Мне захотелось вернуться туда, откуда я пришла, прямо сейчас.

Я взглянула на класс. Мейсон, чуть склонив голову, теперь смотрел на меня. И он был не единственный, некоторые перешептывались, Трэвис извернулся, чтобы лучше меня видеть.

– Что ж, тогда давай вернемся к работе. – Брингли положил руку мне на плечо. – Извините, что помешали. Пойдем дальше, Нолтон!

И тут я ощутила, как воздух вокруг нас словно бы завибрировал.

Фицджеральд нахмурился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Нолтон?.. – пробормотал он.

Возникло странное ощущение, будто мне в грудь вбили железный штырь. Тело напряглось.

– Да, Айви Нолтон, – услышала я бодрый ответ Брингли, как будто он с гордостью представлял свою дочь.

Но Фицджеральд не улыбнулся, а продолжал смотреть на меня так, будто глазами разбирал меня на части.

Его пытливый взгляд был мне неприятен – захотелось поскорее уйти, скрыться, исчезнуть.

Я снова посмотрела на класс. Мейсон смотрел на нас так внимательно, что ощущение холода у меня в груди только усилилось.

– Откуда, она сказала, к нам приехала? – услышала я вопрос Фицджеральда и посмотрела на него.

Мысленно я тут же встала в оборону, опустила забрало, что наверняка отразилось на моем лице, ставшем каменным и непроницаемым. И из этой своей крепости я глухо ответила:

– Я этого не говорила.

Брингли, казалось, удивился моей реакции. Он нервно поморгал и, слегка сбитый с толку, посмотрел сначала на меня, потом на коллегу.

– Ладно, Патрик, не будем отвлекать тебя от важного урока, мы и так уже отняли много времени.

Фицджеральд наконец отвернулся от меня и нахмурился.

– Да… действительно, – задумчиво сказал он. – Урок… конечно.

– Тогда всего доброго! Пойдем, Айви.

Я охотно последовала за Брингли.

Пока я удалялась по коридору и дверь в компьютерный класс закрывалась, я чувствовала у себя на спине жгучий взгляд. И он принадлежал не Фицджеральду.

Когда через несколько минут урок рисования закончился, я все еще поеживалась. Имя Роберта Нолтона пребывало в забвении уже семнадцать лет, с тех пор как он уехал из страны. Семнадцать лет совершенно новой жизни, время, за которое мир сто раз успел забыть о нем. Однако достаточно было вскользь произнести фамилию отца, чтобы Фицджеральд сразу вспомнил о нем. Как это так?

«Проклятие!» – думала я, шагая по коридору к выходу.

Я подняла голову и увидела паренька у двери, который, обвешанный сумками, держал большой штатив в руках и пытался локтем зацепить дверную ручку, чтобы закрыть кабинет.

Я подошла и помогла ему.

– Ой, спасибо тебе, а то эта бандура…

Он привалил штатив к стене и устало приложил руку ко лбу. Кого-то он мне напоминал…

– Эй, а я тебя знаю! Ты Айви, да? – сказал паренек.

Я вспомнила его: это он в нашей гостиной кружил Карли в воздухе.

– Томми, – пробормотала я.

– Томас, если полностью, но меня так никто не зовет.

Он был очень худой, с узкими плечами и мальчишеским лицом; его беспорядочные, как листья салата, темные пряди то и дело падали на глаза.

– Занимаешься фотографией?

– Ага, – ответил он, когда мы вместе пошли по коридору, – но последнее время что-то тяжеловато стало – в прямом смысле слова. Мистер Фицджеральд не разрешает нам оставлять вещи в кладовке в компьютерном классе, поэтому приходится уносить все домой. Не понимаю, жалко ему, что ли? Кладовкой все равно никто не пользуется!

Я открыла дверь в главное здание и пропустила Томми вперед.

– А что ты делаешь в корпусе «В»?

– Рисую, – ответила я.

– Тогда мы еще встретимся. У нас занятия совпадают…

Смеясь и болтая, мимо нас к выходу из здания толпами шли старшеклассники. Уроки на сегодня закончились.

– Кстати, еще раз извини за тот вечер, когда мы с Карли на тебя свалились.

– Пустяки.

– Она искала тебя сегодня утром. Я имею в виду Карли. Хотела узнать, не испортила ли твою футболку. Я сказал ей, что от пива ничего с футболкой не случится, но она мне не верит.

Карли точно могла не переживать по этому поводу, если учесть, что потом стало с моей футболкой, пока я полночи таскала на себе Мейсона.

Я остановилась возле своего шкафчика и собиралась сказать Томми, чтобы он успокоил Карли, как вдруг он спросил:

– А этот блокнот, – он кивнул на зажатый у меня под мышкой скетчбук, – почему он у тебя?

– Потому что он мой, – просто ответила я, сильнее прижимая к себе блокнот, любимый, в кожаной обложке, завязанный ремешком. Страницы все еще были мятыми, но я ставила на них тяжелую коробку на ночь, думаю, они разгладятся.

Томми выглядел удивленным.

– Я думал, это твоего дяди…

Я нахмурилась. Джона?

– Я видел, как какие-то идиоты кидались им друг в друга на вечеринке. Они нашли его на террасе. Когда вмешался Мейсон, я подумал, что это вещь его отца…

Я оцепенела и на мгновение даже закрыла глаза.

– Что?

– Не переживай, Мейсон быстро у них отобрал блокнот. Он ужасно взбесился. Потом, кажется, он засунул его под диванную подушку, чтобы больше никто трогал. Надеюсь, твои работы не сильно пострадали…

Мое тело словно одеревенело, я не чувствовала ни рук, ни ног.

– Это шутка такая, да? – спросила я осторожно.

– Я не знал, что блокнот твой. – Томми вздохнул и еще раз посмотрел на него. – Хорошо, пивом не облили…

Я смотрела на Томми, пытаясь понять, не издевается ли он надо мной. Это не могло быть правдой, ведь Мейсон никогда не сделал бы ничего подобного. Ради меня – нет, подобное исключено.

Мне вспомнилось недоумение в его глазах, когда я вырвала у него помятый блокнот. Меня тогда всю трясло от злости…

– Ладно, я пошел, – сказал Томми.

Я часто заморгала, пытаясь прийти в себя после услышанного. В голове лихорадочно вертелись мысли.

– Еще раз спасибо за помощь. Увидимся. Пока!

– Пока, – промямлила я.

Проводив Томми взглядом, я открыла скетчбук и начала медленно листать кремовые страницы: животные, деревья, профили гор, папины глаза, я рисовала их и в десятках других тетрадей…

Я закрыла блокнот и покачала головой. Ладно. И что с того? Это ничего не меняло. Вряд ли у Мейсона в груди внезапно появилось сердце, особенно после того, как он со мной поступил.

Он не хотел, чтобы я жила в их доме, требовал, чтобы я не показывалась рядом с ним в школе, в общем, не желал иметь со мной ничего общего. Он совершенно ясно высказался по этому поводу. Я вторглась в его жизнь, как стихийное бедствие, которое невозможно контролировать, у катастрофы было два ясных глаза, алебастровая кожа, и от нее несло гребаным лесом. Она бродила по дому босиком и повсюду оставляла следы своего присутствия, даже в воздухе, трогала его вещи.

Я поплотнее натянула кепку. То, что произошло, не имело никакого значения. Мысленно стерев ластиком слова Томми, я направилась домой.

Войдя в прихожую, я взглядом уткнулась в сумки миссис Ларк. Они стояли у стены уже несколько дней. Поневоле вспомнились стенания Мейсона о том, что я разбрасываю повсюду свои вещи. Да, похоже, пора посмотреть на подарки нашей доброй соседки.

В комнате я скинула босоножки и кепку. Струя холодного воздуха приятно освежала лоб, принося облегчение. Сев на пол посреди комнаты, я открыла сумки и начала вынимать одежду, раскладывая ее перед собой.

Кажется, там было все: коротенькие юбки, разноцветные парео, пара поясков со стразами – непонятно, с чем их носить. Я взяла в руки футболку с двумя пикантно расположенными кексами и бесконечно долго на нее смотрела.

Порывшись, я нашла пару темных футболок вроде бы моего размера. Отложила их в сторону вместе с двумя белыми майками в рубчик и полосатой рубашкой. Затем выудила тот самый купальник, о котором говорила миссис Ларк.

Очевидно, из деликатности она не заметила, что я не отвечаю требованиям этой красивой вещицы: я не заполнила бы две эти чашки, даже если бы приложила их к ягодицам. Купальник вернулся в сумку.

Последними были туфли: несколько сандалий с длиннющими шнурками, которые я не смогла бы правильно завязать, и пара старых пыльных конверсов. Наверное, когда-то они были черными. Я их примерила – на полразмера больше моих, но решила, что эти кедики мне подойдут.

Только тогда я заметила, что в сумке еще что-то осталось. Коробка! Я вынула и осмотрела ее. Белая, с названием магазина, напечатанным серебряными буквами. Внутри под несколькими слоями тонкой розовой бумаги лежало что-то мягкое. Я замерла на секунду, когда поняла, что щупаю ткань – очень гладкую, деликатную, как внутренняя сторона цветочного лепестка.

Я потянула за краешек и вытащила изысканное платье благородного оттенка нежной глицинии. Гладкая ткань поблескивала, я поняла, что это сатин.

В детстве у меня был бантик из того же материала. И с тех пор я не держала в руках ничего столь же шелковистого и блестящего.

Боже, это платье было… было…

– Айви?

Я ахнула и сунула платье обратно в коробку.

На пороге комнаты стоял Джон.

– У тебя все в порядке?

– Да, – сказала я, торопливо укутывая платье розовой бумагой и закрывая коробку.

Такое платье мне точно не подойдет…

– Ну как, нашлось что-нибудь симпатичное? – спросил Джон таким же довольным тоном, как тогда, когда я сообщила ему, что в сумках в прихожей – одежда от миссис Ларк, которую я никак не соберусь разобрать.

– Да, – тихо ответила я, Джон улыбнулся. – Пара вещей.

Я взяла коробку с платьем и сунула ее в шкаф под стопку свитеров.

– У меня сегодня свободный день.

Я подняла глаза и увидела на его лице нерешительное выражение.

– Ты голодная? – спросил Джон с надеждой.

Я кивнула, хотя это было неправдой. Последнее время у меня не было аппетита, но я не простила бы себе, если бы огорчила Джона, ответив отказом на его предложение побыть вместе.

Я видела все, что он делал для меня, и чувствовала его заботу и поддержку. Но каждый его добрый жест по отношению ко мне был как цветок, который вял в моих руках.

Мейсон предупредил по телефону, что домой придет, как всегда, ближе к вечеру.

Джон привез меня к маленькой закусочной на холме, обласканной ветром и прохладой от пальм. Он припарковал машину в тени ветвей и попросил подождать его за столиком.

– Вот, попробуй! – радостно сказал он, протягивая мне сосиску в панировке на палочке. – Их фирменная.

– Что это такое? – спросила я, покосившись на сосиску.

– «Корн-дог». – Он засмеялся, когда увидел, с каким подозрением я изучаю угощение. – Кусай, не бойся! – И отхватил кусочек от своей.

Сосиска была мягкой и мясистой, но довольно острой.

– Ну как тебе?

Пока я осторожно жевала, Джон смотрел на меня в ожидании вердикта.

– Странная начинка, – пробормотала я, и Джон поджал губы, приняв мои слова за похвалу.

Мы ели молча, сидя на столике для пикника и поставив ноги на скамейку. Ветер шевелил пальмовые ветви, и в этот доверительный момент я рассказала Джону об арт-проекте.

Выбор у меня невелик: либо я участвую – и все в порядке, либо отказываюсь – и не добираю часов для выполнения плана обучения.

– И что, ты в игре? – спросил Джон, комкая салфетку.

Я кивнула.

– Мне кажется, это прекрасно. У тебя будет шанс показать, на что ты способна, верно? Сколько тебя помню, ты все время рисуешь, и у тебя здорово получается! – Джон улыбнулся, но я посмотрела на него недоверчиво, без улыбки. – По крайней мере, попробуешь свои силы.

Я шумно выдохнула, ломая палочку от корн-дога в нескольких местах. Ох уж мне этот крестный Джон с его заботливостью! Ох уж мне этот мистер Брингли с его кружком рисования!

Я хотела, чтобы все оставили меня в покое. Разве я многого просила?