Йорк оглядел ее: волосы светло-рыжие, утянуты назад в пучок. Сейчас они встопорщились и торчали щеткой. В этих зеленых глазах с тяжеловатыми веками и впрямь было нечто, заставляющее жалеть, что он ее не подхватил. Но решение принято, и отступаться нельзя. Эдуард пожал плечами:

– Ты причинила мне боль этими твоими волками.

– Моими? Какие ж они мои! Я, наоборот, пыталась спасти от них Бе́ду.

Заслышав свою кличку, мастиф навострил уши. Преданно припав к хозяйке, он ждал, пока та не начала почесывать ему спину – тут уж пес буквально застонал от блаженства и, тяжко дыша, улыбчиво высунул язык. Эдуарда кольнуло что-то похожее на ревность.

– Бе́да – это который ученый муж?^[13] Тоже мне, кличка для собаки! Нет, я назову его, пожалуй, Брут.

– При всех твоих размерах мужчина из тебя никудышный. Меня не подхватил, собаку – и ту называешь не мудреней ребенка… Брут – да разве это кличка!

Щеки Эдуарда запунцовели, а губы сжались.

– Ну, не Брут, так Бритт^[14]. За его окрас. А, парняга? Бритт – как оно тебе? По глазам вижу, что нравится.

Было видно, как, разговаривая с собакой, Йорк о чем-то холодно думает: глаза его как будто потемнели, а плечи чуть сгорбились, излучая скрытую угрозу, хотя раньше он казался вполне безобидным, даже добродушным. Угнетенная тяжелым молчанием, женщина смолкла, больше уже не пререкаясь. Плечистость и рост этого юноши поначалу ввели ее в заблуждение. Она вдруг поняла, что на самом деле он гораздо моложе, чем кажется, – с еще юношеской, шелковисто-черной бородой. Плащ на нем изорван волками в лохмотья, что лишь увеличивает его габариты в этой укромной ложбине. Хозяйка мастифа встала, толком не зная, ждать ли от этого человека опасности. И зачем ему эта собака? Хотя ясно, что дело проиграно. Она нахмурилась, чувствуя, как начинают болезненно пульсировать ушибы и ссадины.

– Не к лицу оно тебе, в придачу ко всему еще и красть собаку. Если пес тебе приглянулся, так купи его у меня и дай за него достойную цену.

Эдуард поднялся в полный рост, загородив собой, казалось, небосвод. И причиной тому была не только его вышина, но также объем груди, плеч и рук с буграми мышц, вылепленных за годы ратных упражнений и боев. Борода всклокочена, длинные пропыленные волосы свалялись, но глаза были спокойны. Ощутив у себя в животе и лоне чувственный трепет, женщина услышала его голос:

– Убеждать вы, женщины, горазды. Но я на это не клюну. А ну, Бритт, ко мне!

Здоровенный мастиф послушно подошел и, высунув язык, с широченной улыбкой припал к ногам Эдуарда. Тот набросил псу на шею ошейник из бечевы, обмотав конец ее вокруг левой руки.

– Мой тебе совет: если можешь, взберись обратно на склон, – сказал он через плечо. – Мои люди скоро отправятся на поиски, и встреча с ними не сулит тебе ничего доброго. А твоя собака, миледи, – это плата за мои раны. Доброго дня.

Элизабет Грэй проводила его задумчивым взглядом. Наряду с физической мощью, в этом юном великане она ощущала некую темноту, гладкую, как дымчатое стекло, – сочетание, сказавшееся в ней с его уходом странной слабостью. Мысли ее туманились. Женщина напомнила себе, что она замужем, что у нее двое крепких мальчуганов и муж в рядах у лорда Сомерсета. «Сэру Джону Грэю об этой странной встрече лучше не обмолвливаться», – решила она с потаенным вздохом. Как бы чего не заподозрил. Ну а насчет собаки надо просто сказать, что она издохла. Волки загрызли.

Сент-Олбанс находился в каких-то двадцати милях от Лондона – меньше дня пути. Все, кто был на марше с королем и королевой, знали, что, выйдя с рассветом, они еще до заката увидят Темзу. Эта перспектива поднимала настроение. Лондон – это значит гостиницы, таверны и эль. Это значит оплата – и все лакомое, что за этим последует. Готовясь к своему последнему переходу, армия королевы, как могла, прихорашивалась, со смехом и прибаутками пакуя оснастку на возы.

Едва Уорик с Норфолком отступили на север, как разнеслась весть о чудесном спасении короля. Важность этого не укрылась от тех, кто за это дрался. Они бурно ликовали, шалея от облегчения. Крики здравиц раскатывались по равнине и по самому городку, волнообразно набирая силу и доходя до хрипоты, чтобы затем начаться снова, в то время как королевское семейство торжественно выезжало на встречу со своими верноподданными. Некоторые из тех людей шли к югу с боями от самой Шотландии. Часть из них прошла через леса и долины, дважды сразившись за короля с самыми мощными его врагами – и оба раза одержав победу, под Сандалом и под Сент-Олбансом. И вот солнце всходило снова. Впереди лежал Лондон, со всеми своими атрибутами столицы и верховной власти, силы и воздаяния по заслугам, от судов и шерифов до Вестминстерского дворца и Тауэра. Это было поистине сердце королевства. Лондон означал не только оплот силы, но и безопасность, и, что превыше всего, хорошую еду с питьем и отдых.

Маргарет в кои-то веки не стала для виду совещаться с Сомерсетом, а самолично с рассветом повелела выдвигаться на юг. С мужем и сыном подле себя и почтительно, в пояс, кланяющимися лордами, с лиц которых не сходили угодливые улыбки.

Присутствие короля Генриха – Маргарет это видела – было поистине волшебным талисманом. Те, кто когда-то хмурился и выполнял приказы через поджатые губы, подуспокоились и неукоснительно, с бесстрастными лицами выполняли распоряжения. Те, кто в ее присутствии позволял себе фамильярность, отошли на должную, подобающую чину дистанцию. Барабанщики отбивали боевитую дробь, люди с рукою на сердце пели походные песни. Настроение было одновременно приподнятым и ломким – смесь пережитых страданий с предвкушением награды, которая еще впереди.

И не важно, что Генрих мало что понимал. Король и королева Англии вместе с принцем Уэльским ехали в свою столицу. А позади за армией, растянувшейся на мили городской дороги, влачилась тяжелая пушка, захваченная при Сент-Олбансе.

Королевское семейство ехало в одном ряду, с Сомерсетом и графом Перси чуть впереди. При всей победности старшие офицеры сознавали, что армия Уорика по-прежнему находится где-то неподалеку. А в таких обстоятельствах, согласитесь, это все же не триумфальное шествие, и потому было непозволительно, чтобы Маргарет и король Генрих держались в передних рядах, где засада из лучников могла бы в считаные секунды поснимать их с седел. Герцог Сомерсетский окружил короля и королеву железными рядами своих самых отборных солдат.

Для голоногих шотландцев планов не строилось, но и они были тут же, вразнобой шагая с разномастным оружием – у кого на плече, у кого сбоку. Эти бородачи без всякого стеснения разглядывали спасенного ими бледного короля, переговариваясь меж собой на своем странном гортанном языке. Настроение царило залихватски-бесшабашное, как на летней ярмарке, и люди шли со смехом и песнями, сокращая мили оставшейся дороги до Лондона.

Глава 9

Армия, что приближалась к Лондону по насыпной дороге, смотрелась почти как на параде или на Королевском выезде. Купцы и путешественники были вынуждены убирать свои телеги с дороги на болотистую землю, а мимо них по четверо в ряд ехали рыцари с трепещущими флагами на древках. Торговцы и крестьяне замирали, склонив головы и прижимая шапки к груди: еще бы, ведь мимо проезжали король с королевой, возвращаясь наконец в свои владения! Теперь, стало быть, заживем. Кто-то на промозглом ветру кричал здравицы, и все при этом провожали Генриха и Маргарет долгими взглядами, словно запечатлевая их в своей памяти навсегда.

Сказать по правде, королевские знамена были потрепаны и забрызганы грязью. Бо́льшую часть года их держали сложенными в сундуках, не давая должной просушки. Да и те, кто их нес, после долгого времени в дороге порядком пообносились, – но головы их чутко поднимались при виде массивных стен Лондона, что уже возвышались впереди, бдительно возвещая о приближении монаршего воинства медным ревом труб. За прошлый год столица уже повидала и смуту, и вторжение, когда стены Тауэра проломили ядрами, а против горожан на улицах применялись пушки. Более десяти лет против Богом помазанного короля злоумышлял и злочинствовал дом Йорка.

Но все это позади. Маргарет чувствовала, вдыхала это вместе с чистым морозным воздухом. И пусть в летние месяцы город смердел гнилью и открытыми сточными канавами, но сейчас ветер приносил запахи дерева и штукатурки, кирпичей и дымка коптилен. Невольно воскресало в памяти то, как она впервые увидела этот город, только что прибыв из Франции. Ее тогда понесли на паланкине и сделали остановку на Лондонском мосту, под приветственный гвалт горожан и поклоны олдерменов в цветастых мантиях^[15]. Тогда ее, пятнадцатилетнюю девушку, даже не знавшую о наличии на свете такого количества людей, это попросту ошеломило.

Сердце Маргарет учащенно забилось: рядом, попридержав коня, пристроился Сомерсет, чтобы дальше ехать вместе. С возвращением Генриха они меж собой не разговаривали, хотя молодой герцог всегда держался вблизи, готовый дать совет или выполнить повеление. Граф Нортумберлендский Генри Перси держался чуть сзади, рядом с принцем Уэльским Эдуардом. Интересно, размышляет ли лорд Перси о своих отце и брате, погибших в годы баталий и кровопролития? Быть может, для него и для Сомерсета это шанс оставить все свои семейные трагедии в прошлом? Да и для нее с Генрихом тоже. В конце концов, победа за ней. При всех тяготах и мучениях ее муж остался помазанником на престол Англии – истинным, живым и вновь находящимся под ее опекой. Со времени своего первого знакомства с Лондоном Маргарет многое постигла и многому научилась.

Дорога от Сент-Олбанса вела прямиком к Бишопсгейту, параллельно с еще одной дорогой до Мургейта, что отстоит всего на несколько сотен ярдов вдоль городской стены. За весь переход это было единственное уточнение, внесенное королем Генрихом. Когда Сомерсет спросил королеву, какой путь избрать для въезда в столицу, глаза короля на мгновение словно оживила искра памяти.

– Я бы въехал через ворота моего отца, – робко промолвил он.

Речь шла о Мургейте – воротах, пробитых в заматерелой римской кладке еще до того, как Генрих появился на свет, поскольку дороги на север вконец запрудили повозки и людские толпища, и с каждым годом положение усугублялось. Генри Бофорт одним лишь взмахом головы отдал свежий приказ, и передовые ряды перебрались на Мургейтскую дорогу – тоже насыпную и местами такую мягкую, что там могла бы увязнуть лошадь со своим седоком. Строилась она на лондонские подати и содержалась вполне сносно, а зимой так и вовсе была сухой. Переход к Мургейту дался вполне удачно. Вот впереди показались уже и сами ворота…

На городской стене виднелись солдаты из лондонского гарнизона. С расстояния полумили они смотрелись темными пятнышками. За годы, проведенные в Англии, Маргарет покидала Лондон и возвращалась в него множество раз, отлучаясь прежде всего в замок Кенилуорт, свое сокровенное прибежище в самые лихие времена. Не было ни единого случая, чтобы эти ворота до заката бывали закрыты, как сейчас. Брови королевы насупились. Она взглянула на своих ехавших рядом лордов, ожидая, что те скажут и как отреагируют.