Весна

В газетах
               пишут
                          какие-то дяди,
что начал
               любовно
                              постукивать дятел.
Скоро
          вид Москвы
                               скопируют с Ниццы,
цветы создадут
                         по весенним велениям.
Пишут,
             что уже
                          синицы
оглядывают гнезда
                               с любовным вожделением.
Газеты пишут:
                      дни горячей,
налетели
              отряды
                          передовых грачей.
И замечает
                   естествоиспытательское око,
что в березах
                     какая-то
                                  циркуляция соков.
А по-моему —
                         дело мрачное:
начинается
                  горячка дачная.
Плюнь,
            если рассказывает
                                         какой-нибудь шут,
как дачные вечера
                             милы,
                                     тихи.
Опишу
хотя б,
           как на даче
                             выделываю стихи.
Не растрачивая энергию
                                         средь ерундовых трат,
решаю твердо
                       писать с утра.
Но две девицы,
                         и тощи
                                     и рябы́,
заставили идти
                         искать грибы.
Хожу в лесу-с,
на каждой колючке
                               распинаюсь, как Иисус.
Устав до того,
                       что не ступишь на́ ноги,
принес сыроежку
                             и две поганки.
Принесши трофей,
еле отделываюсь
                          от упомянутых фей.
С бумажкой
                   лежу на траве я,
и строфы
               спускаются,
                        рифмами вея.
Только
          над рифмами стал сопеть,
                                                    и —
меня переезжает
                           кто-то
                                      на велосипеде.
С балкона,
                  куда уселся, мыча,
сбежал
          во внутрь
                          от футбольного мяча.
Полторы строки намарал —
и пошел
             ловить комара.
Опрокинув чернильницу,
                                          задув свечу,
подымаюсь,
                   прыгаю,
                               чуть не лечу.
Поймал,
              и при свете
                                 мерцающих планет
рассматриваю —
                           хвост малярийный
                                                         или нет?
Уселся,
          но слово
                         замерло в горле.
На кухне крик:
                         – Самовар сперли! —
Адамом,
              во всей первородной красе,
бегу
       за жуликами
                           по василькам и росе.
Отступаю
                 от пары
                             бродячих дворняжек,
заинтересованных
                              видом
                                       юных ляжек.
Сел
      в меланхолии.
В голову
              ни строчки
                                не лезет более.
Два.
Ложусь в идиллии.
К трем часам —
                           уснул едва,
а четверть четвертого
                                   уже разбудили.
На луже,
              зажатой
                           берегам в бока,
орет
       целуемая
                     лодочникова дочка…
«Славное море —
                              священный Байкал,
Славный корабль —
                                 омулевая бочка».

Схема смеха

Выл ветер и не знал, о ком,
вселяя в сердце дрожь нам.
Путем шла баба с молоком,
шла железнодорожным.

А ровно в семь, по форме,
несясь во весь карьер с Оки,
сверкнув за семафорами, —
взлетает курьерский.

Была бы баба ранена,
зря выло сто свистков ревмя, —
но шел мужик с бараниной
и дал понять ей вовремя.

Ушла направо баба,
ушел налево поезд.
Каб не мужик, тогда бы
разрезало по пояс.

Уже исчез за звезды дым,
мужик и баба скрылись.
Мы дань герою воздадим,
над буднями воскрылясь.

Хоть из народной гущи,
а спас средь бела дня.
Да здравствует торгующий
бараниной средняк!

Да светит солнце в темноте!
Горите, звезды, ночью!
Да здравствуют и те, и те —
и все иные прочие!

Военно-морская любовь

По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.

Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.

И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.

Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.

Как взревет медноголосина:
«Р-р-р-астакая миноносина!»

Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.

Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.

Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.

И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?

Кто он?

Кто мчится,
                   кто скачет
                                    такой молодой,
противник мыла
                          и в контрах с водой?
Как будто
               окорока ветчины,
небритые щеки
                         от грязи черны.
Разит —
             и грязнее черных ворот
зубною щеткой
                         нетронутый рот.
Сродни
             шевелюра
                             помойной яме,
бумажки
              и стружки
                               промеж волосьями;
а в складках блузы
                              безвременный гроб
нашел
         энергично раздавленный клоп.
Трехлетнего пота
                           журчащий родник
проклеил
              и выгрязнил
                                   весь воротник.
Кто мчится,
                   кто скачет
                                   и брюки ловит,
держащиеся
                   на честном слове?
Сбежав
            от повинностей
                                      скушных и тяжких,
за скакуном
                   хвостятся подтяжки.
Кто мчится,
                   кто скачет
                                    резво и яро
по мостовой
                    в обход тротуара?
Кто мчит
               без разбора
                                 сквозь слякоть и грязь,
дымя по дороге,
                          куря
                                 и плюясь?
Кто мчится,
                   кто скачет
                                    виденьем крылатым,
трамбуя
             встречных
                              увесистым матом?
Кто мчится,
                   и едет,
                              и гонит,
                                           и скачет?
Ответ —
               апельсина
                               яснее и кратче,
ответ
         положу
                     как на блюдце я:
то мчится
               наш товарищ докладчик
на диспут:
                «Культурная революция».

История Власа, лентяя и лоботряса

Влас Прогулкин —
                                милый мальчик,
спать ложился,
                       взяв журнальчик.
Все в журнале
                       интересно.
– Дочитаю весь,
                           хоть тресну! —
Ни отец его,
                     ни мать
не могли
               заставить спать.
Засыпает на рассвете,
скомкав
             ерзаньем
                           кровать,
в час,
        когда
                 другие дети
бодро
         начали вставать.
Когда
         другая детвора
чаевничает, вставши,
отец
       орет ему:
                      – Пора! —
Он —
           одеяло на уши.
Разошлись
                 другие
                            в школы, —
Влас
       у крана
                   полуголый —
не дремалось в школе чтоб,
моет нос
               и мочит лоб.
Без чаю
             и без калача
выходит,
              еле волочась.
Пошагал
              и встал разиней:
вывеска на магазине.
Грамота на то и есть!
Надо
        вывеску
                     прочесть!
Прочел
             с начала
                          буквы он,
выходит:
              «Куафер Симон».
С конца прочел
                          знаток наук, —
«Номис» выходит
                             «рефаук».
Подумавши
                    минуток пять,
Прогулкин
                   двинулся опять.
А тут
          на третьем этаже
сияет вывеска —
                            «Тэжэ».
Прочел.
             Пошел.
                         Минуты с три —
опять застрял
                      у двух витрин.
Как-никак,
                 а к школьным зданиям
пришел
           с огромным опозданьем.
Дверь на ключ.
                         Толкнулся Влас —
не пускают Власа
                           в класс!
Этак ждать
                 расчета нету.
«Сыграну-ка
                     я
                       в монету!»
Проиграв
                один пятак,
не оставил дела так…
Словом,
             не заметил сам,
как промчались
                         три часа.
Что же делать —
                           вывод ясен:
возвратился восвояси!
Пришел в грустях,
                               чтоб видели
соседи
           и родители.
Те
к сыночку:
                 – Что за вид? —
– Очень голова болит.
Так трещала,
                    что не мог
даже
       высидеть урок!
Прошу
            письмо к мучителю,
мучителю-учителю! —
В школу
              Влас
                     письмо отнес
и опять
             не кажет нос.
Словом,
             вырос этот Влас —
настоящий лоботряс.
Мал
       настолько
                        знаний груз,
что не мог
                 попасть и в вуз.
Еле взяли,
                между прочим,
на завод
             чернорабочим.
Ну, а Влас
                 и на заводе
ту ж историю заводит:
у людей —
                   работы гул,
у Прогулкина —
                             прогул.
Словом,
             через месяц
                                он
выгнан был
                   и сокращен.
С горя
            Влас
                   торчит в пивнушке,
мочит
            ус
                       в бездонной кружке,
и под забором
                       вроде борова
лежит он,
               грязен
                         и оборван.
Дети,
        не будьте
                       такими, как Влас!
Радостно
              книгу возьмите
                                       и – в класс!
Вооружись
                 учебником-книгой!
С детства
               мозги
                         развивай и двигай!
Помни про школу —
                                   только с ней
станешь
             строителем
                               радостных дней!

Красавицы

(Раздумье на открытии Grand Opéra)

В смокинг вштопорен,
побрит что надо.
По гранд
                по опере
гуляю грандом.
Смотрю
             в антракте —
красавка на красавице.
Размяк характер —
все мне
            нравится.
Талии —
                кубки.
Ногти —
                в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся.
Ретушь —
                 у глаза.
Оттеняет синь его.
Спины
            из газа
цвета лососиньего.
Упадая
           с высоты,
пол
      метут
                шлейфы.
От такой
                красоты
сторонитесь, рефы.
Повернет —
                      в брильянтах уши.
Пошеве́лится шаля —
на грудинке
                     ряд жемчужин
обнажают
                шеншиля.
Платье —
                 пухом.
                            Не дыши.
Аж на старом
                      на морже
только фай
                  да крепдешин,
только
          облако жоржет.
Брошки – блещут…
                                  на́ тебе! —
с платья
            с полуголого.
Эх,
      к такому платью бы
да еще бы…
                  голову.

Сказка о Красной Шапочке

Жил был на свете кадет.
В красную шапочку кадет был одет.

Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
ни черта в нем красного не было и нету.

Услышит кадет – революция где-то,
шапочка сейчас же на голове кадета.

Жили припеваючи за кадетом кадет,
и отец кадета, и кадетов дед.

Поднялся однажды пребольшущий ветер,
в клочья шапчонку изорвал на кадете.

И остался он черный. А видевшие это
волки революции сцапали кадета.

Известно, какая у волков диета.
Вместе с манжетами сожрали кадета.

Когда будете делать политику, дети,
не забудьте сказочку об этом кадете.

Кино и вино

Сказал
            философ из Совкино:
«Родные сестры —
                               кино и вино.
Хотя
        иным
                  приятней вино,
но в случае
                   в том и в ином —
я должен
              иметь
                        доход от кино
не меньше
                 торговца вином».
Не знаю,
              кто и что виной
(история эта —
                          длинна),
но фильмы
                  уже
                        догоняют вино
и даже
           вреднее вина.
И скоро
              будет всякого
от них
           тошнить одинаково.

Гимн обеду

Слава вам, идущие обедать миллионы!
И уже успевшие наесться тысячи!
Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны
и тысячи блюдищ всяческой пищи.

Если ударами ядр
тысячи Реймсов разбить удалось бы —
по-прежнему будут ножки у пулярд,
и дышать по-прежнему будет ростбиф!