Из машины выползает тощий светловолосый водитель, падает на колени в лужу крови и поднимает руки. Его трясет, Арт не может разобрать: то ли от страха, то ли от холода. А может, и от того, и от другого. Ты бы тоже трясся, говорит он себе, если б боялся, что тебя вот-вот убьют.

Но хватит уже, черт дери, хватит!

Арт становится между Тио и пареньком на коленях:

– Тио…

– Levántate, Güero!^[27] – велит Тио.

Парень несмело поднимается на ноги.

– Dios le bendiga, patron^[28].

Patron.

Хозяин.

И тут до Арта доходит: это не арест и не казнь.

Это было подготовленное убийство.

Он переводит взгляд на Тио: тот спрятал оружие в кобуру и теперь раскуривает тонкую черную сигару. Тио, подняв глаза, натыкается на пристальный взгляд Арта. Показывает подбородком на труп дона Педро и говорит:

– Ты получил что хотел.

– И ты тоже.

– Pues^[29], – пожимает плечами Тио. – Забирай свой трофей.

Арт, подойдя к своему джипу, вытаскивает плащ и, возвратившись, тщательно заворачивает в него тело дона Педро. Поднимает мертвеца на руки. Старик почти ничего не весит.

Арт несет его к машине, укладывает на заднем сиденье.

И уезжает, увозя трофей в базовый лагерь.

«Кондор», «Феникс» – какая разница?

Ад есть ад, как его ни назови.

Адан Баррера просыпается от ночного кошмара.

Бухающие, ритмичные удары.

Адан выскакивает из лачуги и видит огромных стрекоз, парящих в небе. Он смаргивает, и стрекозы превращаются в вертолеты.

Пикирующие вниз, будто стервятники.

Потом он слышит крики, рев грузовиков и ржание лошадей. Бегут солдаты, стреляют ружья. Он хватает campesino и приказывает: «Спрячь меня!» Человек отводит его к себе, Адан прячется под кроватью, пока крытая соломой крыша не занимается пламенем, тогда он выбегает и оказывается перед штыками солдат.

Катастрофа… какого хрена тут творится?

Дядя разъярится. Он же приказал им держаться эту неделю подальше – пожить в Тихуане или даже в Сан-Диего, только не здесь. Но Раулю приспичило повидаться с девчонкой из Бадирагуато. Намечалась вечеринка, и Адан должен был пойти с ним. А теперь Рауль бог знает где, думает Адан, а солдаты наставили мне штыки в грудь.

Именно Тио растил двух мальчишек после смерти их отца. Адану тогда едва исполнилось четыре года. Тио Анхель по возрасту вряд ли годился им в отцы, но взвалил на себя ответственность мужчины: приносил деньги в дом, заботился о мальчиках, воспитывал, чтобы они вели себя правильно.

Тио набирал силу, и благосостояние семьи росло. Когда Адан стал подростком, они уже влились в зажиточный солидный средний класс.

В отличие от провинциальных gomeros, братья Баррера были городскими детьми: они жили в Кульякане, учились там в школе, бегали на вечеринки у бассейна в городе, на пляжные вечеринки в Масатлан. Почти все жаркое лето они проводили в гасиенде Тио на прохладном горном воздухе Бадирагуато, играя с детьми campesinos.

Дни мальчишек в Бадирагуато проходили безмятежно: они гоняли на велосипедах к горным озерам, ныряли с отвесных скал в темно-изумрудную воду, лениво валялись на широкой террасе дома, пока десятки tias^[30] суетились вокруг них, готовили им тортильяс^[31], albodigas^[32] и любимую еду Адана – свежий домашний флан^[33], покрытый толстым слоем карамели.

Адан полюбил los campesinos.

Они стали для него большой любящей семьей. Мать отдалилась от детей после смерти мужа, дядя был целиком поглощен бизнесом и слишком серьезен. A campesinos излучали тепло и ласку, как летнее солнышко.

Маленький Адан видел, как тяжела их работа – в поле, на кухне, в прачечной, и у них было много детей. И все-таки, когда взрослые возвращались с работы, они всегда находили минутку обнять малышей, покачать их на коленях, поиграть с ними, посмеяться вместе.

Больше всего Адану нравились летние вечера, когда семьи собирались вместе, женщины готовили, ребятишки носились веселыми стайками, а мужчины пили холодное пиво, шутили и рассуждали об урожае, погоде, домашней живности. Потом все усаживались за длинные столы под древними дубами и ели вместе. Наступала тишина: люди принимались за серьезное дело – еду. А когда голод был утолен, снова вспыхивал шумок: все шутили, болтали, поддразнивали друг друга, смеялись.

Когда длинный летний день потихоньку перетекал в вечер и становилось прохладно, Адан устраивался поближе к пустым стульям, которые скоро займут мужчины, вернувшись с гитарами. Он сидел у самых ног мужчин, восторженно слушая, когда те пели tambora^[34] о gomeros, bandidos и revolutionaries^[35] – героях Синалоа, о которых слагались легенды и песни в его детстве.

Через некоторое время мужчины откладывали гитары: им завтра вставать с солнцем, и tias загоняли Адана и Рауля в гасиенду, где они спали на раскладушках на балконе, забранном сеткой, простыни tias обрызгивали холодной водой.

И почти каждый вечер на ночь abuelas – старые женщины, бабушки, – рассказывали им истории про brujas – ведьм, духов и привидений, которые принимают обличье сов, ястребов и орлов, змей, ящериц, лисиц и волков. И про наивных мужчин, очарованных amor brujo – любовным колдовством, – обезумевших, одержимых любовью; про то, как они сражались с пумами и волками, с великанами и привидениями, и все ради любви к красивым молодым женщинам. А потом, слишком поздно, узнавали, что возлюбленная их на самом деле отвратительная старая карга или сова, а не то – лисица.

Под эти истории Адан засыпал. И спал как убитый до той самой минуты, когда солнце ударяло ему в глаза и начинался длинный чудесный летний день, наполненный запахами тортильяс, чоризо^[36] и сочных сладких апельсинов.

Но сегодня утро пахло пеплом и отравой.

Солдаты бурей пронеслись через деревню, запаливая крытые соломой крыши и разбивая саманные стены прикладами винтовок.

Лейтенант federale Наваррес находился в самом скверном настроении. Американские агенты Управления по борьбе с наркотиками крайне недовольны: им надоело расправляться с «мелкой сошкой», они желают выбрать со дна всю сеть и просто достали его, намекая, что ему известно, где скрываются «большие парни», а он намеренно водит их за нос.

Мелкой рыбешки они наловили вдосталь, но крупной рыбины – ни одной. Теперь им требовались Гарсиа Абрего, Чалино Гусман, иначе Эль Верде, Хайме Гэррера и Рафаэль Каро – все они пока что ловко выскальзывали из расставленных сетей.

А больше всего они желают арестовать дона Педро.

Эль Патрона.

– Мы что здесь, в прятки играем, что ли? – зло бросил ему один из сотрудников наркоуправления в синей бейсболке.

Отчего Наваррес аж полыхнул ненавистью: эта вечная клевета янки, будто каждый мексиканский коп берет la mordida – взятку, или, как американцы выражаются, «на лапу».

Итак, Наваррес злился, его унизили, а унижение превращает гордого человека в опасного.

Тут он видит Адана.

Оценив стильные джинсы и кроссовки «Найк», говорит напарнику, что этот коротышка с городской стрижкой и модным прикидом не campesino. Это наверняка какой-нибудь геймер-панк среднего уровня из Кульякана. Подойдя поближе, лейтенант воззрился на Адана сверху вниз.

– Я лейтенант Наваррес, – представляется он. – Из муниципальной федеральной полиции. Где дон Педро Авилес?

– Я про это ничего не знаю, – отвечает Адан, стараясь, чтобы голос у него не дрожал. – Я студент колледжа.

– Да? И что же ты изучаешь? – усмехается Наваррес.

– Бизнес. Бухгалтерию.

– Бухгалтер ты у нас, значит. А что подсчитываешь? Килограммы наркоты?

– Нет.

– А здесь оказался случайно.

– Мы с братом приехали на вечеринку, – говорит Адан. – Послушайте, это ошибка. Если вы поговорите с моим дядей, он…

Выхватив пистолет, Наваррес ударяет Адана рукояткой по лицу. Потерявшего сознание Адана federales забрасывают вместе с campesino, прятавшим его, в кузов грузовика и увозят.

Адан очнулся в темноте.

Он понимает, что сейчас не ночь, это на голову ему накинули черный капюшон. Ему трудно дышать, накатывает паника. Руки у него крепко связаны за спиной, он слышит треск моторов, гудение вертолета.

Видимо, мы на какой-то базе, думает Адан. Тут ухо улавливает звуки пострашнее: стоны человека, глухие удары резиной и скрежет металла о кость. В нос ему ударяет острый запах мочи, дерьма, крови, тошнотворная вонь собственного страха.

Он слышит, как ровный, хорошо поставленный голос Наварреса произносит: «Говори, где дон Педро».

Наваррес сверху смотрит на крестьянина – потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.

Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.

Он кивает одному из federales.

Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.

– Прекратите избивать его! – вопит Адан.

– А, ты уже с нами, – говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.

– Так, значит, ты скажешь мне, где дон Педро?

Campesino вопит:

– Не говори!

– Сломай ему ногу! – приказывает Наваррес.

Раздается жуткий хруст – federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.

Словно топор на полено.

И снова визг.

Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.

– Вот теперь я верю, – заявляет Наваррес. – Он не знает.

Адан чувствует, что comandante^[37] подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:

– А вот ты, я уверен, знаешь.

С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как его заменяют тугой повязкой. Его стул запрокидывают назад, да так, что он оказывается чуть ли не вниз головой, а ноги отрываются от пола.

– Где дон Педро?

– Я не знаю.

Он и правда не знает. В том-то и беда. Адан понятия не имеет, где сейчас дон Педро, хотя от всей души желает знать. Ему открывается неприглядная правда: если б он знал, то выдал бы. Я не такой несгибаемый, как campesino, думает он, не такой храбрый, не такой преданный. Я сказал бы им что угодно, только б не позволить им сломать мне ногу, не услышать жуткий хруст, не почувствовать невообразимую боль.

Но он не знает и говорит:

– Честно, я понятия не имею…

Наваррес недоверчиво хмыкает.

И тут Адан улавливает новый запах.

Бензин.

В рот Адана запихивают тряпку.

Адан отбивается, но здоровенные лапищи удерживают его, пока ему в ноздри вливают бензин. Ему кажется, будто он тонет. Что, в общем-то, недалеко от истины. Он давится кашлем, тряпка во рту не дает ему вздохнуть. Он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота – сейчас он задохнется от смеси блевотины и бензина, – но тут лапищи отпускают его, голова резко дергается, мотается из стороны в сторону, тряпку выдергивают, а стул бросают на место.

Когда Адана кончает рвать, Наваррес повторяет вопрос:

– Где дон Педро?

– Я не знаю! – Адан задыхается. Он чувствует, как на него накатывают волны ужаса. И он совершает глупость – говорит: – У меня в карманах есть наличные.