Я объяснила ей тогда, что жителям деревни требуется больше отдыха, чем старейшинам, но она не поверила мне. Ее сомнения окрепли, когда однажды утром она проснулась и нашла у себя в пятке занозу, которой не было там, когда она ложилась спать. Еще через две недели она обнаружила у себя на бедре свежую царапину, потом синяки на руке. Она так и не узнала, откуда они взялись.

Каждый раз я пыталась убедить ее, что она ошиблась, что повреждения уже были на ее теле, когда она ложилась спать, но Эмори была слишком наблюдательна, чтобы поверить в такую очевидную ложь. Она спросила отца, что с ними происходит, когда они засыпают, но он воспринял ее вопрос как богохульство. Она спросила мать, но та заявила, что слишком занята, ей некогда объяснять. Она спросила Матиса, а тот рассмеялся и взъерошил ей волосы. Тогда она подняла руку в классе и задала этот же вопрос Ниеме, которая задержала ее после уроков.

– Иногда мы будим вас после начала комендантского часа, – призналась она юной Эмори, похвалив ее за смелость.

– Зачем?

– Чтобы вы помогли нам.

– В чем?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Почему мы ничего не помним?

– Потому что так лучше для вас, – немного виновато ответила Ниема.

Выйдя из класса, Эмори поделилась своим знанием со всеми в деревне, сразу и восхищаясь силой своих вопросов, и ужасаясь ограниченности полученных ответов. Она думала, что все будут поражены ее открытием, но большинство ее друзей, услышав новость, только пожали плечами, а кое-кто испугался ее дерзости.

С тех пор ничего не изменилось.

Яркую, солнечную жизнь деревни продолжает омрачать какая-то тень, и никого, кроме Эмори, не волнует, что в ней таится. Иногда она наблюдает за своими друзьями во время ужина и чувствует, что так же далека от них, как и от старейшин.

– Почему никто ни в чем не сомневается? – спрашивает она деда, снова возвращаясь мыслями к нему.

– Им нравится быть счастливыми, – просто говорит он.

– Ну и пусть будут счастливыми, разве я мешаю?

– Ответы, которых ты ищешь, – вот что может им помешать, – отвечает он, отмахиваясь от комаров; в сумерках они всегда наступают густыми, неумолимыми волнами. – Это моя последняя ночь здесь, – продолжает Матис как ни в чем не бывало. – Вот почему я все же скажу тебе то, что хотел сказать уже давно. Завтра утром, когда ты проснешься, у тебя станет на одного друга меньше, а у тебя и так с ними небогато. Отчасти это твоя вина. Ты умная девочка, Эм, но ты всегда была нетерпелива с теми, кто видит мир иначе, чем ты. Это не было проблемой, пока к ним не примкнула Клара.

– Клара выбрала Тею, – категорично заявляет Эмори.

– А Тея тебе не нравится.

– Она убила Джека. – Ее голос дрожит на имени мужа.

– Джек мертв, потому что он вышел в море в шторм и утонул, – замечает Матис.

– Но это был приказ Теи, – возражает Эмори. – Джек и все, кто был с ним в лодке, утонули, потому что они склонили головы и беспрекословно выполняли то, что им велели. Они не первые и не последние. Люди, которые выбирают Тею, умирают, а я не хочу, чтобы Клара стала одной из них.

Матис берет ее руки в свои, утишая ее гнев.

– Какой смысл любить кого-то настолько сильно, чтобы вызывать у этого человека отвращение своей любовью? Клара уже потеряла отца. Нельзя, чтобы она потеряла еще и мать. Будешь продолжать в том же духе, и лет через десять говорить разучишься – не с кем будет.

Эмори выдерживает его взгляд так долго, как только может, но все же опускает сначала глаза, а потом голову.

– Я буду скучать по тебе, – говорит она.

– Только не долго, – отвечает он. – Чем чаще оглядываешься на прошлое, тем больше пропускаешь из настоящего. Не повторяй ошибку отца.

Согнув большой палец, он проводит его шершавым боком по лицу внучки, вытирая ее слезы.

– Кстати, ты видела моего безнадежного сына?

– Он в заливе, сердится и чинит лодку.

– Он так и не научился грустить, – отвечает Матис со вздохом.

Пожав ей руку, он идет к воротам. На мгновение Эмори кажется, что она видит сгорбленную фигуру там, во мраке, но стоит ей моргнуть, как фигура исчезает.

– Я пойду с тобой, – говорит Эмори, понимая, что это ее последний шанс побыть вместе с дедом.

– У меня есть слова, которые должен услышать только он, – отвечает Матис серьезно. – Самое время их сказать. – Он оглядывается через плечо на внучку. – Твой отец всегда был слишком суров к тебе, Эмори, но он любит тебя по-настоящему.

– Хотела бы я тебе поверить.

– А я бы хотел, чтобы у тебя не было причин сомневаться.

Эмори смотрит, как дед в последний раз покидает деревню, когда я мягко подталкиваю ее к движению.

– До комендантского часа шесть минут, – говорю я. – Иди к себе, а то заснешь здесь.

Эмори бросается прочь, стуча подошвами сандалий по сухой земле, но останавливается, заметив Ниему и Гефеста, которые препираются у металлической лестницы, ведущей в ее общежитие.

– Ты же обещала мне, что с этими экспериментами покончено, – гортанно кричит Гефест.

Ярость в его голосе заставляет Эмори испуганно попятиться. Гефест на фут выше и в два раза шире любого жителя деревни. Волосы у него обкромсаны кое-как и где-то торчат, как щетка, а где-то свисают клочьями, на правой стороне лица вмятина. У него огромные ладони. И руки. И ноги. И грудь. Матис как-то пошутил, что, захоти он создать статую Гефеста, лучше всего было бы обтесать для этой цели вулкан за деревней.

– Ты что, не можешь подождать до комендантского часа? – шипит Ниема, вглядываясь в своего сына. Она кажется такой маленькой в его тени, прямо кукла из веток и бечевки с клоком сена вместо волос.

– Мы же должны их защищать, – умоляюще говорит он.

– От них самих, – парирует Ниема, понимая, что ей не удалось увести разговор в сторону. – А для этого нужны жертвы.

– Жертва – это когда у них есть выбор. А когда выбор за них делаем мы, это убийство.

Эмори задыхается, потрясенная тем, что это ужасное слово брошено так небрежно, даже без повода в виде книги.

– Нет, если это сработает, – настаивает Ниема.

– Раньше же никогда не работало. И теперь это ничем не лучше смертного приговора.

– Теперь я знаю, что мы делали неправильно, Гефест, – говорит она вкрадчиво. – Я адаптировала процедуру. На этот раз все пройдет успешно.

Столкнувшись с непоколебимостью сомнений сына, Ниема берет его тяжелые ладони в свои, поворачивает их, чтобы осмотреть шрамы и ожоги, пятнающие его кожу.

– Знаешь, это ведь из-за тебя я начала эти эксперименты, – печально говорит она. – Никогда не забуду тот день, когда тебя выбросило на остров. Ты был полумертв, истерзан почти до неузнаваемости. Я думала, что это туман, но потом ты рассказал мне о бандах и лагере, где тебя держали.

Она протягивает руку, касается шрама на его щеке.

– Я поклялась тогда, что не позволю этому повториться. – Ее голос твердеет, в нем звенит гнев. – Да, мы рискуем жизнью невинного человека, но подумай о том, какая награда нас ждет, если наш эксперимент увенчается успехом. Каждое поколение, которое придет вслед за этим, будет жить в мире, не опасаясь войн, насилия и преступлений. Ни один человек никогда больше не пострадает от руки другого. Мы позволим им свободно бродить по острову, не опасаясь того, на что они могут употребить эту свободу. Оцени это должным образом, дорогой. Подумай о том, сколько пользы мы можем принести одним-единственным поступком.

Гефест неуверенно смотрит на мать, его рост теперь кажется игрой света. Он ссутулился, развернул плечи в ее сторону, склонил к ней бритую голову, чтобы лучше слышать ее тихий голос. Со стороны кажется, будто его голова тяжелая, как камень, тянет его книзу, так что он вот-вот ткнется в землю лицом.

– Ты уверена, что на этот раз все сработает? – спрашивает он.

– Да, – твердо отвечает она.

Даже не зная, о чем идет речь, Эмори чувствует, что Ниема вовсе не так уверена, как хочет показать. Слишком она критична к себе, слишком умна и уязвима для человека, который утверждает, будто сделан из стали.

«И Гефест тоже это знает», – думает Эмори. Она видит, как сомнение отражается в его подвижных чертах. Но он выбирает поверить лжи. Позволяет убедить себя; делает обман таким большим, чтобы за ним спрятаться. В глазах Эмори нет большей трусости, чем эта.

Гефест смотрит на свои руки, покрытые плохо зажившими шрамами и рубцами – каждый из них напоминает ему, как он бежал от рушащейся цивилизации.

– Когда ты хочешь, чтобы он сел в кресло? – спрашивает он наконец.

– Сегодня вечером.

– Мне нужны сутки как минимум, – возмущается он. – И ты прекрасно это знаешь.

– Это надо сделать срочно, Гефест. Если обойтись без сканирования…

– Нет, – строго перебивает он мать. – Без сканирования мы можем пропустить болезнь, которая убьет его во время процедуры. Если тебе нужна моя помощь, не ищи кратчайших путей. Мне нужны двадцать четыре часа на то, чтобы выбрать объект с наибольшими шансами на выживание. Тебе придется подождать до завтрашнего вечера.

Ниема, надув щеки, скрывает свое раздражение и улыбается сыну так, словно он ребенок, отделывающийся от нее отговорками.

Эмори никогда еще не видела Ниему такой. Сколько она себя помнила, ее учительница всегда была веселой, смешливой и добросердечной, всегда учила жителей деревни быть лучшими версиями самих себя. Эмори никогда бы не подумала, что она умеет так ловко манипулировать другими и так бессердечно относиться к жизни. Она ведет себя так, словно она – Тея.

– Что ж, как скажешь, – великодушно соглашается Ниема, разводя руками. – Все равно я сегодня занята, есть еще одно дело.

Гефест, ворча, принимает эту маленькую победу и, не сказав больше ни слова, уходит, едва не наткнувшись на Эмори. Он проходит буквально в шаге от нее, так что ее едва не выворачивает наизнанку от его вони. В ней смешаны пот, гниль и земля, как будто он носит в кармане дохлую лису.

Гефест сокрушительным презрением встречает изумленный взгляд Эмори, но все же оглядывается через плечо.

– Тут один мул подслушивает! – кричит он.

– Не говори так, – сурово отвечает ему Ниема, но Гефест уже ушел.

Эмори смотрит ему вслед. Когда она оборачивается, перед ней стоит Ниема.

– Что ты слышала? – спрашивает она.

– Ты планируешь эксперимент, для которого надо кого-то убить, – дрожащим голосом отвечает Эмори.

– Это меньшее из двух зол, поверь мне, – говорит Ниема. – Риск невелик – жизнь одного человека против шанса сделать мир лучше навсегда. Я бы отдала за это свою жизнь. А ты?

– Непохоже, чтобы у этого человека был выбор.

– Да, выбора у него нет, – признает Ниема. – Но я предпочитаю верить в его благородство, чем разочароваться, убедившись в его отсутствии.

– Но так же нельзя, – протестует Эмори. – Мы не должны причинять вред людям, какова бы ни была причина.

– Да, ты говоришь правильные слова. – Ниема предупредительно улыбается. – А моя работа – сделать так, чтобы твои замечательные моральные принципы не пришлось проверять на деле.

И тут перестает звонить колокол.

Эмори вытаращивает глаза, понимая, что это значит, но сделать ничего не успевает – в следующую секунду она падает, тяжело ударяясь плечом о землю.

Но боли она не чувствует.

Она крепко спит, как и все жители деревни.

74 часа до полного уничтожения человечества

7

Как всегда утром, ровно в семь я отменяю комендантский час, и темнота так внезапно сменяется дневным светом, что это всегда немного потрясает.