Через некоторое время ему удаётся, сжимая кулак, освободить пальцы из пальцев перчатки. После этого перчатка снимается как-то очень легко и пропадает в окружающей его гигантской темноте. На одном из пальцев… на большой палец надето большое свободное кольцо. Другим пальцем… указательным пальцем он проводит по ободку кольца и чувствует леску, прикреплённую к кольцу, и мгновенно он давит едва не стартовавший рефлекс снять кольцо, перехватить кольцо в щепоть и рвануть, как чеку катапульты или парашюта. Собственно, кольцо и есть чека, думает он. А рефлекс подавлен другим, базовым: время не горит, сначала проверь в памяти последовательность спасательной процедуры, rept её, подготовь порыв, прежде чем… Спасательная процедура. Кого спасаем? Меня же и спасаем. Так. Первое. Без паники и не открывать глаза. Чек. Второе. Самоидентификация. Не очень, но без истерики. Чек. Третье. Снять со свободной руки перчатку. Сделано. Четвёртое. Определить кольцо с прикреплённой к нему леской. Определили. Выбрать слабину лески – по направлению от себя. И сильным движением, поворачивая запястье, от себя же, за кольцо, вот теперь – рвануть!

Керамическая проволока взрезает РСМ-ткань от запястья до локтя. Предплечье отваливается от дерева. Человек длит движение, проволока (он ощущает кожей) с треском проходит – ткань, с хриплым шелестом – металлопластырь, по плечу, через грудь (освобождение! освобождение!), через правое плечо… локоть… запястье… указательный палец… Обе руки свободны.

Он сводит их перед собой и бьёт в ладоши. Звук – ушами снаружи, отсек надут. Он внимательно ощупывает грудь, голову, бёдра. На лбу (рука узнаёт лоб, но сам лоб из-под ткани кокона прикосновения руки не чувствует) второе кольцо. Оно – леска, прикреплённая к нему, – разрезает РСМ и металлопластырь по вертикали ото лба до груди. Стоит трудов удержать голову на месте, а глаза – закрытыми (он не сообразил пока, но на нём непрозрачная полумаска). Третье кольцо он отыскивает в паху. Пах – грудь, рывок снизу вверх. Он двигает плечами, толкается низом спины и вырывает торс из кокона, в плену теперь лишь ноги. Глаз он не открывает, постоянно помня, что их нельзя открывать (а полумаски на лице по-прежнему ещё не определил). Четвёртое, крайнее кольцо на левом бедре. Леска, прикреплённая к этому кольцу, разрезает кокон вниз по бедру к носкам ног.

Неотошедшие части кокона удерживают его у креста.

Довольно долго он возит руками по своему телу, глубоко просовывая их под бахрому на краях разрезов. Мануальная разведка помогает понять, что на нём защитное гофрированное трико, на лице – наконец – маска, во рту – капа, а на правом локте – системная насадка, а подбородок весь в щетине. Он глубоко вдыхает носом. Хороший воздух, дышали и хуже. Никакой боли, слежавшиеся лёгкие раскрываются легко. Он выдыхает. Размявшийся кокон больше не может его удерживать. Невесомость плавно снимает его с креста и, переворачивая навзничь вниз головой, неторопливо несёт куда-то вперёд. Расслабленное тело немедленно принимает позу кучера.

Сейчас необходимо удалить из-за губ капу. Ногти отросли. Не поранить губы. Себя надо беречь, всякий ты очень ценен. Так учат нас Земля и всё, что с ней связано. Учат инструкциями, повелениями, культурной политикой и – оружием.

Пальцам он помогает языком, и вторая попытка удачна. Капа сразу навсегда исчезает, и сразу идёт слюна. Много слюны. Он и ощущал, и почти уже помнил, что много слюны – хорошо, правильно, штатно, но слюна липкая, тягучая, плохая на вкус, имеющая вкус, хочется выплюнуть её наружу, не глотать, но он глотает – „лучше внутрь её, чем лови её“. Стишок про невесомость, впрыгнув в голову, отвлёк и сбил с толку. Он „выронил листочек“ на какое-то время. Но это время не паниковал он, не напрягался, отвлекая панику и напряжение доступными для восприятия вещами, простыми движениями, честными мыслями. Воздух хороший, полный, влажный, ионизированный даже. Слюна сглатывается хорошо, хоть и противно. Конечности под контролем. Он трогал себя за щёки, разевал рот, сгибал и разгибал руки, сгибал и вытягивал ноги. Стащил с головы полумаску (собственно, глубокий колпак из медицинского пластика). Поднял веки, опустил веки, проанализировал результат. Зрение не на сто, объём, внутри которого человек находился, за секунду вИдения не сфокусировался, до переборок могло быть много, могло быть – рукой достать. Так. Сколько прошло времени. Вопросительный знак. „Плавают все, ибо таков закон…“ Со стишком пора что-то делать, не даст работать. Он медленно прочитывает стишок с начала до конца, ставит в последней строке восклицательный знак – и сразу понимает, что дальше. Точней, он совершает действие, осознавая, что понимает его по мере его совершения. Ребристый барабанчик системной насадки. Он давит на него. С чмоком присоска отделяется от кожи. Боль. Он поворачивает барабанчик, отрывая швейник прокладки от ткани рукава трико, тянет по направлению к ногам, выводя глубокую мягкую иглу из вены. Ему больно, больно, больно. Та боль, что возникла от удара света, была не боль. Вот боль. Первая боль, первое внятное „верхнее“ ощущение. И стишка как не бывало.

„Я проснулся. Река, дом на плоту, все сто тридцать „жил-плыл“ счастливых лет на реке, в пути – сон. Наркосон. Наркаут. Нет женщины, нет псов, охраняющих остров, нет самого острова в устье реки… Устье? То есть где она впадает в море? Меня зовут не Ваарл. Меня зовут Марк“.

Без аффектации он открывает глаза (просто – открывает их) и рассматривает место укола, приблизив локоть к лицу. Синяк, набухшая кровью вена, к коже прилипла и сокращается капелька. Боль отдаёт уже в кость. Он склеивает щепотью швейник, прижимает его к ране. Что-то происходит. Мир сдвигается, мир поворачивается, и вдруг Марк оказывается на полу, громко каркающе вскрикнув от удара и неожиданности. В момент подачи тяги его тело было вниз головой по отношению к палубе, но повреждений Марк не получил, закричав от неожиданности и испуга, и это есть первый звук, изданный им после реанимации… Ему повезло, как редко везёт космонавту в подобной ситуации. Момент подался опасный, за единицу, Марк сверзился почти с полутора метров на плечо – затылок – спину, но не травмоопасная консоль встретила падение ребром или гранью, а какая-то толстая, мягкая, словно ватином набитая, тканевая масса. И острое осознание везения становится первой его настоящей „верхней“ мыслью после воскрешения. Мог бы и сломаться. Второй мыслью становится: „Корабль, сука, предупреждать в отсеки на подачу тяги – где?!“

Марк долго лежит. Ждёт. Тяга стабильна, без боковых подач, освещение в отсеке цвет и интенсивность не меняет. Это надолго. Не вспомнить пока полётное задание точно. Но какая-то длинная коррекция, несомненно – разгон. Он рискует сесть. Понимает, что не заметил когда, но окружающий его объём больше не фонит, сфокусировался, ощутился и усвоился кубометраж, сто – сто десять кубов. Марк отмечает предметы, попадающие в поле зрения, и называет их про себя. Люк в воронке шлюзового адаптера. Швы фальшь-панелей. Светильники, один, два, три и дальше. Намордник распределительного щита. Шкаф. Ещё шкаф. Насест. Ещё один насест торчит из шкафа, сложенный. Вижу, дышу, ощущаюсь. Норма. Реанимант в порядке… Или нет? Почему молчит медсерв? Или я сам должен себя вербально обозначить, включить в контакт? Марк набирает рабочую порцию воздуха.

– Реанимант – медсерву, – говорит он и прислушивается, договорив. Без ответа. Нештат. Повреждение? Или так задано? Кто программировал наркаут? Он проверил уши. Нет, воска в ушах нет. Зачем мертвецу воск в ушах? Гуляй, вакуум.

– Реанимант – к связи медсерва! – удвоив громкость, повторяет он.

Без ответа.

– Ну, я не тётя Полли… – бормочет он тогда. – Проживу и сам.

Он подбирает под себя ноги, переходит в режим „на четвереньках“ и детализирует обстоятельства местоимения, поворачиваясь – на четвереньках – вокруг своей оси, предварительно отметивши условный полдень на цифрах марки, нанесённой на выходной люк наркобокса. (Цифры были 12-7.) В районе четырёх часов, буквально в метре по носу, – потерявший форму фланец на боку плащ-палатки, а спасла его во время падения, оказывается, ткань пакетного шлюза, к фланцу крепившаяся. На откинутой правой „штанине“ Марк сейчас, оказывается, и стоит на своих четвереньках.

„МАРК! ЗАЛЕЗЬ ВНУТРЬ!“

– Марк. Залезь внутрь, – прочитывает он и вслух.

Надпись. Полукругом от руки над верхней кромкой фланца, большими на оранжевом квадратами стёганном скате буквами белого светящегося цвета. „Марк. Но я – Марк. Я помню. Марк Байно. Большая вероятность, что призыв обращён ко мне. Знакомые буквы. Видал я такие“. Но не процедурное ведь действие белая марка на продавленном скате предлагает произвести. Плащ-палатке вообще нечего делать в отсеке. Не входит в состав оборудования наркобокса. Пожароопасно. Э-эх, да кто это так с ума сошёл?! Подкачал-то кто-то как! Надута-то палаточка! И на восхождении так была? Да наверное. „Чайковский“, конечно, корабль нового поколения, но! Вот так повезло-приехало: могли бы и погореть. Ничего себе! Проговаривая это всё шёпотом, Марк соображает, что на провокацию-то поддался: набрасывает на себя штанины шлюзового пакета, нащупывает по сторонам от себя швейники, привычно липнет их, кольцует, протягивает, изнутри уже, в темноте, взбивает пакет (изнанка начинает флуоресцировать), рукой вперёд продвигается к входной пробке… И он останавливается. „Over, кнюк! Чего тебя ёрзает? Сначала делаешь, потом думаешь – второй раз уже! И отсек надут, зачем ты шлюзуешься? Штаны лежали в развал, как на параде, с чего тебя так-то уж обложило на устав? Спросонок?“

Но Марк не раздёргивает шлюз обратно. Продолжает движение. Пробка подаётся под ладонью, пропуская его внутрь.

Три кубометра прилично освещены стенками. Воздух редкий, но хороший. Следов возгораний нет. Кто-то хорошо подготовил палатку и к долгой невесомости, и к переменным ускорений, ну а с пожаром повезло – негорело пропустило. Спальный мешок, несколько полусдутых подушек, плоские ящики „рациона стандартного“, круглый CWC с ободками крест-накрест („крест-накрест…“) крепления, гигиенический мешок, переносной климатизатор (не включённый). Предметы оборудования и обихода на местах, хорошо прикинуты, многие и нештатно, но крепко. Стоя торсом в палатке, а задом – в шлюзе, Марк опускает глаза. Под носом, на полу у порога теми же печатными буквами крупно написано: „МАРК! ОТКРОЙ „ПЕРСОНАЛ“!“ – и пририсована стрелка. Стрелка, действительно, точно указывает на пошарпанный край модуля „персонала“, торчащий из застёгнутого стенного кармана. Не застегнув за собой вход, Марк выбирается на свободную середину (гофра трико на коленях уже промялась, каждый стежок шва на полу читается кожей), разворачивается и садится, и оглядывается снова. Ему хочется сразу последовать указанию неведомого маркировщика, но соблазн подавляет… отсрочивает его ощущение (или воспоминание?): кроме „персОнала“, в палатке есть ещё нечто, едва ли менее важнейшее… к чему необходимо прикоснуться немедленно… Вот как расшифровывалось „ощущение или воспоминание“, и Марк, чуть ли не с облегчением, подчиняется ему, словно навзничь в сено падает… вот оно „нечто“: твёрдый на вид, большой прямоугольный свёрток.

Распаковать. Прикоснуться. Взять.

Деревянный лакированный ящик с пузатой крышкой. Белый скотч поверх слоя РСМ. Долой; и вот – деревянный (деревянный!..) лакированный… сундучок. И – интенсивнейшее удовольствие от прикосновения к цветному дереву крышки, сладкая молния! Марк несколько минут сидит, обнимая, оглаживая сундучок, и как будто сон потёк где-то за закрывающимися глазами… Сундучок сработан на Земле, из настоящего земного дерева, две тысячи лет назад. Марк применяет довольно большое усилие, чтобы встряхнуться. Сундук – Марк помнит – не заперт. Марк осторожно поднимает и откидывает крышку, спеша заглянуть внутрь. Два отделения, ровно пополам. Их три, но третье – потайное. Правое из двух явных залито пеной по край, торец чёрного овального футляра высовывается из пены, футляр стоит в рыже-белой пене наискось. Марк не трогает его – по наитию: позже, не сейчас, не готов к этой встрече… А левое отделение доверху исполняет исписанная бумага, видная сквозь целлофан упаковки, и на этот целлофан, покрывающий верхний лист стопы, Марк кладёт руку, словно на крышку исторического гроба.