Я налил ещё один полный стаканчик. И тоже выпил. Я повторил эти действия несколько раз, пока никто не видел, и через некоторое время шум в голове начал стихать.

– Эй, Майло. У меня к тебе вопрос. Я слышал, что ты и Эрика Корт встречались раньше, да? – спросил Том, который подошёл и похлопал меня по спине.

Надо отдать этому парню должное. Он не позволил моей замкнутости смутить его. Он всегда был добр ко мне, как и ко всем остальным. На мой взгляд, он говорил слишком много, но я думал, что все говорят слишком много. Большую часть времени мне хотелось, чтобы люди умели вовремя заткнуться.

– Я не знаю, кто это, – ответил я.

– Эрика Корт. Милая девочка, которая всегда носит высокие косички. Она увлекается аниме, иногда надевает ободок с кошачьими ушками.

О, девочка с кошачьими ушками. Ага. Я её трахнул. Всё это время она мяукала.

– А что с ней?

– Тебе она нравится?

Я изогнул бровь:

– Она?

– Ага. Поскольку вы двое знакомы, я хотел убедиться, что не перехожу никому дорогу из-за того, что она пригласила меня на свидание. Я не хотел неуважительно относиться к нашей дружбе. Поэтому прошу разрешения.

О, Том. Милый, заботливый Том.

– Во что бы то ни стало, действуй, – пробормотал я, наливая ещё стакан и опрокидывая его.

Наверное, мне уже это было не нужно.

Я похлопал Тома по спине:

– Я ухожу.

– Что? Ещё рано! – отмахнулся он.

– Сейчас два часа ночи, а мне нужно кое-где быть завтра, – пробормотал я, хватая ключи и куртку со спинки одного из стульев. – Я пошёл.

Я, спотыкаясь, направился к лестнице и наткнулся на приставной столик, которого не видел.

– Чёрт, – пробормотал я и попытался стряхнуть с пальца ноги пульсирующую боль. – Чёрт побери.

Саванна спрыгнула с дивана и кинулась ко мне:

– Ты в порядке?

– Я в порядке, – проворчал я, поднимаясь по лестнице.

– Ты всегда врезаешься во что-то. Было бы полезно, если бы ты пошире открывал глаза. Моя слепая собака видит лучше тебя.

– Я не видел этого проклятого стола, – заметил я, продолжая идти к двери.

– Куда ты? – спросила она.

– Домой.

– Ты пьян.

– Спасибо, Капитан Очевидность, – саркастически ответил я.

Я злился, когда напивался. Как я уже сказал, я был дерьмовым другом. Я добрался до двери, но Саванна перегородила её.

– Отойди, Саванна.

– Это небезопасно, Майло.

– Я знаю, – повторил я.

Она положила руку мне на предплечье, оглядела комнату, придвинулась ближе и зашептала:

– Майло, я знаю, что тебе пришлось нелегко с тех пор, как умерла твоя мама, и я знаю, что первая годовщина…

– Не надо, – предупредил я. – Не продолжай.

Её голубые глаза помрачнели, но меня это не волновало. Как она смеет выглядеть грустной, когда у неё не было для этого причин? Её родители были ещё живы. Они до сих пор отмечали с ней дни рождения. Они всё ещё могли злиться на неё за её неправильный выбор. Они всё ещё говорили ей: «Я люблю тебя». Она ничего не знала о печали и о том, как она заражает каждый дюйм души человека. Она ничего не знала о кошмарах как днём, так и ночью. Она ничего не знала о том, что такое настоящая душевная боль. Чёрт, у неё всё ещё были живы бабушки и дедушки. Саванна сталкивалась со смертью только в кино. Я видел смерть вблизи и лично, смерть единственного человека, который значил для меня всё. Это казалось несправедливым. Опять же, кто сказал, что жизнь справедлива?

– Майло…

– Уйди, Саванна! – заорал я, пьяный, грубый и бессердечный.

Её глаза вспыхнули новыми эмоциями.

Она так и не сдвинулась с места, поэтому я сделал то, что должен был. Я положил руки ей на плечи, поднял её и отодвинул от двери.

Я дополз до своей машины и сел на водительское сиденье. Моё зрение то появлялось, то исчезало. Я не мог ни думать, ни видеть, поэтому не мог вести машину. А мне хотелось вести машину. Всё, чего я хотел, – это попасть домой.

Я выскочил наружу и посмотрел на небо. Было темно и шёл снег. Я не видел звёзд, но чувствовал снежинки. Мама любила снег. Зима была её любимым временем года. Зимой всё напоминало мне о ней.

Я пошёл по двору Саванны и позволил своему телу упасть на подушку из снега, выпавшего за последние несколько дней. Я раскинул руки и начал делать снежного ангела. Когда я был ребёнком, мама лепила со мной снежных ангелов. Потом она готовила нам домашнее горячее какао. Она всегда добавляла мне побольше зефира.

Мне очень нравился дополнительный зефир.

Мне должно было быть холодно. Я должен был дрожать или типа того.

Возможно, я дрожал. Возможно, я получил обморожение.

Может быть, я умирал.

Вот это был бы поворот сюжета.

Мои руки и ноги скользили вверх и вниз, образуя ангела на снегу, прежде чем я потерял сознание.

На следующее утро я проснулся в незнакомой постели. В комнате было темно, и моим глазам потребовалась секунда, чтобы сфокусироваться. На улице не рассвело. Я взглянул на себя и понял, что на мне чужая одежда.

– Какого чёрта? – пробормотал я, оглядываясь вокруг.

– Доброе утро, солнышко, – сказал голос.

Я поднял глаза и увидел Тома, сидящего за столом.

– Тебе потребовалось достаточно времени, чтобы проснуться.

– Где я?

– В моём скромном жилище. Вчера вечером я нашёл тебя без сознания в снегу, кинул в машину и отвёз сюда. Не спрашивай, как я снял с тебя одежду. – Он вздрогнул, будто у него был озноб, а потом попытался пошутить: – Я навечно напуган тем, что увидел.

Я был в доме Тома, в его одежде, и у меня жутко болела голова.

Во всяком случае, я не умер.

Проклятие.

– Будешь завтракать? – спросил он.

Я изогнул бровь, пытаясь определить, как сильно накосячил прошлой ночью.

– Не-а. Пойду домой.

Я поднялся с кровати, чувствуя приступ тошноты, но мне не хотелось торчать здесь слишком долго.

Я выглянул на улицу и увидел солнце.

Проклятие.

Я пропустил восход солнца.

«Прости, мама».

В этом-то и заключалась проблема: облажавшись раз, я вновь и вновь упускал важные вещи.

Том отвёз меня обратно к Саванне, где оставалась моя машина. Я поблагодарил его за помощь, а он ответил: «Обращайся». Похоже, он действительно мог мне помочь, что было странно. Этот парень даже не знал меня, но относился так, как будто мы были лучшими друзьями.

Подъехав к своему дому, я вздохнул, увидев папину машину в гараже. Он оставил его широко открытым и припарковался под углом. Накануне вечером он чуть не потерял сознание в снегу в нетрезвом виде. Должно быть, он подумал, что сесть за руль – хорошая идея.

«По крайней мере, я не поехал домой пьяным», – подумал я, словно пытаясь оправдаться. Хотя, если бы мог, я бы поехал, как мой тупой отец. Я был не лучше него. Я был как он во многих отношениях, что мне очень не нравилось. Мама говорила, что я точная копия отца. Мне всегда казалось, что это какое-то оскорбление, хотя, вероятно, подразумевалась похвала.

Я ненавидел те части себя, которые отражали его, и в последнее время эти части, казалось, двигались в ритмичной гармонии. Мы были пьяными и оторванными от мира.

«Яблочко от яблони».

Я вошёл в дом, и запах гари мгновенно ударил мне в нос. Я свернул за угол на кухню и застонал.

– Какого чёрта, папа? – рявкнул я, бросившись к духовке и вытащив чёрную как ночь пиццу.

Сгорела дотла. Вкуснятина.

Духовка безумно дымила, и я поспешил открыть окна, чтобы проветрить дом. Я был недостаточно быстр, потому что сработал пожарный детектор, эхо разнеслось по всему помещению. Я схватил газету и начал разгонять дым перед детектором, чтобы он быстрее выключился.

– Что, чёрт возьми, ты делаешь? – пробормотал папа, входя на кухню, всё ещё пьяный, протирая сонные глаза.

На нём был костюм, вероятно, тот же, в котором он ходил на работу два дня назад. Удивительно, что его ещё не рассчитали, но, судя по его виду, увольнение было уже не за горами.

– Твоя пицца готова, – пробормотал я, раздражённый, злой и грустный.

– Дерьмо. Забыл о ней. На минуточку прикрыл глаза.

– Ты мог все здесь сжечь. Ты должен быть умнее.

– Ты думаешь, что со мной можно так разговаривать? – рявкнул он, почёсывая свои взлохмаченные волосы. – Не забывай, кто здесь платит по счетам. Следи за своим языком. Понял меня?

Я не ответил, потому что мне было всё равно.

– Кстати об умных, мне позвонил твой дядя. Он сказал, что ты плохо учишься. Как мне это понимать?

– Это неважно.

– Это важно. Если твоя мать… – Он остановился, как будто застыл во времени.

Слова, слетевшие с его языка, казалось, служили напоминанием о том, что его жена, его лучший друг, ушла. Он стряхнул с себя горе, которое иногда душило его на полуслове.

– Тебе нужна дисциплина. Было бы лучше, если бы ты поступил на военную службу после окончания учёбы. Я в этом даже не сомневаюсь.

«Снова за старое».

Идея моего отца о воспитании детей заключалась в том, чтобы я стал тем, кем был он сам, начиная со службы в армии. Путь, противоположный тому, чего я когда-либо хотел. Я пытался бежать подальше от такой судьбы.

– И не подумаю, – сказал я, проходя мимо.

Я ударил его по плечу, и он развернул меня лицом к себе:

– Не делай этого. Не отмахивайся от меня. Ты должен записаться на службу.

– Нет, – повторил я. – Ты пьян.

– Не разговаривай со мной так, – приказал он.

– Не разговаривай со мной, – сухо ответил я.

– Послушай меня, – рявкнул он, схватив меня за руку.

Он посмотрел мне в глаза, и это случилось снова – удушье горя. Я знал, почему это случилось с ним. У меня были её глаза. Я подумал, что именно поэтому он почти не смотрел на меня весь последний год. Возможно, у меня были такие же дурные наклонности, как у моего отца, но я унаследовал взгляд матери.

Он выпустил мою руку и отвернулся. Потом подошёл к холодильнику, открыл его и достал пиво.

– Делай свои чёртовы уроки и вернись в нормальное русло, – приказал он.

«Ты первый, дорогой отец. Сначала ты».

Я знал, что в ближайшие дни ситуация будет только ухудшаться из-за напряжения в доме. Мы раздражали друг друга, пытаясь не признавать тот факт, что мы приближаемся к году без мамы. Он пил больше, я курил больше, и мы делали вид, что всё порядке, и ждали, когда окончательно сломаемся.

Мы походили на бомбу замедленного действия.

Глава 5
Майло

Понедельники я не любил больше всего. Особенно понедельники, накануне которых я ссорился с отцом. Эти понедельники всегда были отстойными.

Вчера вечером мой отец назвал меня депрессивным подростком. Я назвал его пьяным придурком, бросившим меня. Оба комментария были правдивы, но он сосредоточился только на моих неудачах, а не на своих. Я знал, что у меня депрессия. Это было само собой разумеющимся. Моя депрессия продолжалась более трёх лет, с тех пор как маме поставили диагноз «рак». Всё началось с того, что в четырнадцать лет я плакал один в темноте своего шкафа, потому что не хотел, чтобы она слышала, как я плачу. Я знал, что от этого ей станет только хуже, поэтому скрывал свою боль, как мог. Я вёл себя лучше всего, когда был рядом с ней на людях. Все думали, что я в порядке, кроме мамы. Она всегда замечала моменты моей слабости, которые, казалось, я научился скрывать. Она смотрела на меня так же, как и именинница, – как будто заглядывала в глубину моей души.

Большинство людей думает, что депрессия – это когда валяешься в постели и сидишь в темноте неделями, но со мной всё было иначе. Вначале я сам смеялся над своей депрессией. И как только я стал сексуально активным, я преодолел боль. У меня появилось ложное чувство уверенности, благодаря нему я находил женщин, которые помогали мне ненадолго забыться. Я двигался по жизни, как если бы был нормальным человеком, но именно в спокойные моменты депрессия возвращалась. Я чувствовал только душераздирающую печаль или полное безразличие ко всем и всему вокруг.