Дверь за ним закрывается, а я остаюсь в полном недоумении. Стыд и сожаление окатывают с ног до головы, возвращая на землю и рассеивая в пыль волшебство, которое витало в воздухе ещё несколько минут назад. Посадка жёсткая, но ожидаемая. Ничего другого Островский себе позволить не может. Ничего другого я не жду. Понимаю это так явственно, что молча поднимаюсь с постели, одеваюсь и выхожу, чтобы через минуту оказаться в своём коттедже.

Тася свернулась калачиком и сладко сопит, поэтому почти бесшумно снимаю платье и проскальзываю в ванную. И там, стоя под потоком горячей воды, избавляюсь от следов, оставшихся после его пальцев и губ. Не сразу поняла, что Парето не использует парфюм, а терпкий запах – его собственный, и я пропитана им насквозь, до самых костей, до самого сердца…

Забираюсь на кровать, прижав Тасю, в руке которой одна из новых кукол. Сегодня моя девочка безмерно счастлива, получив заветный подарок от человека, который не способен на проявление нежности. Зачем мы Островскому? Расположение и доверие Таси зачем?

Уже засыпая, уговариваю себя, что всё произошедшее сегодня – сон, а завтра, встретив новый день, я вновь окажусь прислугой, а Островским тем, перед кем все опускают головы.

***

– Мам. – Шёпот возле уха вырывает из сна. – Ты опоздаешь.

– Не опоздаю, – прижимаю к себе и утыкаюсь носом в светлые волосы дочки. – Сегодня завтрак на Ларисе Петровне, а мне можно подольше поспать.

– Значит, можно обниматься? – Глазёнки загораются предвкушением.

– Можно.

Тася укутывается в мои объятия, и мы обе сосредотачиваемся на мультиках, которые мелькают в телевизоре. Слишком долго мы не оставались наедине, наслаждаясь тишиной и теплом друг друга. Мой ребёнок всё понимает, даже больше, чем ей положено, но моменты, когда я просто мама, невероятно важны.

События вчерашней ночи врываются неожиданно, когда я, повернув голову, вижу платье, небрежно брошенное на спинку стула.

Перед глазами лицо Островского и голодный взгляд, пожирающий похотью. Горячие губы. Длинные пальцы, впивающиеся в кожу. Мои стоны. Влажные тела. Ритмичные движения. Мои ладони, сжимающие его плечи. Болезненные укусы. Запах секса. Оргазм, срывающий все запреты. Испепеляющий поцелуй. Сухое «ты свободна». Тишина, в которой сгорает вожделение.

Но, несмотря на неприятный осадок, оставшийся после близости с Парето, я чувствую себя немного счастливее, как женщина, которой так долго не хватало тепла. Желанная, привлекательная, сексуальная – вчера мне была дарована возможность поднять голову, расправить плечи и просто жить, не думая ни о чём. Потрясающие минуты, которые сгорели с рассветом, возвращая меня в статус прислуги для всех, включая Островского.

Насладившись утром, всё же поднимаюсь, не позволяя себе задерживаться надолго, и иду на кухню, где уже вовсю хозяйничает Петровна, избавляясь от остатков вчерашнего вечера. На столе порция панна-котты и остывший кофе.

– Не съел? – киваю на тарелку, приготовленную для Островского.

– Уехал рано утром, ещё все спали. Гриша сказал. Они сегодня с Альбертом Витальевичем улетают в Пермь, по делам, предположительно на неделю, а там как получится. Там какое-то собрание у них, или конференция, или что-то подобное. Не разбираюсь в подобных нюансах. – Петровна равнодушно пожимает плечами, продолжая натирать бокалы.

Островский оставит нас на неделю. Эта мысль грустью отдаётся внутри. Словно бежит от произошедшего вчера, увеличивая расстояние, но я вовремя вспоминаю, что Островский вряд ли способен на подобные чувства, к тому же я одна из тех, кто просто оказался под рукой, удовлетворив его потребность, и на лучшее отношение претендовать не имею права. Никто. Пустое место.

– А Виктория приходила на завтрак?

– О да! Слопала всё, что ты оставила для неё, и вторую порцию панна-котты. Хорошо, что он не пришёл, а то влетело бы и мне, и ей по первое число. Даже тот факт, что она женщина Аронова, не обезопасит от рыка Парето.

– А когда они улетают?

– После обеда. Мы с тобой, кстати, сегодня должны убрать комнату хозяина. Не любит он, когда чужие в его спальне находятся.

– Знаете, странно всё-таки, Лариса Петровна, – несмело начинаю, чтобы выяснить нюансы, которые интересуют давно. – Вы и управляющая, и повар, и горничная, когда нужно. Как один человек способен совмещать такое количество обязанностей и выполнять их на отлично?

Женщина отставляет в сторону бокал и садится напротив, перебирая в руках полотенце. Улыбка сползает с лица, а уголки губ нервно дёргаются.

– Когда я ушла из ресторана, рассчитывала на спокойную жизнь, тихие вечера и редкие встречи с подругами. Пенсии бы вполне хватало на самое необходимое, а подработать всегда можно выпечкой на заказ или обслуживанием банкетов по запросу. Первый внук родился, и счастью не было предела. Ровно до того момента, пока у ребёнка не обнаружилась серьёзная болезнь. И понеслось: операция, вторая, реабилитация, дорогие лекарства, лучшие врачи, массажи, поддерживающая терапия. Мой зять зарабатывал очень хорошо, но не настолько, чтобы вытянуть всё это в одиночку. Дочка не имела возможности выйти на работу, постоянно находясь рядом с внуком. В тот самый момент появилась подруга с предложением работать на Аронова, дала мне отличные рекомендации, представила хозяину. Мы обсудили с ним условия работы, но я настояла, что возьму на себя любую работу, которая появится. Изначально пришла в статусе управляющей, дальше взяла часть работы на кухне, обязанности с Рудольфо мы разделили. Катя была личной горничной хозяина, занималась уборкой в здании охраны и выполняла множество мелких поручений. А после её ухода комнату хозяина стала убирать я, за дополнительную плату, как ты понимаешь. Зимой в этом доме немноголюдно, как ты могла заметить, за редким исключением приёмов и вечеров, но здесь я прибегаю к помощи агентств, обслуживающих подобные мероприятия. Летом, когда приезжают дети Аронова в компании друзей, нанимаю ещё пару человек по контракту на ограниченный период, а осенью вновь остаюсь одна. К тому же только этой зимой Альберт Витальевич в большинстве своём находится здесь, обычно несколько дней в неделю остаётся в городе, а с ним Островский и часть охраны.

– Я всё поняла. Простите за бестактный вопрос.

– Вполне логичный, на мой взгляд.

– Вам хватает?

– Сейчас вполне. Внук в состоянии ремиссии, но я работаю в привычном режиме, чтобы скопить нужную сумму, если случится рецидив. Мне шестьдесят, силы уходят, и работать в полном объёме становится всё труднее, но пока есть возможность, я останусь в этом доме.

В глазах щиплет от эмоций после рассказа Петровны, подхожу к ней и молча обнимаю, поддерживая эту замечательную женщину. Стоим так несколько минут, пока каждая думает о своём, не желая повторения худших жизненных моментов.

– Хорошая ты, Лена, отзывчивая, открытая, добрая, – заботливо гладит меня по спине, как, возможно, сделала бы мама. – Никому не позволяй выжечь то светлое, что живёт внутри. Не подпускай близко людей, которые могут искалечить твою жизнь. Особенно таких, как Парето.

Освобождаюсь из объятий, недоумённо уставившись на Петровну. Желаю скрыть то, что случилось вчера, вернувшись в прежнее состояние страха перед Константином Сергеевичем, но, вероятно, он был прав – я не умею врать.

– Он не плохой, – оправдываю Островского скорее в первую очередь перед самой собой.

– Он потерянный. Мечется из угла в угол в закрытой комнате, и нет покоя его уставшей душе. Взгляд пустой, безжизненный, остекленевший, не живой вовсе. Но вчера впервые за долгое время он был другим – заинтересованным, и этот самый интерес вызвала ты. Знаешь, всё, к чему прикладывает руку Парето, в итоге погибает. Это неизбежно. Просто помни об этом.

Петровна встаёт и уходит, оставляя меня наедине с душевными терзаниями и неверием в слова. Невозможно, чтобы человек прогнил до предела, до самого дна, откуда уже не вернуться. Циничность Островского – лишь показная ширма, за которой скрывается человек, спрятанный ото всех. Погрузившись в собственные размышления, не слышу шагов и резко дёргаюсь от произнесённого знакомым голосом:

– Сделай кофе.

Не оборачиваясь, выполняю приказ дрожащими пальцами, чувствуя, что Парето следит за каждым моим движением. Я словно рыбка в аквариуме, которой некуда спрятаться, а пространство просматривается насквозь, не позволяя скрыться от любопытных глаз. Наливаю напиток в кружку, а когда поднимаю вместе с блюдцем, по кухне разносится глухое дребезжание, выдавая мою нервозность. Не поднимая головы, выставляю перед ним кофе, тут же направляясь на выход, но дорогу мне преграждает Петровна.

– Надо приготовить Альберту Витальевичу завтрак по-английски. Без фасоли, он её терпеть не может.

И мне приходится остаться наедине с Парето, неспешно попивающим кофе и облизывающим меня взглядом. Чувствую его каждой клеточкой, которая вопит об опасности и критической близости мужчины. На автомате совершаю положенные по правилам движения, выкладывая на тарелку бекон, яйца, грибы, тосты, колбаски, масло, джем и помидоры. В дополнение чай с молоком, который так нравится Аронову. Петровна входит в тот самый момент, когда я нахожусь в шаге от желаемой свободы, собираясь покинуть кухню, и перехватывает поднос, исчезая в дверях. Мне лишь остаётся ускользнуть в противоположном направлении, избавившись, наконец, от компании Островского, но он вырастает на моём пути непроходимой преградой.

Словно провинившись, стою, опустив голову, и исследую его начищенные до блеска туфли, которые стоят целое состояние. Вновь отчётливо слышу холодное «ты свободна», брошенное невпопад, рассеянно, словно я одна из тех чаек, о которых так презрительно отзывалась вчера Виктория. И несмотря на то что инициатива исходила от Островского, меня сковывает стыд, не позволяющий посмотреть в лицо тому, чьи ласки заставляли ночью стонать в беспамятстве.

Минута, две, пять… Бесконечное количество, вырывающее из пространства и заставляющее дрожать в полуобморочном состоянии. Тошнотворная тишина, в которой исчезают мой мысленный стон и гулкое дыхание Парето, не оставляющего надежду прочесть на моём лице всю правду, которую я не способна скрыть.

– Самолёт через два часа, – нарушает он тягостное молчание, заполняя тишину долгожданными звуками. – О дате возвращения сообщу позднее Ларисе Петровне.

– Я поняла, Константин Сергеевич.

Тяжёлый вздох, и Островский уходит, и только сейчас решаюсь поднять голову, чтобы проводить взглядом широкую спину, которая под тканью тоже обезображена шрамами.

Через час, когда несколько машин выезжает с территории, Петровна даёт команду подняться в комнату Аронова. Берём всё необходимое и поднимаемся на второй. Ступаю несмело, словно нарушаю запрет, вторгаясь на запрещённую территорию. Широкий коридор второго этажа светлый, просторный. Пестрит многочисленными дверьми, одну из которых Петровна уверенно открывает, пропуская меня вперёд.

Спальня Аронова отделана в серебристых тонах и воспринимается как сдержанная, простая и мужская. Большая кровать с мягким изголовьем застелена стальным покрывалом; множество мебели, создающей уют; массивный стол, заваленный бумагами, хотя по большей части хозяин работает в кабинете.

– На тебе гардеробная. – Петровна указывает на двустворчатую дверь.

Открываю её и застываю в дверях, потому что передо мной пространство в половину спальни, заполненное мужскими вещами. Я видела такое лишь в фильмах, всегда удивляясь, с какой целью людям такое количество вещей. Оформлена деревом – сдержанно и лаконично, создаётся ощущение, что здесь нет ничего лишнего. Всё рассортировано: костюмы, одежда спортивная и домашняя, обувь, ремни, галстуки, носки в отдельном ящике, а также часы и очки.

– Забери корзину с грязным бельём! – кричит Петровна из спальни, и я выношу тканевую корзину в спальню. – Завтра сдам в химчистку.

– А что нужно делать? – уточняю, совершенно не понимая, какого рода уборка требуется в таких помещениях.

– Разложить всё по своим местам, то есть по необходимым отделениям. Можешь открывать каждый ящик, чтобы в следующий раз уже понимать, что где лежит.