, как изменилось лицо Ляли.

– Иварсон, ты с ума сошел? – Одним глазом балерина сердито смотрела на своего провинившегося любовника, а другим – мимо него, словно лицо Сережи Иварсона опротивело ей навеки. – С какой стати я буду за ребенком приглядывать? Думаешь, мне делать больше нечего?

Взмах ресниц, разворот на каблуках, и Ляля гордо прошествовала мимо. А ведь только что стояла рядом, казалась близкой.

Иварсон растерянно выдохнул, откинул волосы со лба. Что делать? Его девочки отказываются дружить друг с другом.

– Вот такое, друзья мои, приходится мне выслушивать от моей прекрасной Ляли.

Пекарская наклонилась к Анечке, спросила ласково:

– Хочешь поиграть в моей гримерной? Покажу тебе краски и еще много интересного.

Анна гордилась своей новой грим-уборной. До этого в ее жизни бывали маленькие комнаты на много человек или, того хуже, какие-то продуваемые ветром будки, в которых надо было быстро-быстро переодеться, загримироваться, чтобы выпорхнуть наружу этакой жар-птицей.

– Я хочу домой… к маме, – прошептала девочка, из последних сил сдерживая слезы.