– Пойдем к гостям. – Черный Принц открыл дверь мастерской, в которую незамедлительно ворвался шум полного дома. – Я кое-что принес для Мегги. Это поможет избежать морских чудищ на пути.

Потребовалось время, чтобы отыскать Мегги среди друзей и соседей в доме, где Фольхарты жили уже пять лет. Ниям, как и Сажерук, рос среди бродячих комедиантов, не имея такого дома, кочуя с места на место. Ему и по сей день нравилась кочевая жизнь. Он не нуждался в прочных стенах, хотя признавал, что временами они делали жизнь надежнее. Не сейчас, Ниям, сказал он себе, следуя за Мортимером по комнатам, наполненным людьми. Не следует пускать тень в дом, наполненный радостью.

На вечер к Фольхартам пришла даже дочь Сажерука Брианна, которая редко покидала замок Виоланты. Она стояла рядом с Лазаро и своим младшим братом Йеханом, которого в Омбре называли парнем с золотыми руками. Даже самые опытные мастера ювелирной ковки бледнели от зависти, когда видели, что выходит из мастерской Йехана. Все гости пришли с подарками. Лазаро смастерил седельную сумку, подруги Мегги сшили ей дорожные платья, а от отца она, конечно, получила записную книжку, пустые страницы которой самозабвенно перелистывала. Мегги очень походила на свою мать, но Ниям замечал в ней и черты Мортимера. Ее объятие было таким же сердечным, как у отца, вот только от Мегги Ниям не мог утаить, что его лицо исказилось от боли.

– Это всего лишь царапина, – шепнул он ей. – Твоему отцу не надо про это знать.

Она ответила улыбкой. Мегги часто приходилось бояться за своего отца, и, может быть, потому вовсе не случайно влюбилась в юношу, который хотя и понимал толк в борьбе, не особо ее ценил. У Дориа был отец, склонный к насилию, и парень с детства больше полагался на разум, нежели на силу или оружие.

Ниям заказал своему лучшему разведчику карту для юных путешественников. На ней было изображено и морское чудище, которое так тревожило Мортимера, и крылатый конь, якобы живущий на побережье.

Мегги с восхищением принялась разглядывать подарок.

– Реза рада, что мы едем, но Мо сильно беспокоится, – шепнула она Нияму. Мегги всегда называла отца Мо. Даже когда для всех остальных он был Перепел. – Мы уже так давно здесь, в Омбре. Мо и слышать не хочет, что этот мир гораздо больше! Но я хочу увидеть сирен, живущих в бездонном море, луга, на которых стеклянные женщины прядут пряжу из солнечного света. А ты слышал про железного человека, которого кузнец выковал из мечей павших в бою? Йехан рассказывал про это моему Дориа!

Эту историю Ниям еще не знал. Для него все было так, как он и сказал Мортимеру: не хватит жизни, чтобы отыскать все чудеса этого мира.

Мегги отложила записную книжку, щеки ее заалели. Ниям, даже не оборачиваясь, догадался, кто появился в дверях.

Фарид, ученик Сажерука. Он нынче тоже стал совсем взрослым. Ростом почти сравнялся с Ниямом. Неужто дочь Перепела все еще влюблена в него? Бывает такая любовь, что способна из раза в раз прорастать в сердце, стоит людям встретиться после долгой разлуки. Такую любовь Ниям и сам испытал… Вот только Дориа был ему почти как сын. Но Мегги обняла Фарида лишь как хорошего друга. Тот уже обыскивал глазами комнату, высматривая своего учителя-мастера. Сажерук заставлял себя ждать.

Фарид как раз предостерегал Дориа и Мегги от огромного быка, который бесчинствовал в Андалузии, как вдруг рядом с ним в дверях возник Баптиста. Ниям по одному его виду понял – что-то случилось. Тот кивнул Фариду в знак приветствия и жестом подозвал мужчин в дальний уголок комнаты.

– Твой медведь нашел вот эту штуку, – шепнул он Черному Принцу. Тот внимательно наблюдал, как Баптиста извлекает что-то из поясной сумки. Это оказалась деревяшка, не длиннее безымянного пальца, покрытая тонкой резьбой. Верхняя треть деревяшки представляла собой плечи и голову, лицо было вырезано настолько точно, что Фарид, не веря своим глазам, проследил его черты кончиком пальца. То было лицо Нияма.

– Медведь нашел это под шкурой, на которой ты спишь, – сказал Баптиста. – Он его даже обнюхал, не съедобна ли эта штука.

– Это выглядит как амулет на счастье из тех, что продают на рынке, – сказал Фарид. – Некоторые фигурки сделаны с Виоланты или с Перепела. С меня и с Сажерука тоже такие есть, – добавил он не без гордости.

Но Баптиста помотал головой:

– Не может человек вырезать лицо так точно. Ни единого следа от резца! Выглядит так, будто лицо просто выросло из дерева! – Баптиста знал, о чем говорил. Свое собственное лицо, изуродованное рытвинами оспы, он привык прятать под маской из дерева или из кожи. Маски Баптисты зачастую оказывались красноречивей его собственного лица. Они изображали радость, гнев, боль…

Мортимер взял деревяшку у него из рук и озабоченно рассмотрел со всех сторон.

– Я видел такую штуку с лицом Мегги только сегодня утром! Данте показал ее мне. Я велел ему вернуть ее на место, потому что решил, что это подарок от Дориа.

Данте сидел с четырьмя другими детьми вокруг Фенолио и, раскрыв рот, слушал историю Чернильного Шелкопряда. Когда отец попросил мальчика показать, где он нашел деревяшку, тот побежал к лестнице, ведущей под крышу, в сторону спален.

Данте открыл дверь в комнату Мегги, и все увидели стеклянного человечка с серыми конечностями, шмыгнувшего под кровать. Догнавший друзей в коридоре Сажерук мгновенно узнал человечка и метнул ему вслед петлю из огня, но тот выскользнул, юркий как ласка, и выбрался из окна – только его и видели. Заклинатели огня хотели погнаться за ним по крышам, но, увы, ночь быстро поглотила стеклянного человечка. Ниям был ошеломлен выражением лица Сажерука, когда они с Фаридом вернулись в комнату через распахнутое окно. Страх, ненависть и ярость читались во взоре старого друга.

– Ты не понимаешь! – выкрикнул Сажерук, когда Ниям попытался его успокоить. – Это точно был стеклянный человечек Орфея. Значит, Розенкварц тогда не ошибся. Мы должны его найти! Его и Орфея! Это просто какая-то чертовщина!

Они рыскали по городу до самого утра. Ниям призвал на помощь бродячих музыкантов, а Мегги и Дориа мобилизовали всех своих друзей. Но стеклянного человечка и след простыл. А с ним исчезла и деревяшка, которую Данте по велению Мортимера снова вернул под кровать Мегги.

Неприятный спутник

Вера в сверхъестественный источник зла совсем ни к чему. Люди и сами способны ко всякому роду дурного.

Джозеф Конрад. На глазах у Запада

Огненный Танцор ведь и в самом деле чуть не поймал его! Сланец все еще чувствовал на своем стеклянном затылке жар огненной петли. О да, стеклянный человечек оказался быстрее, чем все они с их неповоротливыми, мясистыми конечностями. А деревяшка под кроватью дочери Волшебного Языка была последней из тех, которые он должен был собрать. Надо признаться, на Сланца наводили страх эти заколдованные штучки. Когда Орфей передал их ему и Ринальди, те были всего лишь дюжиной простых деревяшек. Теперь на них проступили лица.

– Тебя это не касается! – рявкнул Орфей, когда Сланец спросил о них. – Спрячьте их там, где эти люди спят. Чтобы деревяшки пробыли вблизи них по крайней мере несколько часов. Через три дня снова их соберите. Но не раньше.

В списке, который Орфей им выдал вместе с деревяшками, значились одиннадцать имен. Они разделили их между собой, но Ринальди, конечно, взял только три из одиннадцати, с тем обоснованием, что Черный Принц и молодой Огненный Чертенок представляли собой более опасную задачу, чем Книгоедка или Чернильный Шелкопряд. Смешно. Разве не пришлось Сланцу подкладывать деревяшки и Перепелу, и его дочери? И Сажеруку! Но Ринальди лишь мерзко улыбался, подсовывая ему оставшиеся восемь деревяшек и воркуя:

– Давай-давай, Железяка, ты гораздо меньше бросаешься в глаза, чем я!

Железяка. Обломок. Блестянка… У Бальдассара Ринальди было много прозвищ для Сланца, и ни одно из них стеклянному человечку не нравилось. Но и у Сланца тоже было заготовлено несколько нелестных кличек для Ринальди: Жабоквак, Жироглот, Уходав… Каждый день он придумывал новую, но, конечно, не решался произнести вслух. До чего злющий был этот Ринальди! Будь проклят тот день, когда Орфей приблизил его к себе! К счастью, хозяин предупредил Ринальди, что его стеклянный человечек должен оставаться цел и невредим, иначе кого-то, пожалуй, продадут хозяевам бойцовых собак на корм.

Они остановились на самом захудалом постоялом дворе Омбры. Каморки тут провоняли плесенью и мышами, а через выбитые окна проникала едкая вонь от чанов расположенной неподалеку дубильни. Бóльшую часть денег, которые им выдавал Орфей, Ринальди предпочитал пропивать в городских тавернах. Он где-то украл для них медвежью шкуру, на которой и храпел, когда Сланец вернулся с последней деревяшкой.

Ринальди был рослый, крепкий мужик, обрюзгшее лицо которого еще хранило следы былой привлекательности. Пряди волос, свисавшие у него с затылка, были слишком черны (он красил их соком бузины с вином), зато губы часто были красными от дешевого вина, которым он оглушал себя весьма охотно. Бальдассар Ринальди похвалялся тем, что с пяти лет был уже отменным вором, а с одиннадцати – весьма успешным убийцей. Он уверял, что больше сотни мужчин и женщин спровадил на тот свет (место, по мнению Бальдассара, подобное огромному трактиру, поэтому он своим жертвам, можно сказать, оказал большую любезность), и часами мог распространяться о том, какое трудное это ремесло – убийство. Кроме того, он любил драться и распевать крайне сентиментальные куплеты под аккомпанемент до того неблагозвучной игры на лютне, что стеклянный человечек тайком затыкал себе уши клочками шерсти.

Сланец посмотрел на деревяшку, за которую чуть не поплатился, и повернул ее так, чтобы не видеть лица. Даже по его стеклянной коже пробегал мороз от одного ее вида. Ринальди хранил мешочек с остальными в футляре от лютни, но когда вчера Сланец хотел их пересчитать, Ринальди его отогнал:

– Что? Не суйся сюда, Обломок, – прикрикнул он.

А вдруг там не хватает пары деревяшек? Свои-то Сланец точно пристроил и потом вернул назад, а насчет Ринальди такой уверенности у стеклянного человечка не было. А ведь Орфей обрушит свой гнев на них обоих, если его указания не будут исполнены! Сланец покосился на футляр от лютни, который стоял рядом с Ринальди. Если он проснется и застукает его, можно будет отговориться необходимостью положить туда последнюю фигурку.

Да, так он и сделает. Вот только Сланец за весь день не съел ничего существенного, потому был слаб, а все деньги, которые выдал им Орфей, Ринальди держал при себе, в мешочке на поясе… Орфею бы не понравилось, что Ринальди тратит их в основном на свои увлечения, а его преданный стеклянный человечек вынужден довольствоваться хлебом, черствым сыром и кислым вином. Определенно, он бы этого не одобрил.

Медвежья шкура, на которой храпел Ринальди, позволила бесшумно к нему подкрасться, а кошелек был еще туго набит. Одной-двух монет уж он не хватится. Кроме того, в счете Ринальди был силен так же мало, как и в правописании.

Сланец сунул свою крохотную ручку в кошель, вытянул две монеты и – медленно, очень медленно – погрузил их в свой заплечный мешок. Ринальди сонно похрюкал, но глаза его так и остались закрытыми. Сланец скользнул к футляру от лютни. Футляр Ринальди всегда держал рядом. Иногда даже обнимал его, будто деревянную возлюбленную.

Крышка была тяжелая, но стеклянный человечек приложил усилие и уже почти забрался внутрь, как вдруг его схватили огрубевшие пальцы.

– И что ты себе думаешь, Блескучий, как это называется? – прорычал Ринальди, поднося стеклянного человечка к налитым кровью глазам. Голос его звучал тягуче, как кипящее, прогорклое масло. – Я все-таки продам тебя, пожалуй, разъезжим торговцам. Они таких, как ты, на рынках выпускают на бои со скорпионами. Им постоянно требуется пополнение, потому что от вашего брата редко остается что-то, кроме пары осколков.

О да. У Бальдассара Ринальди было мрачное сердце.