Прости меня, если сможешь. Делай все, о чем мечтал, и знай, что у тебя есть мое благословение. Не знаю, решусь ли я тебе сказать это сам или тебе суждено прочесть лишь сухие строки. Знай, что я искренен: я благословляю тебя делать все, что ты хочешь. И прошу тебя лишь об одном. Верни меня туда, где мне положено быть. Я не хочу лежать в чужой земле, которая никогда не станет моей, сколько бы моих предков и потомков на ней ни прожило. Верни мой прах в Ирак. Пройди путь наших отцов и верни нам дом. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Я люблю тебя, сын. Прости, что говорю тебе это впервые.

Ари перечитал письмо уже раз десять, но никак не мог решиться. На церемонии прощания дядя Мсто, знавший о воле отца, настаивал на том, что Ари обязан ей следовать:

– Не выполнить последнюю просьбу умершего – это все равно что плюнуть ему в могилу. – Его черные кустистые брови почти сомкнулись на переносице. – Полетели со мной в Ереван? Оттуда начнешь свое путешествие. Съездим вместе в Иран, вернемся в Армению и оттуда уже поедем по пути, который завещал тебе отец: в Грузию, Турцию, потом в Ирак. Ты не будешь один.

– Зачем отцу это было нужно? – Ари все никак не мог отложить письмо в сторону. – Я даже никогда не знал, что он хотел побывать в Ираке.

– Мы вообще мало что знаем о своих родных, потому что сначала боимся спросить, а потом теряем интерес.

– Я даже в Армении последний раз был подростком, вряд ли что-то там помню.

– Значит, пора вернуть себе эти воспоминания. Может, твой отец знал, что это путешествие нужно не только ему, но и тебе. В общем, выбирай дату полета. – Дядя Мсто улыбнулся, сверкнув золотым зубом, с которым он не хотел расставаться, несмотря на возможности современной стоматологии. – У тебя есть отличный попутчик.

Ереван встретил их тридцатишестиградусной жарой. Казалось, что асфальт вокруг Звартноца вот-вот расплавится, превратится в тягучую реку. Воздух был раскален, но Ари дышалось здесь легче, чем в более влажном московском климате. Вокруг бесконечно сновали таксисты, желавшие нажиться на наивных приезжих. Ари и дядя Мсто в ожидании своей машины игнорировали их, словно назойливых мух. За ними ехал старший сын дяди.

– Авдо, я уже думал, что ты решил нас здесь бросить, – полушутя отчитал сына дядя Мсто.

– Пробки теперь как в Москве. Никогда не угадаешь, где они тебя настигнут. – Авдо закинул чемоданы в машину и приглашающим жестом указал на дверь. – Домой?

– Домой, – выдохнул дядя Мсто, вытирая носовым платком пот со лба. Жара была для него невыносимой, даром что он родился в солнечной Армении и прожил в ней большую часть жизни.

Дорога казалась Ари смутно знакомой. Но то скорее были отголоски рассказов родителей и его собственных фантазий, чем реальные воспоминания. Единственное, что он узнавал, точно понимая, что это не игра его воображения, – это вездесущие пулпулаки. Чистая ледяная вода била из них, словно источник жизни, собирающий вокруг жаждущих. Толпы туристов бегали во все стороны. Высунув голову из окна машины, Ари слышал то армянскую речь, то английскую, то французскую, то фарси. Удивлением для него стали индусы: он не встречал их в детстве.

Розовый туф, из которого в основном построен старый Ереван, на солнце кажется то персиковым, то охристым. Ари узнавал и его. Он маленьким любил ковырять стены, пытаясь сделать тайники для посланий друзьям. Помнил, как его за это постоянно журил сосед: «Ах ты маленький генацвале^[6]!» Хоть Ари и был этническим езидом, дворовые товарищи в Ереване называли его грузином, так как он перебрался с родителями в Армению из Грузии. Ему было лет шесть, когда родители решили переехать в первый раз. Разницу между Грузией и Арменией Ари не сильно ощущал, если не считать языка. Все остальное маленькому переселенцу казалось похожим: солнце, фрукты, темноволосые люди, старики во дворе и виноградные лозы, оплетающие дома и внутренние дворики.

Сложнее было, когда еще через год они отправились в Москву, где ошалевшему от таких резких перемен Ари пришлось привыкать к совсем иной культуре, холоду и диковинным словам вроде «черномазый», которые он не слышал раньше. После пяти лет жизни в спальных районах Москвы и грузинский, и армянский языки совершенно вылетели у Ари из головы. Дома родители, стараясь не забывать о корнях, говорили с ним на езидском, а улица обращалась к нему на русском со сложными вставками мата, которые Ари быстро научился различать. Тогда же он в последний раз побывал с родителями в Армении. Последнее лето, когда мама еще была жива. Она возила его по местам, где проводила детство, и учила читать книги не только глазами, но и руками, ушами, носом и сердцем.

– Ты чувствуешь запах книги? – обращалась она к сыну, приближая нос к раскрытому талмуду у нее в руках.

– Да. – Ари повторял за мамой. – Книга пахнет подсолнечным маслом.

– Это потому, что ты ел бабушкины пирожки, пока читал ее, – смеялась Тара, закручивая свои густые кудрявые волосы в тугой узел. – Теперь давай изучать книгу руками. Потрогай листы. Тебе нравится их шершавость?

– Нравится. Еще мне нравится их цвет. Словно топленое молоко. И обложка красивая.

– Мне она тоже нравится. Это одна из самых красивых книг, которые я видела.

– Однажды я тоже напишу книгу. Мы будем ее читать вместе, вот так же валяясь под деревом в саду бабушки. Книга будет о мальчике, который объехал весь свет. Каждую страну в этом мире.

– Конечно, напишешь, и не одну, а десятки книг. – Мама ласково обняла Ари и стала его щекотать.

Солнце пробивалось сквозь ветви персикового дерева, заставляя мальчика щурить глаза. Из-за этого он едва видел маму, но навсегда запомнил ее запах: сладкий аромат лета.

Машина резко затормозила в одном из дворов Бангладеша^[7], вернув Ари в реальность. Высокие многоквартирные дома еще советской постройки шли рядами друг за другом, как в любом другом городе постсоветского пространства. Их серость навевала тоску. Для кого-то это была тоска по безвременно ушедшей эпохе, для кого-то – по отсутствию разнообразия.

Скрипучий лифт поднял их на пятый этаж, где в квартире за длинным, накрытым угощениями столом их уже ждали жена дяди Мсто и многочисленная родня. Всем хотелось посмотреть на Ари, ведь многие из них видели его еще совсем ребенком. Сейчас же он был для родни воплощенной мечтой – человеком, добравшимся до желанной для многих Америки.

Все спрашивали наперебой:

– Правда, что в Америке можно стать миллионером за год?

– Я слышал, что в Америке очень дорого болеть. Это так?

– Как тебе ваш президент?

Гул голосов смешался в голове Ари и вернулся к нему колоколом боли. Мигрень не отпускала его со дня, как он узнал о смерти отца. Неужели этот белый шум в ушах будет теперь вечно?

– Ты же приехал сюда не только слоняться по Еревану? – до Ари сквозь пучину боли дорвался голос одного из дальних родственников. – Надо съездить в нашу деревню. Мы там с твоим отцом все детство провели. Ходили туда-сюда за местным пастухом или гоняли мяч.

– Что скажешь, Ари? – Глаза дяди Мсто уставились на племянника в ожидании ответа. – Твой отец хотел, чтобы ты вместе с ним прошел путь наших предков.

– Эту деревню основал наш прапрадедушка после побега из Турции, – вмешался сын дяди Мсто, накладывая себе толму и винегрет. – В его честь там поставили пулпулак – тебе обязательно надо его увидеть.

Ари особо не думал, как он собирается исполнять последнюю волю отца. Нужно ли ему посещать какие-то конкретные места или следовать собственным ощущениям? Да и есть ли эти ощущения? Ему мало что было известно о своей семье. Всегда как будто бы отрицая свое происхождение и стремясь влиться в другую культуру, он не интересовался почти ничем, разве что спрашивал имена бабушек и дедушек. А о них самих он ничего не знал, кроме того, что их уже нет в живых.

– Тогда давайте поедем туда завтра. – Ари отдался на волю судьбы.

– Значит, завтра утром выезжаем. Тебе понравится деревня. Там такая красота! Воздух невероятный!

Дядя Мсто накладывал домашнюю брынзу в свежий лаваш, скручивал себе традиционный бртуч. Он продолжал нахваливать свою малую родину, потеряв всякий интерес к племяннику. Предоставленный самому себе за столом, где мало кто пытался долго говорить на русском, Ари снова предался воспоминаниям о матери.

Каждое утро она делала ему бутерброды с докторской колбасой. Несколько Ари проглатывал за просмотром утренней порции мультиков, оставшиеся брал с собой в школу. В двухтысячных в московских школах часто не было не только бесплатных обедов для детей, но и дверей в кабинках туалетов. Заходя туда, каждый надеялся, что никто не войдет. Порой везло, порой дни были менее удачными.

Ари любил смотреть на мать, когда она была занята делом. Она до блеска натирала полы, сосредоточенно чинила потрепанную одежду (на новую вечно не хватало денег), с азартом выдумывала разные блюда из одного и того же скудного набора продуктов. В такие моменты маленький Ари думал, что для его мамы нет ничего невозможного. Временами она говорила это вслух, вселяя в сына надежду на лучшую жизнь:

– Мы сейчас с тобой будем жарить пирожки с картошкой. Твои любимые. Знаешь, кто их еще очень сильно любил? Твоя бабушка. А кто ее научил их жарить? Нет, не ее мама, а ее няня. У твоей бабушки была няня.

Мама прерывалась, чтобы насыпать еще муки на стол перед лепкой очередной партии пирожков.

– Времена не всегда были трудными, Ари. Однажды они снова станут легче. Нам надо просто дождаться. Мы с тобой знаем, что все возможно. Это наш с тобой секрет.

Отец Ари, грузный мужчина почти на десять лет старше жены, был иного мнения. С сыном он проводил не много времени, практически полностью предоставив его воспитание жене. В редкие минуты, удостаивая Ари своим вниманием, он давал ему наставления, которые в корне отличались от материнских:

– Чертов Горбачев и его шайка! Такую страну разрушили, а вместе с ней и миллионы жизней. Я ведь учился в университете. А теперь пашу как мул в городе, где все чужое. Да и люди такие злые от творящегося вокруг. Как с ними жить?

В детстве Ари часто размышлял, почему папа с мамой такие разные. Может, они нашли друг друга случайно и это не было судьбой? Став старше, Ари злился на умерших родителей матери, которые выдали дочь за того, кто ей совсем не подходил. Уже будучи подростком, он понимал, как все устроено в езидском мире. Вряд ли его мать могла сама выбирать мужа. Череда потенциальных мужей могла лишь проходить перед ее глазами, но последнее слово было за главой семьи. Он выбирал мужей своим дочерям, надеясь, что отдает их в добрые руки. Шиван – отец Ари – хоть и был надежным, но не был лучшим для юной Тары.

Ари часто думал над тем, что по-своему любил отца, но так и не мог простить ему безразличного отношения к матери. Ему казалось, что отец мог бы хоть иногда быть ласковым с ней. Тот же лишь выполнял свой долг: заботился о том, чтобы была крыша над головой, еда, деньги на учебу сына. Возможно, думал Ари, будь у него получше отношения с отцом, смерть матери не создала бы между ними эту ужасающую пропасть.

Глава II

Османская империя, 1912 год

Ава Бяли сурьмила глаза. Сегодня ей предстояло сватать своего любимца. Другие, когда им переваливало за пятьдесят, уже считали себя стариками, но в Аве всегда бил источник жизни. И даже в свои почти семьдесят она сохраняла ясность ума. Чем бы ее ни огорчала судьба, Ава находила повод для улыбки и верила, что расположение Ходэ еще вернется. Главное – не гневить его своими жалобами. Вот и сегодня, несмотря на ноющую боль в пояснице, Ава тщательно собиралась. Она всегда была готова к новым поворотам жизни.