Инспектор сходу окинул помещение взглядом. Казалось, все вещи как бы ужались в размере, чтобы уместиться в столь ограниченном пространстве. По обе стороны от заднего окна стояли две обращённые друг к другу узкие койки, высокий неглубокий шкаф из блестящей фанеры и пара старинных венских стульев. В передней части находилось что-то вроде тесной кухонки. На маленьком столике с длинными ножками стояла миниатюрная плитка, соединенная резиновой трубкой с жёлтым газовым баллоном под столом. Ещё были раковина и сушилка с крючками, на которых можно было развешивать чашки и немногочисленную кухонную утварь.

Страффорд почувствовал, что громадный детина наблюдает за ним, и услышал его дыхание. Обернулся к нему, более отчётливо разглядев мешковатость комбинезона и пятна разных цветов на жилете, и тело, будто крошечным и молниеносным электрическим разрядом, пронзило уколом жалости. Фонси. Надо полагать, от «Альфонс». Он казался большим растерянным ребёнком, беспризорником, который заблудился в чаще леса. Как он дошёл до одинокой жизни в этом пустынном месте?

А родители, наградившие его этим нелепым именем – Альфонс! Интересно, что с ними стало?

– Слышали, что произошло в доме? – спросил Страффорд. – Знаете, что там убили священника?

Фонси кивнул. Глаза у него были желтовато-зелёные с мутноватым отливом и окаймлялись непропорционально длинными ресницами, по-девичьи загнутыми вверх. Широкий лоб усеивала яркая россыпь прыщей, а на одной стороне нижней губы виднелась кровоточащая язвочка, которую он всё время ковырял. К остальным запахам примешивался его собственный резкий дух – букет из кожи, сена, конского навоза и бурлящих гормонов.

Руки у него были огромные и красные от холода – он только что закончил разделывать кролика. Смогли бы они, эти руки, ударить человека ножом в шею и изуродовать тело прямо на месте падения? Впрочем, руки – это всего лишь руки, размышлял Страффорд. Был ли сам Фонси способен на убийство священника?

Потянувший откуда-то сквозняк донёс со стола, где багровой кучкой громоздилась кроличья тушка, особенно терпкий душок.

– Скажите мне, Фонси, – непринуждённо спросил Страффорд, – где вы были вчера ночью? – Он снова с нарочитой рассеянностью огляделся вокруг. – Вы были здесь? Спали здесь?

– Я всегда здесь, – без затей ответил Фонси. – Где мне ещё быть-то?

– Так это ваш дом, да? А что же ваши родные, где живут они?

– Нету у меня никого, – сказал парень без малейшего надрыва, холодно констатируя этот голый факт.

Он хлебнул горя, это было ясно. Страффорд прямо-таки физически чувствовал тупую, непреодолимую боль, терзающую мальчика. Практически улавливал её запах, так же как густой, парной смрад от мяса на столе.

– Вы из города? – спросил Страффорд. Фонси снова вылупил на него пустые глаза. – В смысле, родились здесь, в Баллиглассе?

Парень отвернулся и что-то пробормотал себе под нос.

– Что вы сказали? – переспросил Страффорд, сохраняя дружелюбный, успокаивающий тон.

– Да не знаю, говорю, откуда я взялся.

На это было нечего сказать.

Поначалу Страффорд предположил, что парень, должно быть, умственно отсталый. Однако теперь он увидел, что, несмотря на неуклюжую походку и нескладное телосложение (сложен он был, как буйвол, наделён мощными плечами и грудью, а также настолько высок, что ему приходилось наклонять голову, лишь бы поместиться под низким потолком вагончика), он был обманчиво-насторожен и даже не лишён некоторого лукавства. Он словно залёг в укрытии, подобно затравленному зверю, в надежде, что гончие в конце концов пройдут мимо и отправятся на поиски более подходящей добычи.

Страффорд протянул руки к плите. От неё исходило лишь слабое дуновение тепла.

– Вы знали отца Лоулесса? – небрежно спросил он. – Отца Тома – знали или нет?

Фонси пожал плечами.

– Видал я его у нас. Конь у него тут. Мистер Сахарок. Здоровенная такая зверюга, – последнее слово он произнёс как «зверуга», – семнадцать ладоней в холке, глазищи бешеные…

– Вы за ним приглядывали? За Мистером Сахарком?

– Дык я за всеми хожу, за всеми лошадьми то есть. Работа моя такая.

Страффорд кивнул. Парень явно хотел, чтобы его оставили в покое.

– Значит, вас ничего особо не связывало со священником, – сказал он, – с отцом Лоулессом – кроме присмотра за его конём. Он вообще с вами разговаривал?

Фонси сдвинул брови, и глаза его затуманились, как будто вопрос содержал некий подвох. Он прикоснулся кончиком пальца к язвочке на губе.

– В смысле – «разговаривал»?

– Ну, знаете, общался с вами о чём-нибудь, обсуждал с вами лошадей и так далее?

Парень медленно покачал своей большой круглой головой с широким лбом и подушкой спутанных кудрей. В полумраке вагончика его волосы приобрели более насыщенный цвет и теперь блестели, как жжёная ириска.

– Общался? – повторил он, словно это было какое-то новое, прежде неслыханное слово. – Да нет, ни о чём он со мной не общался.

– Потому что, знаете ли, он слыл весьма… скажем так, весьма общительным и дружелюбным человеком.

Последовала пауза, затем Фонси тихонько хихикнул, поджал лоснящиеся розовые губы и снова коснулся пальцем незаживающего герпеса.

– А, ну дык ясное дело, все они такие, – буркнул он. – Все дружелюбные – священники то есть.

И засмеялся.

9

С этой стороны поляны путь оказался круче. Фонси указал Страффорду это направление, сказав, что оно выведет прямо к дороге на Баллигласс-хаус. Инспектор неуклюже карабкался вверх по склону, вгоняя каблуки сапог глубоко в листву, чтобы зацепиться, опасаясь упасть. Он представил, как лежит распростёршись где-нибудь в глубине зарослей шиповника со сломанной лодыжкой и зовёт на помощь неуклонно слабеющим голосом, зимние сумерки сменяются ночью, его постепенно окутывает тьма, и вот наконец он замерзает насмерть…

Выбравшись всё-таки на дорогу, он понял, что не знает, в какую сторону следует повернуть к Баллигласс-хаусу, постоял, неопределённо глядя то туда, то сюда, затем пожал плечами и пошёл направо.

Под сапогами хрустела мёрзлая трава. Нахохлившаяся ворона, сидящая на верхушке дерева, проводила его взглядом, широко разинула свой чёрный клюв и каркнула ему вслед.

Дорога была почти нехоженая и неезженая. Он прошагал, кажется, не менее четверти мили, когда позади с грохотом подъехал грузовик для скота, и Страффорд остановился и отошёл подальше от обочины, чтобы его пропустить. Водитель, сидящий высоко за забрызганным лобовым стеклом, бибикнул ему с задорной насмешкой.

Он пошёл дальше. Продрог до костей. Почувствовал прилив гнева, смешанного с жалостью к себе. Стоило бы в своё время послушаться отца и пойти по юридической стезе! К этому моменту он стал бы успешным адвокатом в парике, мантии и накрахмаленном белом воротничке, расхаживал бы с важным видом по зданию Четырёх судов^[11], обсуждал дела и обменивался с коллегами сплетнями о клиентах, а по вечерам попивал портвейн в тепле дублинского паба, отделанного красным деревом, латунью и чёрно-белой плиткой. Да, такова была жизнь, которую он отверг, и вот теперь он здесь, бредёт по просёлочной дороге под пронизывающим зимним ветром, угрюмый, одинокий и разгневанный на всё и вся, а в особенности – на самого себя.

Тут он услышал, как сзади приближается вторая машина, и отступил на обочину, чтобы дать проехать. Это оказался старый серый двухдверный фургон марки «форд». Высокий и приземистый, с горбатой спиной, длинной выпуклой передней решёткой и яркими фарами на широких серых щитках, он поразительно напоминал лося. На борту машины крупно чернела надпись:

ДЖЕРЕМИЯ РЕК

ПОСТАВЩИК КАЧЕСТВЕННОГО МЯСА

ДЛЯ ВАШЕЙ СЕМЬИ

Вместо того чтобы проехать мимо, фургон с грохотом остановился. Водителем оказался дородный мужчина лет шестидесяти с дряблым лицом и намасленными волосами, тщательно зализанными назад с высокого гладкого лба. У него были блестящие карие глаза с опущенными уголками век – глаза Эйнштейна, подумал Страффорд, одновременно скорбные и с весёлым огоньком. Это мог быть только сам мистер Джеремия Рек. Он перегнулся через сиденье и толчком открыл пассажирскую дверь.

– Залезайте, залезайте, друг мой, – промолвил он величественным тоном. – Кем это вы себя возомнили, Робертом Скоттом в Антарктиде?

Страффорд сделал, как ему было велено, и забрался на сиденье. В лицо ударила струя горячего сухого воздуха из обогревателя, и в носовых пазухах сразу же защипало. Водитель повернулся боком, чтобы лучше рассмотреть своего пассажира, и протянул руку.

– Моя фамилия Рек, – сказал он. – А кто же вы, мой бледный друг, позвольте полюбопытствовать?

– Меня зовут Страффорд.

– «Страффорд» через «р»?

– Верно.

– А-а. Тогда, я полагаю, мы будем иметь удовольствие, точнее, даже честь провести сегодняшний вечер в вашем обществе.

– Ого, правда? – не понял Страффорд.

– В «Снопе ячменя». Я и есть тот самый Рек.

– Но на вашей табличке написано…

– Да, и этот Рек – тоже я. Мясник, бакалейщик, трактирщик и хозяин постоялого двора. И швец, и жнец, и на дуде игрец, сказали бы вы – и были бы совершенно правы. – Он дёрнул рычаг переключения передач и отпустил сцепление, колеса закрутились по обледенелой дороге, а затем схватились, и фургон, накренившись, рванулся вперёд. – Позвольте осведомиться, мистер Страффорд, что вы делаете здесь, на этой безлюдной дороге, в такой ненастный день? Откуда вы шли?

– Я был в лесу.

Рек кивнул. У него была неторопливая манера поведения, характерная для некоторых крупных и медлительных людей, живущих в ладу с собой и миром. Его обхват был настолько велик, что выпуклость нижней части живота втиснулась под руль. Страффорд откинулся на скрипучем кожаном сиденье. Пальцы ног, обдуваемые работающим обогревателем, начали оттаивать.

– Гуляли по лесу, да? – задумчиво сказал Рек и замурлыкал отрывок из мелодии «Пикник плюшевых мишек»^[12] – «дум-ти-дум-ти-диттити-дум» – а затем издал некое подобие свиста, всасывая воздух сквозь передние зубы. – Перемолвились словечком с Жутким Парнишей, да?

– С кем?..

– С Альфонсом Свирепым.

– Да, вообще говоря, так оно и было. А он что, правда такой свирепый?

– Можно сказать и так. Он наш Гаргантюа – или правильнее будет назвать его Пантагрюэлем? С тех пор, как я прочитал эту книгу, прошло много лет. Я зову его Жутким Парнишей. Это я любя, вы же понимаете.

– А как его фамилия? Она у него вообще есть?

– Как же, конечно, есть. Уэлч – так его зовут. Вы бы произнесли это слово как «Уолш», но мы здесь, в графстве Неотёсанных Чурбанов, говорим «Уэлч». Матушкой его была некая Китти Уэлч – или Уолш, если вы так настаиваете.

– Она всё ещё живёт здесь, в Баллиглассе?

– Нет. Она где-то в Англии. В Манчестере, полагаю.

– А где его отец?

Рек издал звучный, раскатистый смешок.

– Ну как вам сказать, – объяснил он, – наш Фонси, видите ли, представляет собой ещё один пример известного в своём роде редкого явления – непорочного зачатия. Редкого, говорю я, однако в действительности Вифлеемская звезда необычайно часто восходит над плодородными нивами нашей земли, и я уверен, вам это хорошо известно.

Он сделал паузу и снова издал зубами давешний всасывающий звук. Это был своего рода свист навыворот.