«Так вышло, что с матерью моего ребёнка мы когда-то пересеклись, а после непродолжительных отношений наши пути разошлись. О дочери я узнал не так давно, но теперь всё правильно, и она носит мою фамилию», – следует ответ Парето.

– Чего?! – поднимаю глаза, готовая ударить улыбающегося Костю.

– Это экспромт, – разводит руками. – Придумывал на ходу. Получилось эффектно, согласись.

– А мой муж, получается, неродного ребёнка воспитывал?

– Получается, – соглашается Костя, уплетая мясо. – Подобных случаев миллион, если не больше. Я тоже не своего ребёнка воспитывал.

– Ну знаете… – возмущена настолько, что готова прямо здесь выплеснуть на Островского своё негодование. – Вам нужно было немного времени, а из этого всего, – машу перед его носом телефоном, – получается, у вас долгоиграющие планы на нас.

– Планы немного скорректированы, Лена, – становится серьёзным и сосредоточенным. – Снова. Мне нужно несколько месяцев.

– Несколько? – сглатываю подступающий ком и пытаюсь дышать. И два-то приведут к ужасным последствиям. Для меня. Островский равнодушно через меня перешагнёт и исполнит задуманное, а мне лишь останется оплакивать погибшего мужа. – Я на такое не подписывалась.

– Подписывалась, – указывает на безымянный палец с кольцом. – Причём многократно и на каждой странице.

– Если бы я могла, сию же секунду аннулировала бы договор, – шиплю, тем самым доставляя Косте удовольствие.

– Если бы, – улыбается. Вообще, сегодняшний день перенасыщен отличным настроением Островского. – Но теперь тебе придётся принять любые условия, выставленные мною. Напоминаю, на кону безопасность твоей дочки. Нашей дочки, – уточняет.

– Всё это неправильно.

– Заканчивай быть моралисткой и превращайся в Островскую. Фамилия обязывает. Кстати, на следующей неделе День города. В центре будет праздник: концерт, развлечения, в особенности для детей. Мы должны появиться. С Таисией, как ты понимаешь. И она должна называть меня папой.

– Она не будет, – мотаю головой, уверенная, что он не сможет приказать Тасе.

– Будет. Сама спросила разрешения. Я дал добро.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Прекратите обрабатывать моего ребёнка! – повышаю голос, обращая на нас внимание соседних столиков.

– Нашего. Я просто напоминаю.

– Вы… вы… – задыхаюсь от негодования.

– Сволочь? – Костя скалится, ожидая от меня оскорблений в свой адрес.

– Непробиваемый! – вспоминаю характеристику, озвученную Гришей.

– Это общеизвестный факт. Придумай что-нибудь новенькое, – с аппетитом поглощает мясо, опустошая тарелку. – Знала, за кого выходила замуж.

– Не знала, потому что была участником вашей игры с того самого момента, как переступила порог дома Аронова. Более того, находилась в неведении до вчерашнего дня, когда вы наконец соизволили ввести меня в курс дела.

– Перестань «выкать». Я твой муж.

– Не могу, – растерянно смотрю на Островского.

Мысленно повторяю: «Костя, Костя, Костя…» А язык не желает произносить.

– Почему?

– Просто не могу, – ухожу от ответа.

Как только я произнесу «Костя», выстроенная мною стена, отделяющая от чувств к Парето, рухнет, сделав уязвимой. Таким способом я абстрагируюсь, чётко обозначив границы дозволенного по отношению к нему. Секс – это ещё не любовь, фиктивный брак не семья, а роли, которые мы исполняем, искусственно созданы. Сдержать себя, не рухнув в Островского, – моя основная задача. Иначе, оставшись без него, не выберусь.

– Константин Сергеевич, поздравляю с прекрасным событием в жизни! – От неожиданности шарахаюсь в сторону, потому что, зациклившись на Косте, не сразу замечаю подошедшего мэра.

Островский поднимается и пожимает ему руку. Скупой жест благодарности. И даже представить не могу, насколько Парето внутри выворачивает. Правила приличия, не позволяющие прямо сейчас свернуть шею Зарецкому.

– Благодарю, – сухо, в стиле Парето.

– Познакомьте с новоиспечённой Островской, – игнорирует Костю, переключая внимание на меня.

– Елена, моя жена, – поднимаюсь, и Костя слегка подталкивает меня в спину, выставляя на первый план.

– Антон, знакомься.

За спиной мэра вырастает Воронов. Проходится по мне оценивающим взглядом, слегка теряется и посматривает на жену. Уверена, он помнит неприятную сцену в торговом центре. В памяти тут же всплывает его омерзительное поведение. А когда представляю, что именно он планировал причинить вред Тасе, эмоции рвутся наружу.

– А мы знакомы, – растягиваю губы в улыбке. – Так ведь, Антон Олегович? Виделись на приёме у Аронова, а потом в торговом центре. Встреча была неожиданной. И кстати, не совсем приятной. А вы жена? – обращаюсь к Рите, которая тут же кивает. – О, даже так? А мне показалось, когда вы выражали мне свою искреннюю симпатию и надежду на более тесные отношения, позиционировали себя как свободный мужчина.

Воронов даже на секунду прикрывает глаза, видимо мысленно склоняя меня во всех падежах. И уже в следующую секунду готов провалиться сквозь землю под гнётом двух пар глаз: жены и тестя.

– Я неправильно выразился, Елена, – делает попытку оправдаться.

– Нет-нет, – обрываю Антона, – вы точно и очень навязчиво, предлагали мне себя. У меня отличная память, – расплываюсь в самой милой из возможных улыбок. – Подтверди, дорогой.

– Однозначно, – поддакивает Островский. – Она у меня всё помнит. Невероятная женщина, – ласково целует меня в висок.

На секунду трое перед нами растерянно косятся друг на друга, и я понимаю: Воронову предстоит объясниться, в первую очередь перед Ритой.

– Вот интересно, Лена. По моим сведениям, вы ещё недавно были замужем за другим человеком. И в свидетельстве о рождении отцом ребёнка значился именно он. Ошибка или вы обманывали мужа долгое время? – Взгляд Шакала загорается в предвкушении удачной провокации.

И точно – Шакал. Прав Островский. Но сейчас во мне кипит обида, и я не против, чтобы Воронов передал Роме подробности сегодняшней беседы. К родному ребёнку он относился не лучше, чем к посторонним.

– Ни то, ни другое, – не сразу нахожусь, что ответить. – У нас с Костей глубокая и драматичная история любви. Но теперь мы вместе, а дочка находится рядом с настоящим отцом.

– Семья воссоединилась, – показная радость Парето умиляет, но я знаю, для чего это представление.

– Что ж, надеюсь, что теперь, Константин Сергеевич, вы будете посвящать всё свободное время семье. Есть проблемы, которые не стоят вашего внимания. Сосредоточьтесь на прекрасной жене и дочке, – скалится мэр, обращаясь к Косте. – Ведь близкие всегда страдают в первую очередь… от недостатка внимания. – Хищный оскал и интонация определяют скрытый подтекст паузы в предложении. Явная угроза Островскому. Если он ошибётся, пострадаем мы с Тасей.

– Анатолий Владимирович, непременно воспользуюсь вашим советом.

Разговор тухнет. Зарецкий в сопровождении зятя и дочери покидает ресторан. Смотрю в окно, где Рита активно жестикулирует перед лицом Воронова. Вероятно, настолько вспыльчива, что её терпения хватило только на то, чтобы выйти за дверь.

– Ты маленькая язва, – обнимает меня Костя.

– Не могу создать ему крупных проблем, как вы, но, если жена спустит на него всех собак, припоминая мои слова, а тесть добавит, я получу удовлетворение.

– И нам пора.

Островский оплачивает счёт, оставляя хорошие чаевые. Своими выпадами я немного повысила градус его настроения. Сегодня он такой, завтра всё может измениться, вернув привычного Парето.

– Кстати, кто это был?

– Воронов, – уверенно отвечаю. – У мужа другой голос. Отличия практически незаметны для того, кто не знает. Кое-что не даёт мне покоя после рассказа о ревности Риты. Допустим, Рома встанет на место Воронова, сядет за него в тюрьму, а Зарецкая?

– Здесь всё проще простого. Незадолго до финального акта Шакал исчезнет. Возможно, изменит внешность с помощью пластики. Другое имя, правдивая история, подтверждённая фактами, список заслуг, и вот уже у мэра новый помощник, а у Риты новая любовь. Скорбящая вдова, выдержав положенный траур, выйдет замуж.

– Вдова? Вы намерены убить и Рому?

– Нет. Он-то мне как раз и не нужен. Но таких свидетелей, как правило, в живых не оставляют. Где гарантия, что спустя год или два Орлов не проговорится? Где гарантия, что я его не расколю, подослав своего человека в тюрьме? Если бы Воронов исчез и осел в другой стране, плевать на твоего мужа. Но с такой кормушки не соскакивают. Только не Шакал. Слишком жадный.

– Почему всё так сложно? – откидываюсь на сиденье и закрываю глаза, не в силах разобраться в замысловатых хитросплетениях.

– Потому что одни желают мести. Другие – выжить во что бы то ни стало.

Внутри мучительно щемит. Понимаю, что затеянная Островским игра завершится независимо от появления в его жизни нас с Тасей. Не знаю, что сказать Косте, чтобы он изменил планы и хотя бы попытался наладить свою жизнь без оглядки на прошлое. Но ему откровенно плевать на мои желания. Будь я на его месте, давно бы махнула рукой и создала что-то новое. Мне так кажется. Легко рассуждать, когда это не твои страхи. Поворачиваю голову, внимательно его рассматривая. Мысли о будущем волнуют, и хотелось бы, чтобы и Костя в нём был.

– Месть любой ценой?

– Да, – молниеносный ответ.

– Даже если цена я и Тася?

Островский делает глубокий вдох и молчит, отказавшись от комментариев. Но чем больше я думаю о том, во что ввязалась не по своей воле, тем больше переживаю за дочку. В горле стоит противный ком, а перед глазами пелена. Въезжаем на просторную парковку многоэтажного дома, больше похожего на комплекс. Костя останавливается, глушит двигатель, но не выходит из машины.

– В случае проблем у таких людей, как вы, первыми под раздачу попадают близкие. Они средство давления для достижения нужного результата, – начинаю неуверенно, высказывая свои страхи. – Намёк Зарецкого был предельно понятен.

– Я не совершаю ошибок, Лена.

– Просто хочу, чтобы вы помнили: ваша ошибка может стоить нам жизни. Знаю, вас мало трогает моя судьба, но помните, пожалуйста, о Тасе. Ей всего четыре, – не сразу понимаю, что плачу, небрежно смахиваю слёзы ладонью, но упорно хочу достучаться до Островского. – Она слишком маленькая, чтобы понять суть ситуации, в которой мы оказались. Дочка прониклась к вам симпатией с первого дня. Она верит. Почему – не знаю.

Костя наконец покидает машину, открывает передо мной дверь. Выхожу, не спрашивая, где мы и с какой целью приехали. Следую за ним, оказываясь в лифте. Едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься. Выдержка подводит.

– Лена…

– Тася – самое дорогое, что у меня есть, – продолжаю, не дожидаясь его объяснений. – Ради неё я готова на всё. Даже на то, что считаю аморальным и неприемлемым. Только скажите, Константин Сергеевич, – поднимаю заплаканные глаза, сталкиваясь с пустым взглядом. Его не трогают женские слёзы. Сомневаюсь, что Парето вообще способен на чувства из разряда сострадания и жалости. Но я упорно бьюсь головой о стену. – Только скажите… – шепчу, глотая слёзы трясущимися губами.

Островский вталкивает меня в квартиру и закрывает дверь, погружая нас обоих в темноту. Не в силах больше сдерживаться, утыкаюсь лбом в его грудь и отпускаю себя, сотрясаясь в рыданиях. Какое-то время Костя остаётся безучастным, но затем обнимает, прижимая к себе, и гладит по голове. Не могу остановиться. События последних дней сметают эмоциональной лавиной, которая не поддаётся контролю. Он снимает с меня пальто, пиджак, подхватывает на руки и куда-то несёт. Оказываюсь на кровати, Костя ложится рядом, оплетает руками и ногами. Проваливаюсь в безмятежность, продолжая всхлипывать на его груди, а, почувствовав себя в безопасности, через какое-то время засыпаю.