Хуан Кариньо всегда жил в борделе. На стенах его комнаты висели портреты героев: Идальго, Морелоса, Хуареса. Когда обитательницы борделя предлагали повесить к ним и его портрет, Хуан Кариньо сердился:

– Ни один великий человек не воздвигал себе памятник при жизни! Для этого нужно быть как минимум Калигулой!

Это имя впечатляло девушек, и они замолкали. Если между куртизанками и солдатами, которые их посещали, вспыхивали ссоры, Хуан Кариньо вмешивался всегда очень вежливо:

– Девочки, немного порядка! Что подумают о нас гости!

В тот день, когда зарезали куртизанку по имени Пипила, Хуан Кариньо организовал ее похороны с большой помпой и возглавил процессию, которая сопровождалась музыкой и фейерверками. За голубым гробом шли девушки с накрашенными лицами, в коротких фиолетовых юбках, черных чулках и туфлях на изогнутых шпильках. «Все профессии благородны», – заявил господин президент, стоя у края могилы. Процессия вернулась в публичный дом, и он закрылся на девять дней, пока читались молитвы. Хуан Кариньо носил траур целый год.

В тот вечер он решил помочь приезжему. Тот вежливо поблагодарил и продолжил свой путь. Хуан Кариньо на миг задумался и догнал его:

– Молодой человек, приходите завтра. Сейчас трудные времена, нас оккупировал враг, и наши возможности ограничены. Но что-то мы все-таки можем!

– Спасибо! Большое спасибо, сеньор президент!

Оба поклонились друг другу и разошлись. Незнакомец несколько раз прошел по моим улицам и вернулся на Площадь де Армас. В нерешительности присел на скамейку. Смеркалось. Сидя там, молодой человек выглядел сиротой. По крайней мере, так объяснил дон Хоакин донье Матильде, когда явился домой с незнакомцем.

Дон Хоакин был хозяином самого большого дома в Икстепеке; его патио и сады занимали почти два квартала. Первый сад, засаженный раскидистыми деревьями, защищался от солнца мрачными густыми кронами. Ни один звук не проникал в это место, окруженное стенами, перекрытиями и галереями. По саду змеились каменистые дорожки, обрамленные гигантскими папоротниками, вольготно росшими в тени. «Сад папоротников», как он назывался, справа заканчивался павильоном с четырьмя комнатами. Если двери павильона вели в «Сад папоротников», то его окна выходили в другой сад, который носил имя «Сад зверушек». Тот сад, в свою очередь, являлся продолжением задней комнаты павильона, ее также называли салоном, стены которого были расписаны маслом: череда лесочков в полумраке, охотники в красных куртках с охотничьими рогами на поясах преследуют оленей и кроликов, убегающих в густые заросли. В детстве Изабель, Хуан и Николас проводили долгие часы, разгадывая эту миниатюрную охоту.

– Тетя, что это за страна?

– Англия…

– Ты была в Англии?

– Я-то?.. – И донья Матильда загадочно смеялась.

Когда дети выросли, павильон был закрыт и в доме забыли об Англии.

Темнота и тишина окутывали все строения. В комнатах с каменными стенами царил немилосердно деревенский порядок: жалюзи всегда опущены, а накрахмаленные занавески – задернуты. Дом жил размеренной и расписанной по минутам жизнью. Дон Хоакин приобретал только самое необходимое, пытаясь достичь совершенства в функционировании дома. Что-то в хозяине нуждалось в этом регулярном одиночестве и тишине. В крошечной комнате дона Хоакина едва помещалась кровать, балкон отсутствовал вовсе, только небольшое окно под самым потолком. Белый деревянный туалетный столик, на котором сверкал фарфором умывальник с одиноким кувшином, дополнял аскетичность жилища, а тонкий запах мыла, лосьонов и крема для бритья с этикетками на французском странным образом с ней контрастировал. Комната сообщалась с комнатой доньи Матильды, супруги дона Хоакина. В молодости донья Матильда была веселой и шумной; она совсем не походила на своего брата Мартина. Годы замужества, тишина и уединение сделали ее тихой улыбчивой старушкой. Она утратила легкость общения с людьми, и какая-то подростковая застенчивость заставляла ее краснеть и смеяться всякий раз при встрече с незнакомцами. «Теперь я помню только, как ходить по моему дому», – говорила донья Матильда своим племянникам, когда те упорно пытались вывести ее на улицу. Когда же кто-то из соседей умирал, старушка не появлялась на похоронах. Почему-то мертвые лица знакомых вызывали у нее смех:

– Сделали одолжение! Нарядили бедного покойника как на праздник!

Неожиданное появление мужа с незнакомцем смутило донью Матильду и вызвало моментальный приступ головокружения: как будто все ее одиночество и порядок, накопленные за годы, были нарушены.

– Молодой человек будет нашим гостем столько, сколько пожелает, – объявил дон Хоакин, игнорируя недовольство в глазах жены.

Она же, обменявшись парой слов с незнакомцем, благополучно забыла про свой гнев. Донья Матильда привыкла к тому, что муж вечно тащит в дом всякую живность, однако человека он привел впервые. Она заглянула в кухню объявить слугам, что у них гость, хотя, честно говоря, ее так и подмывало сказать: «Еще одно животное». Затем донья Матильда сопроводила мужа с незнакомцем в павильон: ей не терпелось убрать гостя подальше от своей интимной зоны.

– Здесь, в Англии, вы почувствуете себя вольготней…

И она робко взглянула на молодого человека.

Тефа, служанка, отперла павильон с нарисованными охотниками, открыла двери спальни и зажгла лампы. Гость пришел в восторг от своего нового жилища. Дона Матильда выбрала для него самую большую комнату, с помощью Тефы застелила кровать, открыла окно, выходящее в «Сад зверушек», и дала гостю несколько рекомендаций о том, как следует натягивать москитную сетку, дабы избежать вторжения летучих мышей, которые, впрочем, были безобидны.

Молодой человек, представившись как Фелипе Уртaдо, пристроил свой чемодан на прикроватный столик. Служанка обновила воду в кувшине, принесла кусочек французского мыла и положила на полки в ванной чистые полотенца.

За ужином хозяйка была очарована гостем и его улыбкой. Затем молодой человек удалился, а хозяева остались вдвоем. Дон Хоакин рассказал жене о жуткой сцене, произошедшей в отеле «Хардин»: ему об этом поведал дон Пепе Окампо.

– Вот и нажили мы себе врага в лице генерала! – заметила донья Матильда.

– Не может же этот человек делать все, что ему вздумается.

– Но он делает! – возразила донья Матильда с улыбкой.

Рано утром приезжий проснулся, напуганный вторжением кошек, которые обрушились на его постель: хозяева забыли предупредить, что в «Саду зверушек» живут сотни этих животных. Спозаранку, голодные, они спускаются с крыш, направляясь к месту, где слуги оставляют миски с молоком и куски мяса. Не зная этого, Уртaдо ничегошеньки не понимал. В открытое окно непрерывным потоком текли кошки. Лавируя меж садовых валунов, вышагивала стая крякающих уток. Были там и олени, и козлята, и собаки, и кролики. Гость не мог прийти в себя от изумления. Когда же он осознал, что животные были подобраны так же, как и он, на него накатила смесь нежности и иронии.

Позже, решив выйти из комнаты, Уртaдо обнаружил, что солнце уже высоко и его лучи едва пробиваются сквозь густую листву. Он, робко прогуливаясь среди папоротников, поднял какой-то камень и с отвращением отпрянул: под камнем обнаружилось мерзкое существо.

– Скорпион! – пояснила Тефа, наблюдавшая за гостем неподалеку.

– Ах! Доброе утро, – ответил приезжий вежливо.

– Убейте его! Они опасны. У вас на родине разве их нет? – недоброжелательно поинтересовалась служанка.

– Нет, я из холодных мест…

Над садом парило. Растения с мясистыми листьями источали влажные резкие запахи. Водянистые стебли яростно тянулись вверх, побеждая жару. Банановые плети издавали странные шорохи. Земля была черной и влажной. В чаше фонтана стояла зеленоватая вода, на поверхности которой плавали разлагающиеся листья и огромные бабочки-утопленницы. От фонтана тянуло болотной затхлостью. Сад, что ночью загадочно светился в темноте и манил листьями и цветами, угадать которые можно было лишь по интенсивности их аромата, днем наполнялся угрожающими запахами. Приезжий почувствовал тошноту.

– Во сколько возвращается сеньор? – спросил он у служанки.

– Если вообще выходит, – ответила та насмешливо.

– Я думал, он уходит на работу.

– Ага, уходит, да только вон туда.

И женщина кивнула головой, указывая на открытую дверь в ограде сада.

– Лучше тогда его не беспокоить.

Тефа не ответила. Гость почувствовал враждебность женщины.

Вдруг он словно вспомнил что-то:

– А где живет сеньор президент?

– Хуан Кариньо? В Аларконе, почти на окраине, рядом с выездом на Лас-Крусес, – ответила удивленная служанка, проглотив рвущийся с кончика языка вопрос: равнодушие молодого человека заставило ее замолчать.

– Пойду к нему. Вернусь к обеду, – сказал чужак так естественно, будто навещал сумасшедшего каждый день.

И Фелипе Уртадо направился к воротам. Тефа смотрела ему вслед, и ей казалось, будто он шел по траве, не оставляя следов.

– Кто знает, откуда взялся этот тип! Я бы на месте хозяина не подбирала бродяг, – поторопилась она сообщить слугам, которые обедали на кухне.

– А вы знаете, что он натворил в гостинице? – спросила Тача, горничная. – Он хотел спутаться с Хулией, а генерал их всех чуть не убил: его, Хулию и дона Пепе.

– Не думаю, что он порядочный человек. Когда я зашла заправить его постель, она уже была заправлена, а сам он читал какую-то красную книгу.

– Видите? Кто знает, чем он там занимался ночью!

– Угадайте, куда он сейчас пошел, – сказала Тефа и, когда остальные вопросительно посмотрели на нее, объявила с триумфом: – К шлюхам!

– Вот это да! А он из ранних! – проговорил, ухмыляясь, Ка`стуло.

– Думаю, что-то нехорошее привело его в Икстепек, – добавила Тефа убежденно.

– Явно замешана женщина, – с достоинством заметил Кастуло.

Фелипе Уртадо тем временем, далекий от сплетен прислуги, уже прошел через весь город, миновав гостиницу «Хардин». Дон Пепе, заметив его издалека, поспешно юркнул за дверь и выглянул, когда приезжий прошел. «Тот еще наглец! Натворил неприятностей и опять здесь болтается!» – пробормотал старик с обидой, глядя в спину молодому человеку.

Накануне Росас появился, чтобы допросить дона Пепе. Никогда еще генерал не выглядел таким мрачным:

– Кто этот человек?

Дон Пепе, смущенный холодным взглядом Росаса, не знал, что и ответить, так как понятия не имел, кем был приезжий.

– Не знаю, мой генерал, какой-то чужак. Комнату искал. У меня не было времени его расспросить, потому что вы сразу же пришли…

– И какое право ты имеешь сдавать комнаты без моего разрешения? – спросил Росас так, будто он сам, а не дон Пепе Окампо был владельцем отеля «Хардин».

– Нет, мой генерал, я не собирался сдавать ему комнату. Я как раз говорил ему, что свободных номеров нет, когда вы пришли…

Луиса, лежа в своем гамаке, внимательно слушала их диалог.

– Генерал, он говорил с Хулией больше часа, – вмешалась она, мстя таким образом и Хулии, и дону Пепе.

Франсиско Росас не удостоил ее взгляда.

– Слышала, они говорили о Колиме, – злобно добавила Луиса.

– О Колиме! – повторил Росас мрачно.

Это было явно не то, что он хотел услышать. Не отвечая, генерал вернулся в свою комнату. Дон Пепе взглянул на Луису с ненавистью. Та немного покачалась еще в своем гамаке, затем тоже ушла к себе. Тогда хозяин отеля тихонько подошел к приоткрытой двери любовников и попытался подслушать их разговор:

– Скажи, Хулия, почему ты испугалась?

– Не знаю, – ответила та спокойно.

– Говори правду, Хулия, кто он?

– Не знаю…

Дон Пепе видел женщину: она свернулась на постели, как кошка, откинув голову на плечо и глядя миндалевидными глазами на умоляющего генерала. «Какая она ужасная! Я бы выбил из нее правду!» – подумал старик. Появление подполковника Круса заставило его поспешно отойти от двери и прекратить свои размышления.

– Попался! Подслушивал! – засмеялся офицер.