Как это происходит? Если иногда читать новости физической науки о микромире и его удивительных законах и понимать хотя бы пятую часть из того, что там происходит, знаешь – мир гораздо сложнее, чем нам говорят наши несложные органы чувств. Мы состоим из того, что не можем увидеть, пощупать, услышать – из квантов, а кванты – это энергия. У энергии другие законы, чем у материи, видимой, понятной нам, законы таинственные и сложные. Поэтому к одним людям идут бездомные собаки и коты, лисы, белки, еноты, не боятся, надеются на помощь и понимание, чувствуют… – что? А от других убегают свои же собственные закормленные четвероногие друзья и двуногие тоже.

Марина погладила мою рыжую кошечку Айю, которая бесстрашно подошла к ней. У милой, нежнейшей Айи плохой музыкальный слух, она любит самую невыносимую музыку и фальшивое пение моего соседа. Айя – глупышка, поэтому она не боится Марины, которая может накормить бездомную собаку или кошку, не поленится, вынесет им что-нибудь, но никогда не возьмет никого в дом, потому что на самом деле не любит, не понимает, не переносит рядом с собой никакую живность.

– Зачем ты приехала? Айя, уйди, Марина не любит животных!

Мариша пожала плечами.

– Села и поехала. Решила навестить сестру.

– Я не болею, чтобы меня навещать.

– У тебя портится характер.

– У тебя тоже. Ты стареешь. Ты раньше станешь старой. Ты вредная и бесчувственная. И родилась раньше.

Марина рассмеялась и отбросила рыжие волосы. Она их красит, ей идет, потому что она рыжая на самом деле и любит добавлять оттенки своим ярким волосам – медный, золотой. Я тоже однажды покрасилась в ярко-рыжий цвет, но мне невероятно не шло.

– Лёлька, ну я просто так приехала, соскучилась.

У Марины тоже нет детей. Это очень странно. И у нее, и у меня могут быть дети, просто не складывается, у каждой по своей причине. Я неправильно построила свою личную жизнь, потратила душу и время на неправильного человека в юности, и теперь вот тоже трачу в никуда. Марина занимается делами, которые не позволяют ей заводить семью, нет времени и возможности. И она не хочет бросать свое дело ни на один день. Иногда ей хочется тепла, и тогда она едет в питомник к бездомным собаками, кошкам, которые тоже хотят тепла, кормит их, разговаривает с ними, даже гладит. И уезжает, никого не взяв. Или едет ко мне. Я тепла не хочу, мне и так нормально, но я рада, когда приезжает Мариша. Кто-то может подумать, что мы чужие, ругаемся на каждом слове. Но нет. Мы так существуем с детства, никто не знает почему. И нам нормально.

Однажды в детстве я слышала, как бабушка выговаривала маме, допрашивала ее – не может ли так быть, что отцом одной из нас является вовсе не наш папа. Это ненаучно, но уж слишком мы непохожи. Я сказала об этом Марише, мы подрались, потом пошли к маме и хотели ее спросить напрямую. Но ни Мариша, ни тем более я не решились.

Папа погиб, когда нам было девять лет, в цеху, где он был инженером, упала балка, бабушка умерла, когда мы учились в седьмом классе, а мама, когда мы закончили одиннадцатый класс, сказала: «Ну вот, теперь я могу вам всё рассказать!» Оказалось, что мама ждала нашего совершеннолетия, чтобы всё рассказать, оставить нам квартиру и уехать жить в Австралию. Нам уже было по восемнадцать лет. Мама уехала, но так толком ничего и не рассказала.

Благодаря соцсетям мы знаем, что с ней все в порядке, что у нее там новая семья, мама родила нас совсем рано, в восемнадцать лет, и в Австралии родила еще мальчика, но с нами она почему-то общаться не очень хочет.

Марина думает, что мы приемные, поэтому мы такие разные. Я иногда думаю, что Марина права, и никакие мы не сестры, и поэтому мама нас не любит, но никогда ей этого не говорю. То, как поступила мама, даже если она и не родная нам, странно и чудовищно, ведь она нас растила. Как она могла так перечеркнуть всю свою жизнь? Но может быть, она так же, как я, растила чужих детей, и ей это просто надоело? И она нас не очень любит, так же, как я, не смогла по-настоящему полюбить дочку своего бывшего мужа?

– Ну что, всех психов вылечила? – Марина села на стол и достала электронную сигарету.

– Сигарету убирай, слезь со стола. А психи ко мне не ходят, ко мне ходят обычные люди.

– Ага, обычные люди, которые не могут решить свои проблемы без врача.

– Я не врач.

– Ай! – Марина махнула рукой. – Давай я тебе нормальную работу найду! Хватит уже на попе сидеть.

– Ты знаешь способ сидеть на чем-то еще? Нормальную – это продавать что-то?

– Чем еще можно заработать в нашей стране? Продавать то, что сделали китайцы, что вообще не нужно было делать. Но зато ты будешь нормально жить. И кстати, продавать необязательно. Я могу посадить тебя в какой-нибудь общественный фонд, будешь деньги распределять.

– Я хорошо живу, Мариш. Не переживай.

Меньше всего мне хотелось сегодня ссориться с сестрой. Иногда она мне кажется такой близкой, такой понятной, я знаю, что она сейчас скажет, я понимаю, почему она щурится, морщится, улыбается. Я так хорошо ее чувствую. И сегодня я знаю, что она приехала, потому что ей холодно и неуютно в ее огромной, шикарно обставленной квартире. Зачем ей это все?

Нашу квартиру, где мы жили с бабушкой, папой и мамой, потом только с мамой, мы продали. Купили себе квартиру в областном центре, где теперь живу я, а Марина – в столице соседней республики, где народу живет еще меньше, чем в нашем городе. Она поехала в эту столицу работать и неожиданно не пошла, а просто взлетела по карьерной лестнице. Тому были и личные причины, но моя сестра заслуживает быть на этом месте, я уверена.

Марина купила себе еще в пригороде на озере дом с большущим участком, а в городе выкупила квартиру наверху, соединив их и сделав себе двухэтажную. Зачем – не знаю. Может быть, мечтала, чтобы наверху была детская, а в ней – дети. Она говорит – нет, а мне кажется – мечтала. Я ведь никогда до конца не знаю – то, что я понимаю о своей сестре – это правда или просто мои выдумки. Квартира у Мариши теперь такая огромная, что в некоторых комнатах по ее собственному признанию, она не бывает неделями – нет времени и незачем заходить. Комнаты ждут каких-то других людей, которые будут там мусорить и убираться, смеяться, ссориться, дышать и распахивать окна, впуская речной воздух – часть окон смотрит на речку, пересекающую город. Речка небольшая, но живописная, особенно в тех местах, где природа упорно пробивается сквозь цивилизацию – лезет трава сквозь плитку набережной, растут сильные, ярко цветущие розовым и фиолетовым сорняки, птицы вьют гнезда на быстро растущих вдоль реки деревьях. И Мариша выходит на свою тридцатиметровую лоджию, похожую на небольшой стеклянный домик, закуривает и смотрит на эти гнезда, на желтые клювики птенцов и на заботливых родителей, приносящих им червяков.

– А ты как? Все распоряжения отдала?

Марина хмыкнула.

– Мне не кажется, что ты лояльно относишься к власти, а сейчас за это можно и загреметь.

– У меня сестра министр культуры соседней республики, мне не страшно.

– Сегодня министр, завтра пойду масло подсолнечное продавать на рынок, всё зыбко.

– Ну ладно! Что такое?

– Да надоело всё. Такое воровство, такое бессмысленное распыление денег. Ни на что. Гранты, гранты… Пилим, пилим… Откаты, отмывание денег… В общем, систему мне не изменить. Поправить ничего не могу. Стало бесить.

– Сходи к психологу.

– К тебе, что ли? Ты плохой психолог.

– Это почему еще?

– Себе помоги сначала.

– У меня всё в порядке.

– Ага. И дети, и семья, и денег куры не клюют, и цель есть, и ты к ней потихоньку топаешь…

– Мне нормально.

– Нормально! А должно быть отлично, понимаешь! А это рутина. И жизнь проходит.

– Любая цель – ложна. Придумана слабой головой.

– Превращаешься в даоса и советуешь всем созерцать дао? Которое то ли есть, то ли нет, и знает об этом только само дао, неуловимое, как время?

Я засмеялась:

– Я живу сегодня, Мариша. И всем советую.

– Опасные советы… – покачала головой Мариша, и ее рыжие кудри весело запрыгали в разные стороны.

У моей сестры время от времени бывает хандра. Не знаю, как она работает в такие дни. Наверное, разгоняет всех подчиненных, всем отказывает, всё меняет, что может изменить. Может быть, дерётся, не знаю. В детстве она всегда дралась, когда у нее была хандра.

– Зачем ты приехала?

– Я же сказала – соскучилась! – Марина меня обняла.

– Больше работай.

– Изработалась вся, в том месяце не было выходных. Вот, первый выходной, к тебе приехала.

– Вместе с хандрой?

– Да.

– Сиди дома, если у тебя хандра.

– Одиноко.

– Заведи кошку.

– Ненавижу запах.

– Заведи собаку.

– Не смогу гулять каждый день, мотаюсь по области.

– Заведи собаке гувернера, симпатичного аспиранта.

Мариша махнула рукой и подошла к шкафчику, где у меня хранятся продукты, достала бутылку ликера, который сама же мне и привезла когда-то.

– Совсем не пьешь?

Я помотала головой.

– Зря. Понимаешь? Зря-а-а!!! Русский человек должен пить! Это снимает стресс. Мы живем в такой стране, где постоянно стресс, хотя бы от полугодовой зимы. Жизнь это рост, это деление клеток. А у нас – полгода белая смерть. Надо спать зимой, а мы пытаемся жить. Поэтому надо пить горячительные напитки, разгонять кровь!

– Не могу пить, не лезет.

– Пей по чуть-чуть. Давай вот… за любовь!

– Да ну ее, Мариш! – Я отвернулась.

– Что? Опять? Пишет, да?

– Не хочу говорить. – Я вздохнула. Кому мне сказать, если не Марише? – Не понимаю, зачем ему это.

– Развлечения ищет. С тобой весело. А с женой – что? Компот из сухофруктов для перистальтики кишечника, постирушки, быт, быт…

– Не надо, пожалуйста.

– Почему? Я тебе скажу правду, голова твоя ее переварит, и – всё пройдет.

– Мариш, я психолог, а ты не психолог. Ты грубая и бесцеремонная. Ты не разбираешься в этом. Не надо.

– Ладно. Чем угощаешь?

– Ничем.

– Тогда пошли в ресторан. Тут у меня один знакомый открыл в вашем городе ресторан азиатской кухни, чем мы хуже Москвы. Попробуем кузнечиков в соусе из утренней росы. Давай, одевайся.

– Я одета.

– Ты в таком виде пойдешь на улицу?

Я кивнула. Ненавижу, когда Марина начинает общаться со мной, как с неполноценным ребенком. Наверное, это у нее компенсация, оттого что нет детей. Но у меня ведь тоже нет детей, и я не общаюсь с ней, как с ребенком. Может быть, я общаюсь с ней, как с мамой? Нет, я маме никогда не грубила. Я маму очень любила, восхищалась ей, хотела быть такой, как она. Когда она уехала, когда мы всё это осознали, я плакала так, что у меня глаза на время стали плохо видеть.

– Я думаю, мама уехала из-за тебя, Мариша. Потому что ты невыносимая.

– Она мне, кстати, написала.

– Что?! – Я не поверила своим ушам. – Мама?! Тебе? Где?

– В запрещенной соцсети. Нашла меня и написала.

– Почему не мне? А когда?

– Вчера.

Я быстро полезла посмотреть, нет ли у меня где-то новых сообщений. Нет.

– Покажи.

Мариша вздохнула:

– Она спросила, можно ли у нас поживет один ее знакомый, временно. Она же не знает, где мы с тобой теперь живем. Вообще ничего не знает.

– Странно как… И больше ничего?

– Ничего.

– Может быть, это не она?

– Она.

Мариша протянула мне айфон:

– Смотри.

«Привет, Марина! Может ли у вас пожить один мой знакомый?»

– Что за ерунда…

– Ну да. Первое письмо за двадцать лет.

– Не письмо – вопрос, – уточнила я. – Сколько ей сейчас?

– Считай. Ей было тридцать шесть, прошло…

– Ой…

– Ну да.

– А непохоже по фотографии… Пятьдесят шесть? Нашей маме? А кажется, что под сорок, как и нам…

– В Австралии, наверное, по-другому идет время. Это же другое полушарие, они вверх ногами ходят. Или она не работает. Плавает в океане с дельфинами. Они делают ее моложе, своей энергией, и вообще – они же лучше нас. Гладкие, быстрые, веселые… – Мариша подмигнула мне. – Я бы не отказалась от таких друзей. Что-то щебечут, можно не вслушиваться.

– Мариша! Ненавижу этот твой цинизм!

– Поэтому ты там, где ты есть, а я – министр.