Нет, не стану огульно хулить всех, кого присылали к нам из партийных и советских органов. Вон в конце восьмидесятых, когда ликвидировали райкомы партии и райисполкомы, людей-то куда-то нужно было девать, дать им возможность доработать до пенсии. Большинство вполне себе адекватные и хорошие люди. Крутых ментов из себя не строили, а дело делали.

Но были и другие, кто считал, что быть милиционером – это зазорно, и они имеют право на нечто большее. А капитан Зотов, как рассказывали сведущие люди, по прибытии в горотдел претендовал на должность не ниже майорской. А где таких должностей набрать? Уголовный розыск он не потянет, в замполиты отдела Горюнов не пропустил, а с нашим начальником считались на всех уровнях. Поэтому должность инспектора Зотов воспринял как личную обиду, а должен был радоваться, могли бы и участковым сделать. Хотя таких лучше участковыми не ставить.

– Вы, это, товарищ капитан в отставке, – набычился Зотов. – Я приношу вам свои извинения. А с товарищем младшим лейтенантом погорячился. – Повернувшись ко мне, скривил губы и сказал: – Алексей Николаевич, если я в чем-то неправ, то прошу простить.

Это он так быстро перевоспитался? Ага, как же. Понимает, что если ветеран – соратник Дрыгина, то будет беда. А коли и не соратник, а просто ветеран, орденоносец, да обратится в горком, а не то, не дай боже, в обком, то будет плохо. Нет, с должности не уволят, но выговор по партийной линии закатят, а это еще хуже, нежели по служебной.

– Ничего, товарищ капитан, все бывает, – великодушно сказал я. – Так что вы так и пишите: пистолет в оружейной комнате, служебное удостоверение на месте, а деталей своего ранения Воронцов не помнит.

– Ага, так и запишу, – кивнул инспектор, косясь на строгого учителя, который ушел на свое место.

Принимаясь писать, Зотов продолжал коситься на отставного капитана, а потом, наклонившись ко мне, прошептал:

– Леша, ты попроси, чтобы жалобу на меня не катал…

– Попрошу, – пообещал я, ставя свою закорючку в конце страницы, там, где написано: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

Капитан ушел.

На некоторое время в палате установилась тишина. Потом дядя Федя сказал:

– Слышь, Данилыч, а ты таким грозным можешь быть, я аж сам испугался.

– Глупости это, – отмахнулся учитель, но тут же слегка застонал, потому что попытался взмахнуть раненой рукой.

– А ведь ты, Данилыч, здорово Алексея подвел, – раздумчиво сказал дядя Федя. – Этот засранец, он же такого не забудет.

– Конечно, не забудет, – хмыкнул Тимофей Данилович. – Мелкие люди таких унижений не забывают. Выместить злобу на мне у него кишка тонка, а на Алексее – вполне возможно. Но я тебе, товарищ лейтенант, так скажу: на всякое дерьмо внимания не обращай, а просто свое дело делай. Станешь свое дело делать, и ни одна зараза с большими звездами тебе ничего не сделает.

Эх, товарищ капитан в отставке, романтик вы, а вроде и фронтовик. Но это я так, про свое будущее.

Глава шестая
Участковый у себя дома

Как говорил когда-то царь Соломон, все проходит. Вот и срок пребывания в горбольнице подошел к концу. Меня наконец-то выписали, и я, попрощавшись с собратьями по несчастью, собрал свои нехитрые манатки и отправился домой. Понятное дело, что сразу из больницы никто на работу не выгонит. А мне еще на перевязки ходить.

Удивительно, но, пока ты лежишь в больнице, те люди, с которыми делишь палату, начинают казаться едва ли не родственниками. И кажется, что станешь поддерживать с ними связь, а дружба ваша – на всю оставшуюся жизнь. Но я уже знал, что проходит какое-то время, и ты уже забываешь, с кем лежал рядышком. И вообще, нужно ли тебе о них помнить? Примерно то же самое бывает в пионерском лагере. Или в армии. Хотя кое с кем из армейских друзей поддерживаю связь до сих пор – спасибо социальным сетям!

До дома, то есть до общежития на улице Металлургов, дом 55 (адрес еще не забыл!), от улицы Данилова я обычно шел полчаса, а теперь плелся час, если не полтора. В мое время, то есть в далеком будущем, в этом доме размещается наркодиспансер и обитает «группа анонимных алкоголиков». С наркодиспансером все понятно, а вот что такое анонимные алкоголики, мне до сих пор не особо ясно. Не то люди, решившие завязать с вредной привычкой, не то, напротив, те, кто пьют втихаря, да еще и скрывают свои имена друг от друга.

– Ой, Лешенька, здравствуй, дорогой, – заулыбалась мне наша вахтерша тетя Катя. – Выписали? Вот и славно. А мы тут переживали: как там наш Леша?

– Жив, – кивнул я. Подумав, добавил: – Но еще не очень здоров.

– Так ты на больничном пока или как? А кто тебя ножом-то пырнул, узнал?

Вот ведь тетя Катя! Все-то ей надо знать. Вместо ответа я просто кивнул – мол, на больничном, – а потом пожал плечами: дескать, кто пырнул, не знаю.

Но тетя Катя все понимает без слов. Отдавая мне ключ, сказала:

– Тут без тебя пару раз Петр Васильевич заходил, я ему ключ давала. Ничего?

– Все правильно, – кивнул я, мучительно вспоминая: а какой номер комнаты-то у меня? У тети Кати вроде бы спрашивать неловко. Этаж, кажется, второй. Или третий? Если бы я в своей жизни жил только в одном общежитии, то, возможно, и запомнил бы, но я их сменил штуки три.

– Ты чего задумался-то? – заволновалась вдруг тетя Катя. – Или тебе плохо стало?

– А вот, теть Кать, показалось, что номер своей комнаты позабыл.

– Так и что тут такого? А номер твоей комнаты – тридцать четыре.

Тетю Катю чем-то удивить в этой жизни сложно. Даже постояльцем, который забыл номер комнаты. Так у нас и не такое иной раз бывает. И номера комнат забывают, а то и общаги путают. Был как-то случай, когда прошел человек в комнату, лег спать, а потом выяснилось, что он из другого общежития. А то, что ключ подошел, так у нас почти все ключи типовые. Рязанов свою «Иронию судьбы» еще не снял – или уже снял? – но ситуаций схожих не счесть^[5]. А я еще молодец, вспомнил, что нынче живу на улице Металлургов, а то ушел бы на Ленина. Там тоже общага, только семейная, и комнаты больше. Мы там с моей нынешней – или будущей? – супругой прожили два года, пока не получили квартиру.

– Вот, точно, тридцать четыре, – хмыкнул я. – Значит, помню еще.

Я пошел на свой третий этаж. Шел медленно, словно старик, время от времени останавливаясь. Но дошел до двери, провернул ключ и вошел.

Кажется, все здесь знакомо и одновременно незнакомо. Но так бывает и в собственном доме, если уезжаешь куда-то, да хоть бы в загранпоездку, недели на две.

Скинув ботинки и плюхнувшись на кровать прямо поверх покрывала, принялся изучать свои «хоромы». Впрочем, для ясности, они не мои, а государственные, и вообще о таких вещах, как своя квартира, можно забыть лет так… на двадцать. Все тут у нас социалистическое.

Ничего нового в комнате я не увидел. Стандартный набор из любой общаги, хоть советской, а хоть и другой. В постсоветское время в общежитии жить не приходилось, но не думаю, что там что-то переменилось. Кровать с панцирной сеткой, в углу круглый стол, тумбочка вроде той, что в больнице, да платяной шкаф. А что еще-то человеку надо?

Хотелось бы, конечно, еще и свою кухню, пусть даже крошечную, да санблок, где имеется душ, унитаз и раковина. Но кухня у нас общая на весь этаж, два туалета, а душевые кабины внизу, в полуподвале. Но тоже, в общем-то, очень даже неплохо. Конечно, после собственной квартиры, где все свое, где нет соседей, так жить как-то и стремно, но тоже можно. А еще больница стала для меня неким переходным этапом от комфорта к аскетизму. Хотя не такой уж и аскетизм. Вон в армии нас в одной казарме жило сразу восемьдесят душ, туалет был на улице, куда приходилось бегать в любую погоду, а душа вообще не было, только баня по субботам.

Что хорошо, так это то, что у меня нет соседа. А то место напротив, где могла бы стоять чужая кровать, занято книжными полками. Их у меня целых две. Не поленившись, встал и пошел осматривать свое главное богатство.

Книги всю жизнь были моей слабостью. Читать любил с детства, да и все в моей семье читали. У мамы любимой книгой были «Два капитана», а у отца – «Угрюм-река». Я, к своему стыду, «Угрюм-реку» так и не сподобился прочитать. Может, хоть теперь наверстаю? А ведь у родителей было только начальное образование, и они всю жизнь проработали в колхозе. А вот книги оба любили и покупали. И я сам, будучи школьником, тратил на книги свои карманные деньги, а позже – часть того, что получал за работу в колхозе. На моей полке стоят кое-какие книги, которые приобрел сам, а еще те, что с разрешения родителей уволок из отчего дома. А ведь эти книги, только немного потрепанные, с пожелтевшими страницами, до сих пор стоят в моей библиотеке.

Сейчас странно видеть тома, изданные в шестидесятые-семидесятые годы, с белыми страницами, с почти новыми переплетами. Вон Александр Дюма и его «Три мушкетера». «Детская литература», «Библиотека приключений и научной фантастики». Сейчас-то у нее самодельный переплет, изготовленный моими собственными руками, кое-каких страниц не хватает. Купил я ее по случаю. А уж как именно, даже рассказывать не стану. Есть еще Сервантес, «Айвенго» Вальтера Скотта. Сборник рассказов Белова, томик Рубцова. А это уже из отцовских приобретений. Трехтомник Михаила Михайлова, Лесков, поэмы Некрасова. Любимая серия ЖЗЛ. Здесь у меня только биографии Жюля Верна и Мольера (кстати, написана Булгаковым), потом наберется на три полки, а теперь вроде бы уже и четвертая на подходе.

Со временем библиотечка станет пополняться, превратится в библиотеку. Даже теперь, когда пришла эпоха электронных книг, все равно отдаю предпочтение бумажным. Не знаю, что станет с моей библиотекой после меня – сохранят ли жена и дети мои книги? – но это уже неважно.

Только что промелькнувшая мысль удивила. Я что, подсознательно уже смирился с невозвратом?

От тяжелых дум меня отвлек мой пустой желудок, давно сигнализирующий, что соловья баснями не кормят. Можно сбегать (в смысле тихонько спуститься) в общежитский буфет, но хотелось чего-то более основательного, чем чай с ватрушкой. И я решил сходить в «Аленку», что в конце улицы Ленина, благо недалеко. Так, а деньги где? Вечный вопрос! В общежитии деньги должны быть надежно спрятаны, иначе это общественное достояние. И хоть жил я в комнате один, правило оставалось в силе.

Смутно помнилось, что я их куда-то прятал. Вопрос – куда? После некоторых логических умозаключений я выбрал «Дон Кихота». Ни разу не помню, чтобы кроме меня этой книгой еще кто-нибудь интересовался. Так и есть: вот он, трешничек. Я полюбовался давно забытой зелененькой купюрой, с умилением прочитал первую из множества надписей – «три карбованцi» – и отправился чревоугодничать.

Более-менее приноровившись к ходьбе, понял, что передвигаться могу и на расстояния побольше. Бок побаливал, но жить не мешал.

Только я выбрался из дворов на тротуар, как сердце мое пропустило удар, а потом еще один: по противоположной стороне улицы шел мой будущий закадычный друг – Толян Громов. Это он в свое время потянет меня в ОБХСС, куда сам перейдет чуть ранее. Это он, имея шило в известном месте, умчится куда-то на Север за должностью начальника уголовного розыска. Это он, вернувшись через пару лет, потому что «с лопарями каши не сваришь», будет рассказывать о своей секретной командировке в Таджикистан для борьбы с наркодельцами, а ему никто не будет верить. Это он без отрыва от службы в милиции станет почти фермером и на вопрос, как обстановка, будет отвечать: да вот, овца объягнилась, а я на дежурстве. Это он скоротечно уйдет из жизни неоправданно рано. И окажется, что в Таджикистане он все-таки был, но это уже будет неважно. А я ничего этого и знать не буду, потому что после крепкой дружбы пути наши к тому времени разойдутся.